Первый раз в ту ночь она увидела его между одиннадцатью и двенадцатью, а последний раз – наверное, около часу. Через несколько дней – в субботу ночью – она увидела его опять, на этот раз он не ходил, а стоял на углу и наблюдал за улицей. Через полчаса он ушел, и больше она его не видела.
Миссис Пристли знала Леггетов в лицо, но никакими сведениями о них не располагала – слышала только, что дочь у них немного взбалмошная. Люди они, кажется, симпатичные, но держатся особняком. Он поселился в доме в 1921 году, один, с экономкой, некоей миссис Бегг – теперь она, насколько известно миссис Пристли, живет в Беркли у людей по фамилии Фримандеры. Миссис Леггет и Габриэла переехали сюда только в 1923 году.
Миссис Пристли сказала, что вчера ночью не сидела у окна и поэтому не видела того человека, которого заметила на углу миссис Леггет.
Другой сосед, Уоррен Дейли, живший на другой стороне улицы, возле угла, где миссис Пристли видела постороннего, застал у себя в вестибюле человека, по-видимому, того же самого, в воскресенье, запирая на ночь дверь. Когда я к ним зашел, самого Дейли не было дома, но жена его рассказала об этом происшествии, а потом соединила меня с ним по телефону.
Дейли сказал, что человек стоял в вестибюле, то ли наблюдая за кем-то на улице, то ли от кого-то прячась. Как только Дейли открыл дверь, человек бросился бежать, не обращая внимания на крик Дейли: «Вы что тут делаете?» Дейли сказал, что незнакомцу тридцать два – тридцать три года, одет прилично, в темное, и у него длинный, тонкий, острый нос. Вот и все, что мне удалось вытрясти из соседей. Я отправился на Монтгомери-стрит в контору Спира, Кемпа и Даффи и спросил Эрика Коллинсона.
Это был молодой блондин, высокий, плечистый, загорелый, нарядный, с красивым неумным лицом человека, досконально изучившего поло, стрельбу, летное дело или что-нибудь в этом роде – а может быть, и два подобных предмета, – и почти ничего кроме. Мы сели на пухлый кожаный диванчик в комнате для посетителей; рабочий день на бирже кончился, и комната была пуста, если не считать худосочного парня, менявшего цифры на доске. Я рассказал Коллинсону о краже и спросил, что за человека они с мисс Леггет видели в субботу ночью.
– С виду обыкновенный, насколько мне удалось разглядеть. Было темно. Приземистый, плотный. Думаете, это он украл?
– Он шел от дома Леггетов? – спросил я.
– Во всяком случае, с участка. Вел себя нервно – мне показалось, он что-то там вынюхивал. Я хотел догнать его и спросить, что он здесь делает, но Габи не позволила. Это мог быть знакомый ее отца. Его вы не спрашивали? Он водится со странными типами.
– А не поздновато ли для гостя?
Он стал смотреть в другую сторону, и поэтому я спросил:
– Который был час?
– Да, пожалуй, полночь.
– Полночь?
– А что? Самое время. Час, когда разверзаются могилы и блуждают призраки.
– Мисс Леггет сказала, что это было в четвертом часу ночи.
– Вот видите! – ответил он, вежливо торжествуя, словно доказал мне что-то в споре. – Она полуслепая, а очки не носит, считает, что ей не идут. И вечно попадает впросак. В бридж с ней играть – наказание: путает двойки с тузами. Наверное, было четверть первого, она посмотрела на часы и перепутала стрелки.
– Да, жаль, – сказал я, а потом: – Спасибо, – и пошел в магазин Холстеда и Бичема на Гири-стрит.
Уотт Холстед оказался любезным лысым толстяком с усталыми глазами и слишком тугим воротничком. Я объяснил ему, чем занимаюсь, и спросил, хорошо ли он знает Леггета.
– Знаю его как порядочного клиента и наслышан как об ученом. Почему вы спрашиваете?
– История с кражей сомнительна... местами, по крайней мере.
– Нет, вы ошибаетесь. Ошибаетесь, если думаете, что человек его калибра может заниматься такими вещами. Слуга – пожалуйста; это возможно: такое часто бывает. Но Леггет – нет. У него репутация серьезного ученого, его работы по окраске удивительны... и, если сведения нашего кредитного отдела верны, человек он вполне обеспеченный. Я не хочу сказать, что он богач в современном смысле слова, но достаточно богат, чтобы не пачкаться из-за мелочей. Между нами говоря, мне известно, что сейчас на его счету в Национальном банке Симена более десяти тысяч долларов. Ну, а восемь бриллиантов стоили от силы тысячу двести – тысячу триста.
– В розницу? Значит, вам они обошлись в пятьсот или в шестьсот?
– Точнее сказать, – он улыбнулся, – в семьсот пятьдесят.
– Как случилось, что вы дали ему алмазы?
– Он наш клиент – я вам уже говорил, – и когда я узнал, что он делает со стеклом, я подумал, что было бы замечательно применить тот же метод к алмазам. Фицстивен – это в основном от него я узнал об опытах Леггета со стеклом – отнесся к идее скептически, но я думал, что попробовать стоит... и сейчас так думаю... и убедил Леггета этим заняться.
Фамилия Фицстивен показалась мне знакомой. Я спросил:
– Это какой Фицстивен?
– Оуэн, писатель. Вы его знаете?
– Да, но я не знал, что он здесь. Когда-то мы частенько виделись. Вы его адрес знаете?
Холстед нашел его мне в телефонной книге – писатель жил на Ноб-хилле.
От ювелира я отправился к Минни Херши. Район был негритянский, а это значило, что вероятность получить здесь точные сведения еще меньше, чем обычно.
Выяснить мне удалось следующее. Девушка приехала в Сан-Франциско из Винчестера в Виргинии четыре или пять лет назад и последние полгода жила с негром Тингли по кличке Носорог. Один сказал мне, что его зовут Эд, другой – что Билл, но оба сошлись на том, что он молодой, большой, черный и что его легко узнать по шраму на подбородке. Мне сообщили, что кормят его Минни и бильярд, что малый он ничего, пока не взбесится, и тогда с ним сладу нет, что увидеть его я могу почти каждый вечер, только пораньше, либо в парикмахерской Кролика Мака, либо в табачном магазине Гербера.
Узнав, где находятся эти заведения, я вернулся в центр, в управление уголовного розыска, размещавшееся во Дворце юстиции. Из той группы, что занимается ломбардами, не было никого. Я перешел коридор и спросил лейтенанта Даффа, отряжен ли кто на дело Леггета. Он сказал:
– Найдите О'Гара.
Я пошел посмотреть, нет ли О'Гара в общей комнате, хотя не мог понять, какое отношение он, сержант из отдела тяжких преступлений, может иметь к моей истории. Ни О'Гара, ни его напарника Пата Редди не было. Я закурил, попробовал угадать, кого убили, а потом решил позвонить Леггету.
– После меня полицейские агенты у вас не появлялись? – спросил я, услышав в трубке его грубый голос.
– Нет, но недавно позвонили из полиции и попросили жену и дочь прийти на Голден-Гейт-авеню для опознания. Они вышли несколько минут назад. Я с ними не пошел, потому что не видел предполагаемого вора.
– Куда именно на Голден-Гейт-авеню?
Номер дома он сказать не мог, но квартал запомнил – на углу Ван-Несс-авеню. Я поблагодарил его и отправился туда.
В указанном квартале, перед подъездом небольшого дома, я увидел полицейского в форме. Спросил у него, здесь ли О'Гар.
– В триста десятой, – сказал он.
Я поднялся на ветхом лифте. На третьем этаже, выходя из кабины, я столкнулся лицом к лицу с миссис Леггет и ее дочерью – они уходили.
– Надеюсь, теперь вы убедились, что Минни ни при чем, – с укором сказала миссис Леггет.
– Полиция нашла вашего человека?
– Да.
Я сказал Габриэле:
– Эрик Коллинсон говорит, что в субботу ночью вы вернулись в двенадцать или в начале первого, не позже.
– Эрик, – раздраженно бросила она, проходя мимо меня к лифту, – идиот.
Мать, шагнув в кабину, ласково упрекнула ее:
– Ну что ты, милая.
Я пошел по коридору к двери, где Пат Редди беседовал с двумя репортерами, сказал: «Здравствуйте», протиснулся мимо них в короткий коридорчик, а оттуда в убого обставленную комнату, где лежал на кровати мертвец.
Эксперт Фелс поднял голову от лупы, кивнул мне и продолжал изучать край тяжелого простого стола.
О'Гар, высунувшийся в открытое окно, повернулся к нам и проворчал:
– Опять, значит, будете путаться у нас под ногами?
О'Гар был грузный флегматичный мужчина лет пятидесяти и носил широкополую черную шляпу, как у шерифов в кино. Его круглая упрямая голова соображала очень неплохо, и работать с ним было удобно.
Я посмотрел на труп – человек лет сорока с тяжелым белым лицом, короткими волосами, тронутыми сединой, щеткой темных усов и короткими, массивными руками и ногами. Прямо над пупком у него было пулевое отверстие, и выше, в левой стороне груди, – другое.
– Это мужчина, – сказал О'Гар, когда я снова накрыл его одеялом. – Он мертвый.
– Что еще вам о нем рассказали? – спросил я.
– Похоже, этот и другой украли камни, а потом другой раздумал делиться. Конверты здесь, – О'Гар вынул их из кармана и прошелся по пачке большим пальцем, – а бриллиантов нет. Совсем недавно камушки отбыли по пожарной лестнице в кармане его компаньона. Люди видели, как парень улизнул, но потеряли его из виду, когда он нырнул в проулок. Высокий, с длинным носом. Вот этот, – он показал конвертами на кровать, – жил здесь неделю. Луис Аптон, бумаги выправлены в Нью-Йорке. Нам он неизвестен. В этой берлоге никто не видел, чтобы к нему кто-то приходил. Длинноносого никто будто бы не знает.
Вошел Пат Редди, крупный веселый парень – и настолько смекалистый, что это почти компенсировало недостаток опыта. Я рассказал ему и О'Гару, что мне удалось выяснить к этому часу.
– Длинноносый и покойник по очереди следили за домом Леггетов? – предположил Редди.
– Возможно, – ответил я, – но там свои замешаны. Сколько у вас тут конвертов?
– Семь.
– Значит, одного, где лежал подброшенный алмаз, не хватает.
– А что мулатка? – спросил Редди.
– Вечером собираюсь взглянуть на ее кавалера, – сказал я. – А ваши разузнают в Нью-Йорке про этого Аптона?
– Угу, – сказал О'Гар.
3. Что-то черное
На Ноб-хилле, в доме, который мне назвал Холстед, я сказал привратнику свою фамилию и попросил позвонить Фицстивену. Фицстивена я хорошо помнил: этот высокий, тощий, рыжеватый человек тридцати двух лет, с сонными серыми глазами и широким насмешливым ртом, одевался небрежно, прикидывался большим лентяем, чем был на самом деле, и любому занятию предпочитал разговоры. О каком бы предмете ни зашла речь, у Фицстивена всегда было вдоволь точных сведений и оригинальных идей – лишь бы только предмет был не совсем обычным.
Познакомился я с ним пять лет назад в Нью-Йорке, когда занимался шайкой мошенников-медиумов, нагревшей вдову торговца льдом и углем примерно на сто тысяч долларов. Фицстивен охотился в тех же угодьях за литературным материалом. Мы познакомились и объединили силы. Мне этот союз принес выгод больше, чем ему, потому что спиритическую лавочку Фицстивен знал вдоль и поперек, и с его помощью я закончил дело за две недели. Наши приятельские отношения продолжались еще месяц-другой, а потом я уехал из Нью-Йорка.
– Мистер Фицстивен просит вас подняться, – сказал привратник.
Квартира была на шестом этаже. Когда я вышел из лифта, Фицстивен стоял у себя в дверях.
– Глазам не верю, – сказал он, протянув худую руку. – Вы?
– Собственной персоной.
Он нисколько не изменился. Мы вошли в комнату, где пяток книжных шкафов и четыре стола почти не оставили места для людей. Повсюду валялись журналы и книги на разных языках, бумаги, газетные вырезки, гранки – все как в его нью-йоркской квартире.
Мы сели, кое-как разместили ноги между ножками столов и в общих чертах описали свою жизнь за то время, что не виделись. Фицстивен обитал в Сан-Франциско чуть больше года, выезжая только по выходным, да месяца два прожил отшельником за городом, когда заканчивал роман. Я перебрался сюда почти пять лет назад. Он сказал, что Сан-Франциско ему нравится, но, если возникнет идея вернуть Запад индейцам, он всей душой за это.
– А как литературные барыши?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Миссис Пристли знала Леггетов в лицо, но никакими сведениями о них не располагала – слышала только, что дочь у них немного взбалмошная. Люди они, кажется, симпатичные, но держатся особняком. Он поселился в доме в 1921 году, один, с экономкой, некоей миссис Бегг – теперь она, насколько известно миссис Пристли, живет в Беркли у людей по фамилии Фримандеры. Миссис Леггет и Габриэла переехали сюда только в 1923 году.
Миссис Пристли сказала, что вчера ночью не сидела у окна и поэтому не видела того человека, которого заметила на углу миссис Леггет.
Другой сосед, Уоррен Дейли, живший на другой стороне улицы, возле угла, где миссис Пристли видела постороннего, застал у себя в вестибюле человека, по-видимому, того же самого, в воскресенье, запирая на ночь дверь. Когда я к ним зашел, самого Дейли не было дома, но жена его рассказала об этом происшествии, а потом соединила меня с ним по телефону.
Дейли сказал, что человек стоял в вестибюле, то ли наблюдая за кем-то на улице, то ли от кого-то прячась. Как только Дейли открыл дверь, человек бросился бежать, не обращая внимания на крик Дейли: «Вы что тут делаете?» Дейли сказал, что незнакомцу тридцать два – тридцать три года, одет прилично, в темное, и у него длинный, тонкий, острый нос. Вот и все, что мне удалось вытрясти из соседей. Я отправился на Монтгомери-стрит в контору Спира, Кемпа и Даффи и спросил Эрика Коллинсона.
Это был молодой блондин, высокий, плечистый, загорелый, нарядный, с красивым неумным лицом человека, досконально изучившего поло, стрельбу, летное дело или что-нибудь в этом роде – а может быть, и два подобных предмета, – и почти ничего кроме. Мы сели на пухлый кожаный диванчик в комнате для посетителей; рабочий день на бирже кончился, и комната была пуста, если не считать худосочного парня, менявшего цифры на доске. Я рассказал Коллинсону о краже и спросил, что за человека они с мисс Леггет видели в субботу ночью.
– С виду обыкновенный, насколько мне удалось разглядеть. Было темно. Приземистый, плотный. Думаете, это он украл?
– Он шел от дома Леггетов? – спросил я.
– Во всяком случае, с участка. Вел себя нервно – мне показалось, он что-то там вынюхивал. Я хотел догнать его и спросить, что он здесь делает, но Габи не позволила. Это мог быть знакомый ее отца. Его вы не спрашивали? Он водится со странными типами.
– А не поздновато ли для гостя?
Он стал смотреть в другую сторону, и поэтому я спросил:
– Который был час?
– Да, пожалуй, полночь.
– Полночь?
– А что? Самое время. Час, когда разверзаются могилы и блуждают призраки.
– Мисс Леггет сказала, что это было в четвертом часу ночи.
– Вот видите! – ответил он, вежливо торжествуя, словно доказал мне что-то в споре. – Она полуслепая, а очки не носит, считает, что ей не идут. И вечно попадает впросак. В бридж с ней играть – наказание: путает двойки с тузами. Наверное, было четверть первого, она посмотрела на часы и перепутала стрелки.
– Да, жаль, – сказал я, а потом: – Спасибо, – и пошел в магазин Холстеда и Бичема на Гири-стрит.
Уотт Холстед оказался любезным лысым толстяком с усталыми глазами и слишком тугим воротничком. Я объяснил ему, чем занимаюсь, и спросил, хорошо ли он знает Леггета.
– Знаю его как порядочного клиента и наслышан как об ученом. Почему вы спрашиваете?
– История с кражей сомнительна... местами, по крайней мере.
– Нет, вы ошибаетесь. Ошибаетесь, если думаете, что человек его калибра может заниматься такими вещами. Слуга – пожалуйста; это возможно: такое часто бывает. Но Леггет – нет. У него репутация серьезного ученого, его работы по окраске удивительны... и, если сведения нашего кредитного отдела верны, человек он вполне обеспеченный. Я не хочу сказать, что он богач в современном смысле слова, но достаточно богат, чтобы не пачкаться из-за мелочей. Между нами говоря, мне известно, что сейчас на его счету в Национальном банке Симена более десяти тысяч долларов. Ну, а восемь бриллиантов стоили от силы тысячу двести – тысячу триста.
– В розницу? Значит, вам они обошлись в пятьсот или в шестьсот?
– Точнее сказать, – он улыбнулся, – в семьсот пятьдесят.
– Как случилось, что вы дали ему алмазы?
– Он наш клиент – я вам уже говорил, – и когда я узнал, что он делает со стеклом, я подумал, что было бы замечательно применить тот же метод к алмазам. Фицстивен – это в основном от него я узнал об опытах Леггета со стеклом – отнесся к идее скептически, но я думал, что попробовать стоит... и сейчас так думаю... и убедил Леггета этим заняться.
Фамилия Фицстивен показалась мне знакомой. Я спросил:
– Это какой Фицстивен?
– Оуэн, писатель. Вы его знаете?
– Да, но я не знал, что он здесь. Когда-то мы частенько виделись. Вы его адрес знаете?
Холстед нашел его мне в телефонной книге – писатель жил на Ноб-хилле.
От ювелира я отправился к Минни Херши. Район был негритянский, а это значило, что вероятность получить здесь точные сведения еще меньше, чем обычно.
Выяснить мне удалось следующее. Девушка приехала в Сан-Франциско из Винчестера в Виргинии четыре или пять лет назад и последние полгода жила с негром Тингли по кличке Носорог. Один сказал мне, что его зовут Эд, другой – что Билл, но оба сошлись на том, что он молодой, большой, черный и что его легко узнать по шраму на подбородке. Мне сообщили, что кормят его Минни и бильярд, что малый он ничего, пока не взбесится, и тогда с ним сладу нет, что увидеть его я могу почти каждый вечер, только пораньше, либо в парикмахерской Кролика Мака, либо в табачном магазине Гербера.
Узнав, где находятся эти заведения, я вернулся в центр, в управление уголовного розыска, размещавшееся во Дворце юстиции. Из той группы, что занимается ломбардами, не было никого. Я перешел коридор и спросил лейтенанта Даффа, отряжен ли кто на дело Леггета. Он сказал:
– Найдите О'Гара.
Я пошел посмотреть, нет ли О'Гара в общей комнате, хотя не мог понять, какое отношение он, сержант из отдела тяжких преступлений, может иметь к моей истории. Ни О'Гара, ни его напарника Пата Редди не было. Я закурил, попробовал угадать, кого убили, а потом решил позвонить Леггету.
– После меня полицейские агенты у вас не появлялись? – спросил я, услышав в трубке его грубый голос.
– Нет, но недавно позвонили из полиции и попросили жену и дочь прийти на Голден-Гейт-авеню для опознания. Они вышли несколько минут назад. Я с ними не пошел, потому что не видел предполагаемого вора.
– Куда именно на Голден-Гейт-авеню?
Номер дома он сказать не мог, но квартал запомнил – на углу Ван-Несс-авеню. Я поблагодарил его и отправился туда.
В указанном квартале, перед подъездом небольшого дома, я увидел полицейского в форме. Спросил у него, здесь ли О'Гар.
– В триста десятой, – сказал он.
Я поднялся на ветхом лифте. На третьем этаже, выходя из кабины, я столкнулся лицом к лицу с миссис Леггет и ее дочерью – они уходили.
– Надеюсь, теперь вы убедились, что Минни ни при чем, – с укором сказала миссис Леггет.
– Полиция нашла вашего человека?
– Да.
Я сказал Габриэле:
– Эрик Коллинсон говорит, что в субботу ночью вы вернулись в двенадцать или в начале первого, не позже.
– Эрик, – раздраженно бросила она, проходя мимо меня к лифту, – идиот.
Мать, шагнув в кабину, ласково упрекнула ее:
– Ну что ты, милая.
Я пошел по коридору к двери, где Пат Редди беседовал с двумя репортерами, сказал: «Здравствуйте», протиснулся мимо них в короткий коридорчик, а оттуда в убого обставленную комнату, где лежал на кровати мертвец.
Эксперт Фелс поднял голову от лупы, кивнул мне и продолжал изучать край тяжелого простого стола.
О'Гар, высунувшийся в открытое окно, повернулся к нам и проворчал:
– Опять, значит, будете путаться у нас под ногами?
О'Гар был грузный флегматичный мужчина лет пятидесяти и носил широкополую черную шляпу, как у шерифов в кино. Его круглая упрямая голова соображала очень неплохо, и работать с ним было удобно.
Я посмотрел на труп – человек лет сорока с тяжелым белым лицом, короткими волосами, тронутыми сединой, щеткой темных усов и короткими, массивными руками и ногами. Прямо над пупком у него было пулевое отверстие, и выше, в левой стороне груди, – другое.
– Это мужчина, – сказал О'Гар, когда я снова накрыл его одеялом. – Он мертвый.
– Что еще вам о нем рассказали? – спросил я.
– Похоже, этот и другой украли камни, а потом другой раздумал делиться. Конверты здесь, – О'Гар вынул их из кармана и прошелся по пачке большим пальцем, – а бриллиантов нет. Совсем недавно камушки отбыли по пожарной лестнице в кармане его компаньона. Люди видели, как парень улизнул, но потеряли его из виду, когда он нырнул в проулок. Высокий, с длинным носом. Вот этот, – он показал конвертами на кровать, – жил здесь неделю. Луис Аптон, бумаги выправлены в Нью-Йорке. Нам он неизвестен. В этой берлоге никто не видел, чтобы к нему кто-то приходил. Длинноносого никто будто бы не знает.
Вошел Пат Редди, крупный веселый парень – и настолько смекалистый, что это почти компенсировало недостаток опыта. Я рассказал ему и О'Гару, что мне удалось выяснить к этому часу.
– Длинноносый и покойник по очереди следили за домом Леггетов? – предположил Редди.
– Возможно, – ответил я, – но там свои замешаны. Сколько у вас тут конвертов?
– Семь.
– Значит, одного, где лежал подброшенный алмаз, не хватает.
– А что мулатка? – спросил Редди.
– Вечером собираюсь взглянуть на ее кавалера, – сказал я. – А ваши разузнают в Нью-Йорке про этого Аптона?
– Угу, – сказал О'Гар.
3. Что-то черное
На Ноб-хилле, в доме, который мне назвал Холстед, я сказал привратнику свою фамилию и попросил позвонить Фицстивену. Фицстивена я хорошо помнил: этот высокий, тощий, рыжеватый человек тридцати двух лет, с сонными серыми глазами и широким насмешливым ртом, одевался небрежно, прикидывался большим лентяем, чем был на самом деле, и любому занятию предпочитал разговоры. О каком бы предмете ни зашла речь, у Фицстивена всегда было вдоволь точных сведений и оригинальных идей – лишь бы только предмет был не совсем обычным.
Познакомился я с ним пять лет назад в Нью-Йорке, когда занимался шайкой мошенников-медиумов, нагревшей вдову торговца льдом и углем примерно на сто тысяч долларов. Фицстивен охотился в тех же угодьях за литературным материалом. Мы познакомились и объединили силы. Мне этот союз принес выгод больше, чем ему, потому что спиритическую лавочку Фицстивен знал вдоль и поперек, и с его помощью я закончил дело за две недели. Наши приятельские отношения продолжались еще месяц-другой, а потом я уехал из Нью-Йорка.
– Мистер Фицстивен просит вас подняться, – сказал привратник.
Квартира была на шестом этаже. Когда я вышел из лифта, Фицстивен стоял у себя в дверях.
– Глазам не верю, – сказал он, протянув худую руку. – Вы?
– Собственной персоной.
Он нисколько не изменился. Мы вошли в комнату, где пяток книжных шкафов и четыре стола почти не оставили места для людей. Повсюду валялись журналы и книги на разных языках, бумаги, газетные вырезки, гранки – все как в его нью-йоркской квартире.
Мы сели, кое-как разместили ноги между ножками столов и в общих чертах описали свою жизнь за то время, что не виделись. Фицстивен обитал в Сан-Франциско чуть больше года, выезжая только по выходным, да месяца два прожил отшельником за городом, когда заканчивал роман. Я перебрался сюда почти пять лет назад. Он сказал, что Сан-Франциско ему нравится, но, если возникнет идея вернуть Запад индейцам, он всей душой за это.
– А как литературные барыши?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29