Девушка молчала, опустив голову, сгорбившись, и молчание продолжалось долго. Она словно бы забыла обо мне. Я достал сигареты, предложил ей закурить. Она, даже не взглянув на меня, отрицательно качнула головой. Я тоже не стал курить.
– Как изменились отношения между вашим отцом и Патроневым? – спросил я наконец.
– Отец никак не мог примириться с этим… Его друг, его ровесник – мой любовник…
Странно прозвучало в устах девушки это слово. Точно ребенок участвовал в игре взрослых.
– Отец никогда меня не бил… А тут, узнав все, замахнулся на меня. Когда он заводил разговор, я отмалчивалась. Отец приходил сюда, ждал меня, если я задерживалась. Несколько раз я не ночевала дома и знаю, что он ждал меня здесь всю ночь. Я повторяла ему одно и то же: ты сам сказал, что я должна идти своей дорогой! Он отвечал: но не с Патроневым… Сначала он говорил, что это – патология, что я моложе Патронева на двадцать четыре года… Но я не чувствовала разницы… У меня нет друзей среди мальчишек. Потом отец стал убеждать меня, что Патронев – плохой человек, называл его мошенником, преступником, уголовным типом… Его трясло при одном упоминании этого имени. Дошло до того, что мы стали встречаться с Владимиром тайно, когда отец был на работе. Я звонила ему и, если он брал трубку, выходила из дому, хватала такси и ехала к Владимиру, но не домой, мы встречались в другом месте. Так я и жила. Это была моя собственная прекрасная жизнь – та, о которой отец говорил мне в Ахтополе. И не все ли равно, какой человек рядом, – это лучше, чем быть с отцом, которому я стала не нужна… Я ведь так и не знала точно, почему он нас бросил. Долго не знала. Он сам мне говорил, что ждет, когда я подрасту, и вот однажды сказал, что бросил нас потому, что мать ему изменяла. Не знаю, что он пережил, меня это и не интересовало. Но я не могла его оправдать – ведь он и меня бросил! Теперь мне кажется, что измена действительно может сломать человека… Думаю, отец был сломленным человеком… Все началось именно тогда, когда он ушел от нас, и с тех пор копилось, копилось… И я, наверное, добавила… Наверно! Но откуда мне было знать?!
Ева заплакала, тихо, беспомощно всхлипывая…
– Очень прошу, скажите мне – ведь теперь незачем скрывать, – это Патронев в тот раз звонил вам? Когда вы молча слушали и ничего не отвечали, а мне сказали, что ничего не слышно…
– Да. Из-за отца. После этого… Не хочу его видеть… Не могу вам объяснить… Может, я сумасшедшая… Но я не хочу его видеть, потому что теперь в этом уже нет смысла: раз нет отца, значит, и этого человека вроде бы нет… Я одна, совершенно одна…
Для Неды я, может, и сумел бы, описывая эту сцену, сфабриковать что-нибудь оптимистическое, остроумное, как японцы, которые смеются в кино в самых грустных местах фильма, поскольку надо утешить других, а потому – давайте улыбаться, это будет ободряющая улыбка, улыбка милосердия.
Но я не стал улыбаться.
Никакие улыбки девушке не помогут.
Моя миссия выполнена. Ева не видела Патронева непосредственно до или после происшествия, и даже если они увидятся, это ничего не изменит… Патронев появился, как персидский бог Ариман – бог зла, сделал свое черное дело… Или не сделал? А что, если он человек более инициативный, чем я думаю, если он способен на большее?.. Мысли мои снова витали вокруг заброшенной дачи, вокруг комнаты, где под потолком висел белый глобус светильника… от него исходил странный свет, в котором смутно проступало чье-то лицо – уж не Владимира ли Патронева?.. Всплывала перед глазами и фотография, которую я носил в левом внутреннем кармане пиджака, но вместо собственной фигуры, резко очерченной на фоне оконного квадрата, рядом с ярко освещенным лицом висевшего человека я уже различал другую – правда, тоже пока неясную, только силуэт… Таково было чувство, которое на мгновение пронзило меня при виде этой девушки, совсем еще юной, согнувшейся под тяжестью невыносимой ноши.
К этому чувству примешивалось нечто, что можно назвать инстинктивным движением души, – оно заставило меня принять решение, не предусмотренное правилами моей профессии. Мы, как известно, уголовный розыск, а не «скорая помощь».
– Я хочу вам кое-что предложить, – сказал я. Ева рассеянно поглядела на меня.
– Не буду настаивать, но думаю, вам было бы полезно немного пройтись. Пойдемте со мной, погуляем.
Может, с кем-нибудь встретимся – у меня есть друзья, которые не знают ни вас, ни вашего отца, ни Патронева. Простые люди, молодые, чуть старше вас – чуть моложе меня… Пойдемте? Подышим свежим воздухом… Мне и самому это будет полезно.
Ева молчала. Лицо ее, постаревшее, осунувшееся, было воплощением беспомощности. Но я видел, что в ней произошел какой-то сдвиг, что-то забрезжило во взгляде – какие-то отблески света… Наконец она тихо произнесла:
– Хорошо… Прогуляемся. – Она оглядела себя. Встала нерешительно, не зная, что ей делать, сказала: – Я только немного приведу себя в порядок…
И вышла из гостиной.
Неда уже давно ждала меня в подвале, однако в этот день все шло не по расписанию.
Почти всю дорогу – целый час – мы с Евой шли молча. Пересекая парк, мы оказались в аллее, где тропинка была довольно неровная, я предложил Еве взять меня под руку, и она согласилась. В сущности, при моем слабом зрении я предоставил ей вести меня в темноте. Таким образом мы и добрались до подвала.
Неде в скором времени предстояло сдавать экзамены, до зимней сессии оставалось меньше месяца. Каждый день она объявляла, что запирается в подвале, чтобы готовиться к экзаменам, но, как известно, то и дело находились другие занятия: то новотель, то веселые компании.
Однако сегодня она, похоже, устояла против всех соблазнов. Мы застали ее восседающей на пестрой подушке рядом с печкой в окружении груды книг, учебников, конспектов.
Я представил девушек друг другу, и Неда, не вставая с подушки, протянула Еве руку. Я подмигнул Неде за спиной Евы. Неда уверяла меня потом, что моментально догадалась, кого я к ней привел.
– Есть хотите? – первым делом спросила она.
– Очень, – сказал я.
– Я тоже. А что вы принесли?
– Ну, Неда, мы же гости! Неужели ты нас ничем не накормишь?
– Ничем.
– Не обращайте внимания, Ева, Неда, в общем, очень гостеприимная хозяйка.
– Я не хозяйка, а запоминающее устройство, нуждающееся в питании.
Тут я открыл дверь, наклонился и взял пакет, который оставил за дверью снаружи. Неда, схватив пакет, принялась разворачивать его прямо на кровати.
– Купаты, брынза, хлеб, – сказал я.
Неда сияла. Она обняла сначала меня, потом Еву, приговаривая:
– Добро пожаловать! Располагайтесь, дорогие гости…
В Недином подвале есть удобство, которого нет даже в самых роскошных квартирах, – ниша под старой дымовой трубой, где можно поставить плитку или любой другой нагревательный прибор. Там можно варить, жарить, печь, и при этом воздух в подвале будет чистым. Исключительно гигиеничное помещение. Никакого кондиционера не надо.
Вскоре купаты уже жарились. Неда достала из-под кровати складной столик, принялась расставлять на нем еду, развлекая нас самыми свежими студенческими анекдотами, а потом описала, как она будет сдавать экзамены: это, по ее словам, вопрос техники и самовнушения и только потом уж – знаний, если таковые вообще имеются.
– Так поздно и такой туман, Ева. Оставайтесь спать у меня, – предложила Неда, когда пробило одиннадцать.
Ева согласилась. Ей некуда было спешить, никто не ждал ее дома. Я же скромно удалился.
Надо сказать, что после всего случившегося за день я покинул это женское царство с большим удовольствием.
Как я узнал позже, девушки проговорили всю ночь. Ева рассказала Неде все, заснула только на рассвете и спала до полудня. К этому времени Неда проработала четыре вопроса из конспекта.
Был туман, жуткий туман, который стоял в тот год почти весь ноябрь. Потом его наконец унес, выдул сильный северный ветер: в декабре небо остекленело, сияя яркой и бездушной синевой, стало холодно, потом «под воздействием циклона с Атлантики выпали осадки в виде снега», покрывшего землю толстым слоем. Снег пролежал недолго: ослепительно белый и чистый, он вскоре превратился в месиво, в котором несколько дней тонули жители нашей столицы. Но тут, уже под влиянием антициклона, подули южные ветры, принесли с Пелопоннеса запах кедра, дыхание древней Эллады, и воздух над головой стал кристально-прозрачным и теплым. Восемнадцатого декабря было полнолуние. В этот день закончилось следствие по делу о смерти Ангела Борисова. Поэтому мне запомнился ярко-оранжевый диск, в свете которого я шел к Нединому подвалу.
Однако сейчас я шел по софийским улицам, внимательно глядя по сторонам, чтобы не заплутаться. Плащ на подстежке, в котором я надеялся проходить всю зиму, оказался ненадежной защитой от пронизывающего ноябрьского холода и сырости, и я замерз. Холод набегал волнами, сырость пробивала броню моих «железных» мускулов, и дрожь охватывала все тело, словно меня било током. Потом я снова овладевал положением – так сказать, организовывал оборону, – шел, весь подобравшись, пока дрожь не возобновлялась. Утомленный этой борьбой, я стал озираться в поисках надежного укрытия.
Им оказался ближайший бар. Устроившись перед стойкой, я наконец почувствовал, что отхожу – размякаю, словно в горячей ванне. В зеркальной стене, в полосах красного и синего света, мелькало и мое лицо, и я видел, как задубевшая кожа его постепенно оживает. Первые пятьдесят граммов я выпил залпом; бармен тут же поставил передо мной вторую рюмку искрящейся жидкости.
Я ощутил, что мне больше незачем растягивать губы в улыбке японца.
ГЛАВА XIV
Между коричневатыми, потрескавшимися на сгибах пластиковыми обложками скопилась целая коллекция имен, адресов, телефонных номеров, пометок, дат – настоящая шифрограмма жизни Ангела Борисова. Это работа для астролога, думал я. Тот, кто захотел бы восстановить по этой шифрограмме жизнь Ангела Борисова, мог бы нанести на расчерченную квадратами карту звездного неба ее узловые моменты, начиная с появления на свет до последней точки, поставленной совсем не на месте, застывшей в нелепой неподвижности, – точки, никак не связывающейся с другими, не входящей в созвездие, не имеющей смысла. Но, может, в записной книжке присутствуют невидимые тени, которые могут материализоваться, если отыскать шифр, если последовать за дорожными знаками жизни Борисова?..
Из этих дат, телефонных номеров и адресов я смог извлечь лишь довольно скудный материал, опираясь на уже известные имена и факты.
Против фамилии Патронева значилось три телефонных номера. Первые два были зачеркнуты, остался третий, хорошо мне знакомый… Могли ли старые номера приблизить меня к разгадке тайны?
Имя Зорницы Стойновой напрочь отсутствовало: два года назад она еще не существовала для Ангела Борисова. Против имени секретарши Конова стоял номер ее домашнего телефона. Случайность ли это? Девушка тогда была совсем молоденькой, еще школьницей!
Даты техосмотра машины – каждый год в двадцатых числах июня. Номера автосервиса и магазинов запчастей. Во главе этого списка столь необходимых телефонных номеров стоял номер нашего знакомого Спиридона Спасова.
Это были обыкновенные будни, попавшие на страницы потертой записной книжки. Они приобретали таинственную значительность только благодаря исключительным обстоятельствам ухода из жизни ее хозяина.
Смерть коренным образом изменяет биографию человека, придавая обычным поступкам новое, иногда даже возвышенное значение. Нелепая, бессмысленная смерть – акт отчаяния или следствие безумия – отбрасывает мрачную тень на самую заурядную биографию. И главное, мрачную тень на все, что окружало человека, на все, что до тех пор не вызывало удивления, казалось естественным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30