На ценнике перед ним – «6 руб. 50 коп». – А рядом еще двое с черешней. Ягода чуть покрупнее, на ценнике стоит – «7 руб».
Томин окидывает продавцов пристальным взглядом. Дождав­шись, пока покупатель отойдет, обращается к Панко:
– Добрый день.
– Здравствуйте… – Панко машинально оправляет халат и, не зная, что сказать, начинает неумело сворачивать газетный кулек. Томин берет за черешок ягоду, пробует.
– Мм… Красота!
– Хорошая? – интересуется женщина, колебавшаяся, у кого купить – А то мне в больницу.
– Во рту тает.
– Свешайте полкило, – решается покупательница.
Пока Панко «с походом» накладывает черешню, Томин обора­чивается к его семирублевому конкуренту.
– А ваша откуда?
– Полтавская, полтавская. Попробуйте, – откликается прода­вец с подчеркнутым радушием.
– Пресновата будет, – констатирует Томин, после тщатель­ной дегустации и этим авторитетным замечанием побуждает еще кого-то предпочесть Панко. Директор наблюдает с усмеш­кой.
Томин снова придвигается к Панко.
– Знакомых не видно? – показывает глазами на соседа.
– Нет.
– Ну успеха вам! – И с сожалением говорит директору. – Не те.
– Тех здесь и не будет. Пойдемте, объясню.
Разговор продолжается в пустых рядах.
– Я распорядился, чтобы они убрались с рынка.
– Вот что… Подальше от меня?
– Нет, это дисциплинарная мера. На базаре нравы, конечно, базарные, но четверо на одного – уже чересчур.
– Чисто показной жест. Ваши перекупщики уйдут на другой базар, а те перекочуют сюда!
– Надеюсь. Буду огорчен, если этого не случится.
– Вы… откровенны.
– Оставьте саркастический тон. Перекупщик по-своему ну­жен.
– Тогда нужен всякий спекулянт, и зря мы их сажаем!
– Давайте поговорим спокойно, инспектор. Рынок – место для торговли, кусок пространства с прилавками. Мой долг, чтобы на это пространство доставляли продукты. Но мне никто не обязан доставлять. Мой поставщик в массе неорганизованный частник, колхозник, рабочий, много пенсионеров. Имеют они возможность сами стоять в рядах?
– Вероятно, не всегда.
– Далеко не всегда! Привезет человек товара на недельную торговлю, а свободен два дня. Да еще рвется магазины обегать, деревенские заказы выполнить. Он охотно сбывает пусть дешевле, но оптом.
– Все это ясно, но…
– А ясно вам, инспектор, что рынок не способен предложить частнику выход? Мы не можем никоим образом приобрести его творог или редиску. Я бы с радостью отдал часть пространства Центросоюзу. Пусть кооперация скупает на комиссионных нача­лах.
– Так отдайте!
– Если б я ушел в отставку генералом, а не полковником, то, возможно, решал бы сам подобные вопросы.
– А пока предпочитаете терпеть племя паразитов.
– Давайте уж совсем закроем рынок! – прерывает директор. – Неровен час, кто наживется!
– Ладно, товарищ полковник, кончим спор. Что вам известно об арестованном?
– Кличка «Сеньор Помидор». Старшина перекупщиков на нашем рынке. А по слухам, в курсе ситуации и на остальных. На одном, допустим, огурцов целый рад, а на другом разбирают последние килограммы. Шишкин дирижирует: машина, не разг­ружаясь, едет туда.
– Поле-езный человек!
– В своем кругу большой человек, знаете ли… – Звучит это почти как предостережение.

* * *
Из здания народного суда выводят группу арестованных за мелкое хулиганство. Рядом стоит «автозак», куда их должны погрузить. Первым идет Шишкин. Взгляд его задерживается на стоящей неподалеку телефонной будке.
– Начальник, – обращается он к конвоиру у машины, – дозволь позвонить!
– Не положено, – отзывается тот довольно благодушно – мелкие хулиганы не убийцы, с ними можно либерально.
– Ну будь человеком – два слова. Птицы дома второй день не кормлены, понимаешь, нет? Жена не знает кого чем.
– Не положено.
– Да ведь передохнут! А разве они виноваты, что я подрался? Ну, браток, будь человеком! Что я сделаю? Мне следы преступле­ния заметать не надо, сообщников предупреждать – тоже. Ну?
– А какие птицы? – смягчается конвоир.
– Кенары, щеглы. Да еще попугай. Веришь, нет? – за двести рублей!
– Ну только мигом давай.
– Два слова! – Шишкин бежит к будке, в которой разговари­вает пожилая женщина. – Мамаша, арестованному без очереди!
Шишкин закрывает дверь будки и набирает номер.
– Коля, я говорю… Пять суток… Смеешься?! – стервенеет он. – Я тоже смеюсь. Шишкину – пять суток! Пять лет – возьму. Десять – возьму. Но чтоб с меня мартышку делали! – голос его пресекается от бешенства.
Последний из арестованных влез в «автозак». Конвоир подхо­дит к кабине, дает короткий гудок.
– Иду! – кричит Шишкин, приоткрывая дверь будки и снова в трубку. – Все понял? Действуйте! Я ничего не пожалею! На всю жизнь Шишкина запомнит! – он вешает трубку и бежит к маши­не. – Спасибо, начальник!

* * *
В ветхую избушку у ворот плодоовощной базы входит Знамен­ский.
– Из какой организации? – равнодушно спрашивает вахтер, крошечный старичок в сползающих на нос очках.
– Управление МВД. – Знаменский предъявляет удостовере­ние, но старичок не смотрит, а вникает в список у себя на столике.
– Вроде ваших сегодня нет… На капусте вот из Консерватории, на картошке – медицина… и эти грузят … кибернетики. Ваших нет.
– Я не овощи перебирать. Проверку веду, понимаете?
Вахтер окончательно теряет интерес.
– А-а… тогда пожалуйста.
Знаменский идет по территории, посматривая по сторонам: на длинные бетонные бункера хранилищ, переваливающиеся из ямы в яму грузовики с надписью «Овощи», на грязные дороги и группу то ли кибернетиков, то ли музыкантов, орудующих лопа­тами около одного из складов. Какой-то человек, завидя Зна­менского, боком-боком подается в сторону, избегая с ним встречи.
…В просторном, дорого обставленном кабинете со Знаменским беседует заведующая базой – Чугунникова, женщина оживлен­ная, деловая, решительная, руководящая. Этакая мать-командирша. Взгляд цепкий, умный, улыбка располагающая. Со Зна­менским она держится приветливо и несколько покровительст­венно.
– Привыкла, Пал Палыч, девятый год ворочаю. Ну, конечно, забот в моем хозяйстве хватает: материальные ценности на руках, техника, люди…
– Включая медиков и кибернетиков.
Чугунникова добродушно отмахивается.
– С ними-то просто… Да, так о пропавших вагонах. Я, честно говоря, не вникала в подробности. В объеме нашего оборота, Пал Палыч, три вагона – мелочевка.
– Да ведь апрельские помидоры, Антонина Михайловна. Не августовские!
– Все равно укладывается в нормы естественной убыли.
– Допустим, даже так. Но нормы-то на фрукты-овощи. А сами товарные вагоны естественной убыли не подвержены, верно?
– Вагоны? – весело принимает слова Знаменского Чугунникова. – Верно, верно!
Из переговорного устройства у нее на столе раздается легкое шипение, а затем мягко-вежливый голос хорошо отдрессированной секретарши:
– Антонина Михайловна, Рудакова пришла.
– Пусть ждет. А ты, Зоенька, попробуй мне Матвей Петрови­ча поймать.
– Хорошо, Антонина Михайловна, сейчас, – откликается вышколенный голос.
– Ищите, Пал Палыч, ищите. Мне от этих вагонов проку чуть.
– Почему же?
– Да ведь давно сгнило.
– Антонина Михайловна, соединяю с Матвей Петровичем, – доносится из переговорника.
– Извините, зампред исполкома по жилью. – Чугунникова берет трубку. – Здравствуй, я по твою душу. Вы что же со мной делаете? Я людям твердо обещала… Не хочу понимать и не буду. От меня исполком хоть раз слыхал «нельзя» или «не буду»? Нет и нет, не отступлюсь. Ну то-то… Как дома? У Людочки спала температура? – Чугунникова чуть косится на Знаменского – оценил ли, что она запанибрата с начальством. – Моя принцес­са? Отгрипповала. Ну, до четверга… Где ужом, где ежом, а где и волчицей, – улыбается она Знаменскому, положив трубку. – Хотели три квартиры срезать, а у меня сплошь молодожены… Да, ну так что ж, приступайте, Пал Палыч. Люди у меня в основном толковые. Если нет больше вопросов… – Чугунникова вроде бы вскользь, но заметно бросает взгляд на часы.
– Пока все.
– Тогда пожелаю вам. Что будет полезное мне как руководите­лю базы, сообщите. Критику люблю.
– Очень ценное свойство, – смеется Знаменский. – Боюсь, оно вам понадобится.

* * *
В квартире Кибрит звонит телефон. Вытирая руки, она берет трубку.
– Да?
– Зинаида, я, – слышится голос Томина.
– Здравствуй, Шурик.
– Слушай, меня кто-то упорно пасет.
– Что? – не расслышала Кибрит.
– Меня кто-то пасет.
– Да брось!
– Серьезно. Можешь на четверть часа выйти из дома? Я тут неподалеку.
– Ну… ладно, выйду.
– Сверни на проспект, остановись у третьего фонаря и посмот­ри хорошенько – я буду переходить улицу. Поняла?
– Да поняла, поняла.
– Потом возвращайся домой, – в трубке раздаются короткие гудки.
Недоуменно пожав плечами, Кибрит снимает передник.
Она останавливается около фонарного столба, смотрит на часы, ждет, глядя на противоположную сторону проспекта. Вскоре Томин выскакивает из толпы и нахально пересекает проезжую часть в неположенном месте. Отставая от него шагов на пятнад­цать, с тротуара сходит молодой парень, секунду-другую колеблет­ся и двигается следом, увертываясь от гудящих машин.
Томин, не оглядываясь, минует Кибрит. Она тоже не глядит на него – рассматривает преследователя. Томин скрывается за уг­лом, за ним, как привязанный, исчезает парень.
Снова надев передник и занявшись хозяйством, Кибрит ожида­ет Томина. Стукнула дверь лифта на этаже. Звонок. Это он.
– Ну, видела?
– Если б своими глазами не видела, не поверила бы.
– Второй день спина чешется: чувствую хвост. Рассмотрела?
– Обыкновенный парень в нейлоновой курточке и джинсах. Среднего роста, довольно тощий. Лицо скуластое, обветренное, руки рабочие.
– С утра был длинный тип с прыщом на носу.
– Кто же такие? – начинает беспокоиться Кибрит.
– Ума не приложу. Извини, что я тебя вытащил…
– Нашел о чем! Ты ведешь что-нибудь серьезное?
– Мои клиенты хвостами не ходят. Либо удирают, либо нож в бок. А тут… чертовщина какая-то!

* * *
По территории базы Знаменского ведет ветхий, но озорной старичок, здешний «абориген» Демидыч, состоящий в некой неопределенной должности – для общих услуг. Он припадает на ногу, и Знаменский, подлаживаясь к нему, вынужден умерять шаг.
– Во-он, четвертый цех, вишь?
– Вижу. Теперь-то уж один дойду, возвращайтесь.
– Нет уж, до места тебя сопровожу, раз мам-Тоня велела.
– Чугунникова?
– А кто ж. У нас ее все так: заботливая. За глаза, конечно. Меня вот давно пора на пенсию турнуть, как тебе кажется?
– Да пора бы отдыхать.
– А мне неохота. Я отдыхом не интересуюсь. Спасибо мам-Тоня держит.
Их обгоняет мужчина, бросает на ходу:
– Привет, Демидыч!
– День добрый, Ванюша, – ласково отзывается тот и, обождав, пока фигура немного отдалится, трогает Знаменского за рукав.
– Второй кладовщик, Малахов Ваня. На пересменку пошел… А Васькин – начальником цеха. Вон, руководить выскочил, вишь? Это, я тебе скажу, такой мужик… такой, знаешь… – не находит слова Демидыч.
– Какой же? – улыбается Знаменский.
– Да вот такой. Сам гляди.
Они молча делают еще несколько шагов. У цеха идет погрузка овощей на машины. Васькин, белобрысый, круглолицый здоро­вяк, принимает у шоферов наряды, расписывается в накладных, горласто командует – все сразу.
– Щас обрадую, – подмигивает Знаменскому Демидыч и кри­чит неожиданно звонко: – Тарасыч! Следователя к тебе веду!
Среди грузчиков распоряжается тот человек, который старал­ся не попасть на глаза Знаменскому некоторое время назад. Увидя Пал Палыча снова, он, беззвучно выругавшись, скрывается за машиной.
Работа затормаживается, люди оборачиваются посмотреть – кто на следователя, кто на Васькина. Тот остается равнодушным.
– Ну и веди, чего орать-то? Шевелись, ребята, шевелись!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10