..
Так или иначе - но работа ее увлекла. Мало-помалу.
И любовника она вновь - ну что за напасть такая! - завела чернокожего. Его звали Манамба, он заканчивал курс в Университете Дружбы народов. Они познакомились в ночном клубе на Арбате. Манамба устраивал ей в постели на ее представительской квартире на Чистых прудах настоящие хот-стрип-пип-шоу ...
Астрид просто разум потеряла с Манамбой.
Покуда его не задержала столичная милиция. И не обнаружила при нем несколько ее золотых украшений... Вот совпадение так совпадение!
После этой истории Астрид решила не то чтобы покончить с личной жизнью вообще, но кардинально пересмотреть некоторые ее аспекты. Например, вовсе не обязательно спать с мужчиной. Не то чтобы с черным. А вообще - с мужчиной.
С Ликой Астрид познакомилась в "розовом" клубе с претенциозным названием "Кеннеди Роуз". Лика сидела за стойкой бара в тонком белом мини-платье с трогательными бретелечками на худеньких плечах. Она очень напоминала манекенщицу Твигги. Ту самую - из начала шестидесятых, что вместе с "Битлз" разбивала и расшатывала устои.
Лика была в чулочках. В белых ажурных чулочках. Астрид сразу поняла, что на Лике не колготки, а именно чулочки с резиночками и с поясом. Ее тонюсенькие ручонки раскачивались над барной стойкой, как два стебелька на осеннем сквозняке. Она пила ром "Баккарди". Она то отхлебывала из широкого бокала, то своим ярко-красным ротиком притрагивалась к кончику тонкой коричневой сигаретки... И вид этой воплощенной хрупкости вдруг страшно разволновал Астрид.
Она и не предполагала, что в ней может пробудиться такая гамма новых чувств. Астрид ужасно захотелось оберегать и защищать эту хрупкость. Эту тонкую нежность. А потом ей захотелось грубо овладеть этой нежной хрупкостью, чтобы.... Чтобы та умерла в ее объятиях.
Они сразу узнали и поняли друг дружку, Лика и Астрид. И уже через пятнадцать минут, запершись в стерильно белом отсеке дамской комнаты "розового" клуба, оперев тонкую, словно веточку, Лику на белоснежный фаянс, Астрид нетерпеливо снимала с нее белые ажурные чулочки...
С Ликой Астрид была счастлива. Она даже и не подозревала, что она имеет такой потенциал счастья... Она была счастлива, как только может быть счастлива удачливая в любви женщина в самом расцвете лет...
И Лика покорно дарила ей свою любовь. Дарила, пока не угасла в больнице имени Боткина от редкой формы белокровия.
Астрид была в шоке.
Она рыдала на похоронах громче, чем родители Лики и ее муж. Кстати известнейший московский художник и галерист...
Астрид подружилась с мужем Лики. Его звали Модестом Матвеевичем. Он женился на Лике, когда ему было шестьдесят два, а ей едва стукнуло семнадцать. Лика была его натурщицей. Но она обнажалась не за деньги. Ее родители были тоже из очень состоятельных. У Лики была потребность. Ей хотелось раздеваться, но стрип-бары были не для нее. Ее нежнейшее тельце в силу своей крайней субтильности просто трепыхалось бы вокруг шеста, как белый флаг...
Но даже не в этом дело!
Стрип-бары были просто не для нее. Ей был нужен вдохновенно-понимающий зритель. А полупьяный дурак в стрип-баре - ему фактуру подавай! Грудь пятый номер! А Лика - не ширпотреб. Она - редчайший штучный экземпляр.
И Модест рисовал ее. Это он придумал для нее имидж. Красные губы. Черное каре коротких волос. Белые ажурные чулочки... И отсутствие трусиков как таковых...
Астрид повадилась ходить к Модесту в мастерскую. Она попыталась было выкупить у него все картины, все этюды, все эскизы с нагой и полуодетой Ликой... Но Модест ничего не продавал. Он только позволял Астрид смотреть.
И это было как наркотик.
Несколько раз они напивались с Модестом в его мастерской. И потом Астрид раздевалась, ложилась на стол, гладила себя, стискивала себя, стонала, закусывала губы, изгибалась, извивалась...
А Модест смотрел...
И так повторялось несколько раз кряду. И это даже стало каким-то их только их - ритуалом.
Модест выставлял на мольберты этюды с нагой Ликой, а Астрид, распаляясь и погружаясь в воспоминания, содрогалась в невозможности однополюсной разрядки...
А Модест смотрел. И не хотел ее. И она не хотела его.
- Так больше нельзя, - сказала Астрид, застегивая кофточку, - это было сегодня последний раз...
- А что тогда можно? - спросил Модест, устало взирая на гостью из своего кресла.
- В смысле? - переспросила Астрид.
- А что дозволено, если то, чем мы занимаемся, по-твоему, грех?
- Всему есть предел.
- Падать можно до бесконечности, - ответил Модест, - пропасть желаний не имеет дна и ограничена только рамками жизненного предела.
- Ты не сказал "увы", - заметила Астрид.
- Аминь, - ответил Модест...
Но на день рожденья, на тридцатилетие Астрид, Модест подарил ей картину... Худенькая девушка снимает белый чулок... Астрид повесила ее в спальной.
Глава 9
Есть горячий закон у людей
Виноград превращать в вино,
Создавать из утиля огонь,
Из поцелуев людей.
Это древний людской закон,
Это новый людской закон
Он из детского сердца идет
К высшей мудрости всех времен.
Поль Элюар
В ауле Дойзал-юрт встречались еще традиционные чеченские сакли без окон, с двумя строго разделенными половинами - мужской и женской, каждая из которых имела отдельный выход на улицу. Но таких было уже совсем немного. В основном, селение состояло из крытых черепицей домов с обычными окнами и дверями.
Дом Саадаевых, стоящий на самом краю селения, странно сочетал в себе русский и чеченский традиционный стили. Та часть, в которой жила мать Азиза, выглядела патриархальной женской половиной. Азиз же с Марией жили в обычном каменном доме с высоким крыльцом и привычной русскому глазу печной трубой. Но, как и в старинной горской сакле, здесь тоже была обязательная гостевая половина.
Вот в этой гостевой комнате поздним вечером на столе у окна горела керосиновая лампа. За столом напротив друг друга сидели Маша Саадаева и Евгений Горелов. У стены на низенькой койке спала, отвернувшись к стенке и закутавшись шерстяным одеялом по самую макушку, Ксения Лычко.
Сидевшие за столом тихо разговаривали и были уже на "ты".
- Вот так и получилось, что у нас на конезаводе разводится буденновская порода лошадей, а этот жеребчик чистокровный арабский. Назвали его Тереком. Директор наш сначала боялся чего-то. Говорит, надо отправить его, чего ему на нашем заводе делать. А я его защищала, доказывала, что никакого вреда от него заводу нет, и бригадир Азиз Саадаев меня поддерживал, в обиду не давал. Так мы с ним, с Азизом, и сошлись, поженились. Можно сказать, жеребчик этот беленький нас и повенчал. Теперь вот жеребчик подрос, таким красавцем Терек стал. По секрету тебе, Женя, скажу, лучше его на нашем конезаводе жеребца нет. Как-то директор опять начал свою песенку - надо этого араба... А мне тут в голову и пришло, можно сказать, осенило. Давайте, говорю, Петр Игнатьевич, подарим этого белого араба самому Семену Михайловичу Буденному, имя которого наш завод с честью носит. Партийная и комсомольская организации мой почин поддержали. Лозунг придумали хороший: "Буденному, защитнику Кавказа, - от советских горцев". Как, по-твоему, хорошо?
- По-моему, замечательно, - согласился Горелов, не спуская с нее глаз, ловя каждый ее жест.
- И по-моему, здорово. Представляешь, наш Семен Михайлович принимает парад в освобожденном от фашистов городе на белом скакуне. Вот ты еще говоришь, что у меня плохо с комсомольской работой. А ко мне тут заявился Дута Эдиев. И попросился к нам на конезавод. На фронт его не берут из-за инвалидности. Так он решил в тылу ковать победу. А ведь это моя маленькая победа, Женя. Сколько я этого черта хромого агитировала, ты не представляешь! Так вот, этот самый Дута попросил, чтобы его поставили конюхом при нашем арабе Тереке. А Дута лошадей знает, как никто. Теперь за нашего красавца-скакуна можно быть спокойным. Скоро отправим Буденному нашего Терека. Семену Михайловичу... У меня в детстве маленький портретик Буденного висел над кроватью. Из детского календаря вырезала, в рамочку вставила. Очень он мне нравился. Папаха, усы, глаз острый. Настоящий терский казак...
- Я в детстве любил рассказы про Буденного. Ты не читала? Как они в темноте с ординарцем наскочили на разъезд белоказаков. Притворились своими, приехали в белую станицу. Один казак заметил, что у буденновского коня хвост подрезан, а белые казаки хвостов своим лошадям не резали. Он спрашивает Семена Михайловича: "Как так? Почему у вас красные кони? " А тот нашелся и говорит: "Наших коней из буденновской тачанки посекли, так мы красных коней захватили, на них и ушли"...
- А дальше что было? - спросила Маша совсем по-детски.
- А дальше... Не помню. Смотри-ка, уже забыл свои детские книжки. Что же там случилось?
- Я думаю, что все хорошо закончилось. Ведь правда? В жизни все всегда хорошо заканчивается. Ты согласен со мной?
- Согласен, Маша, согласен, - ответил Горелов, но нетвердо, что-то его, похоже, мучило. - Только вот что я хочу тебе сказать. Пусть это останется между нами. Послушай меня внимательно. Тебе надо развестись с мужем и уезжать отсюда в свою станицу, в Москву, в Сталинград, куда хочешь. Только отсюда тебе надо уезжать...
- Женя, что ты такое говоришь? Может, ты тоже заболел, как Ксюша? У тебя жар?
- Я совершенно здоров. Я уже сказал тебе слишком много, гораздо больше, чем можно. Тебе надо держаться подальше от чеченцев.
- Ничего не понимаю. Это твое личное мнение? Ты так не любишь чеченцев? Но ведь мы - единая многонациональная семья, мы - братья навек, мы - могучий советский народ. Мой муж сражается на фронте против фашистских гадов. Да разве он один? У Давгоевых сын пропал без вести под Брестом. А Салман Бейбулатов, герой, орденоносец? Ты говоришь ужасные глупости... Не просто глупости - ты говоришь... Ты говоришь... А ведь ты показался мне отличным парнем, Женя. А ты... Постой, а ты точно геолог? Или...
Саадаева даже отодвинулась от стола, но вспомнила, что из райкома звонили, документы она смотрела.
- Ты подумала, что я диверсант? Вот глупая! Маша, я говорю тебе эти вещи, нарушая приказ. Я иду на серьезное преступление. Потому... Просто потому, что... Неважно. Нет, важно. Я полюбил тебя... Так бывает. Ты выскочила на коне и чуть нас не растоптала. На самом деле ты растоптала мое сердце. Тьфу! Получается пошло, я знаю. Но так получается - пошло и сбивчиво. Можно подумать, я часто объясняюсь девушкам в любви... Я люблю тебя, а потому хочу спасти. Вот и все.
- И ты из ревности так говоришь, чтобы я бросила мужа?
- Да что же это такое! - рассердился Горелов. - Пусть твой муж был бы чукчей, нанайцем, казахом, я бы не волновался за тебя. Но ты живешь среди чеченцев, а я хочу, чтобы с тобой ничего плохого не случилось. Нельзя сейчас быть чеченцем, как нельзя быть немцем, финном... Такое время! И тут ничего поделать нельзя! Но лично тебе можно уехать. Вот о чем я говорю. А о том, что я тебя полюбил, ты можешь забыть!
На лежанке под одеялом вдруг послышался сдавленный всхлип. Маша и Горелов повернулись туда.
- Ксюша, тебе нехорошо? - спросил встревожено Евгений.
- Кажется, она пропотела, - сказала Саадаева, трогая лоб больной девушки. - Жар спал. Надо ей переодеться в сухое. Ну-ка выйди на минуту.
Лейтенант НКВД Евгений Горелов вышел во двор. Небо было щедро усыпано звездами. Он закурил, и еще один маленький огонек зажегся в темноте.
Что он сделал? Как он мог позволить ему рассиропиться, распустить нюни? Влюбился, как мальчишка, и поставил под угрозу всю операцию? Любовь! После войны будет любовь. После войны все будет. А сейчас он должен составить безупречно точную топографическую карту предстоящей операции. И на этой карте не должно быть никакой любви. Никакой любви...
Одна звезда вдруг упала, чиркнув по небосводу. Загадать желание? Желание у него одно - выполнить приказ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38