А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 


— Ты выставил себя на посмешище, — вырвалось у нее. — Половина наших знакомых смеются над тобой.
— Да пошли они к черту, — пробормотал Джек.
— Пошли они к черту? Ты посылаешь к черту наших друзей? Посылаешь к черту людей, занимающих важные посты, которые столько делали для нас?
Джек потер глаза.
— Мне без разницы.
Он устало плюхнулся в кресло, даже не сняв галстук-бабочку, и вытянул ноги.
Кимберли швырнула платье в угол, оставшись в черной грации с длинными резинками для чулок. Она пришла к выводу, будто тело у нее стало более дряблым, и решила, что использование грации — лучший способ сохранить фигуру.
— Я могу процитировать твои слова. — Она всплеснула руками. — Это могут сделать все, кого мы знаем. И они цитируют! «То было прекрасное весеннее утро. Женщины, толкающие перед собой тележки, вызывали бы улыбку, если б мы не знали, что заставило их покинуть свои дома и идти прочь в надежде найти безопасное место…» А потом у тебя по щекам покатились слезы. Люди не могли понять, то ли ты пьян, то ли нет. Я знаю, ты не можешь без содрогания вспоминать, как беженцев расстреливали из пулеметов. Все это знают. Но мы не обязаны слышать это снова, снова и снова.
— Пусть кто-то из них станет свидетелем такого расстрела, тогда посмотрим, как скоро они об этом забудут. К тому же я не хочу забывать и не хочу, чтобы об этом забывали другие.
Кимберли остановилась, зло глянула на мужа:
— Знаешь, что они говорят о тебе? Они говорят, ты патологически ненавидишь Гитлера, потому что ты еврей!
Джек откинул голову на спинку кресла и закрыл глаза.
— Я патологически ненавижу Гитлера, потому что стал свидетелем бесчеловечности нацистов. Свидетелем одного маленького проявления бесчеловечности нацистов.
— Все так. Но надо же знать меру! Сколько можно говорить о бельгийцах, которых расстреливали на дороге, и евреях, которых пинают только за то, что они евреи? Все знают, что ты еврей, но они приняли тебя в…
— Несмотря на это, — сухо вставил Джек.
— Я положила столько сил на то, чтобы нас приглашали в лучшие дома города! Джек, я прошу только одного, будь тоньше, не надо переть напролом.
— Будь джентльменом…
— Ты уже джентльмен… Почти. Ты этим недоволен?
— Отнюдь. Но моя реакция на тот кошмар, который я видел на бельгийской дороге, никак не связана с тем, джентльмен я или нет, еврей или гой.
— Да, конечно. Kristallnacht и все такое.
Джек глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— А как я, по-твоему, должен реагировать?
— Как реагирует мой отец, — холодно ответила Кимберли. — Как гражданин мира. Как гуманист. Не как фанатик.
— А нельзя ли конкретнее, Кимберли?
Она отступила к кровати, села.
— Мы с тобой очень разные. Твои отец и брат не хотели, чтобы ты женился на мне. Мои подруги не могли поверить, что я выхожу за тебя. Ты просил, чтобы я сделала тебя… достойным меня. Это твои слова, Джек, не мои. «Кимберли, сделай из меня мужчину, достойного тебя». Хорошо. На это у меня ушло десять лет. И теперь ты не тот, что раньше. Лучше. Черт побери! Стал ты лучше или нет?
Джек кивнул, но ответил вопросом:
— Все зависит от шкалы ценностей, не так ли?
Лицо Кимберли застыло.
— Джек, джентльмены не остаются в стороне от борьбы между добром и злом. Но их поддержка правого дела по-джентльменски сдержанна. Если ты хочешь помогать Бнай Брит, помогай. Я не против. Но не допускай, чтобы тебя отождествляли с этой организацией. Мой отец оказывает поддержку ирландским фондам, но не кричит на всех углах, что он католик! Чувствуешь разницу?
Джек молча кивнул.
Кимберли подошла к нему.
— Муж мой… Я старалась изменить тебя к лучшему только потому, что ты сам этого хотел и попросил меня об этом. Зачем же теперь давать задний ход? Подумай о том, чего мы достигли. Дом на Луисбург-сквер! Такого нет даже у моих родителей. Не отказывайся от всего этого! В одиночку тебе с Гитлером не справиться! Не отождествляй себя с…
— С кем или чем?
— С Эф-Де-Эр! Люди, к которым я отношу и нас, рациональны. Такие уж мы есть, рациональные люди. Будь рациональным, Джек, умоляю тебя!
3
Четвертого июня Джек получил письмо от Гарри Гопкинса, помощника президента. Гопкинс сообщал, что президент собирается создать новый комитет, его задачей станет выработка мер, благодаря которым американцы будут получать более полную и достоверную информацию о войне и действиях президента, направленных на повышение безопасности Соединенных Штатов. Гопкинс спрашивал, согласится ли Джек войти в состав этого комитета.
Джек ответил телеграммой, что сочтет за честь работать в Информационном стратегическом комитете.
Время не прошло бесследно и для «Коммон-клаб». Десять лет тому назад после шести вечера все мужчины были в смокингах и белых галстуках. Даже пять лет тому назад преобладали белые галстуки, а черный считался дурным тоном. Теперь же царствовали деловые костюмы. Не выделялись среди других посетителей бара и Джек с Харрисоном Уолкоттом.
После того как Белый дом объявил о включении Джека в состав ИСК, он появился в клубе впервые, и несколько человек подошли, чтобы поздравить его. Некоторые, кого он знал и кто мог бы тоже поздравить, не поздравили, причем нарочно.
Последнее не ускользнуло и от Харрисона Уолкотта.
— Некоторые члены нашего клуба активно сотрудничают с комитетом «Америка превыше всего». Кое-кто из них ненавидит Эф-Де-Эр лютой ненавистью, а потому переносит свои чувства и на тех, кто хоть как-то помогает ему.
Джек поставил стакан на стойку.
— И черт с ними.
— Хочу тебя предупредить: Кимберли очень расстроена.
— Из-за моего участия в Комитете?
— Кто-то прислал ей номер «Дирборн таймс». Ты знаешь, это газеты Генри Форда. Там написано, что создание Комитета — часть общего плана, цель которого — втянуть Соединенные Штаты в войну, чтобы спасти евреев Европы от антисемитизма нацистов. — Уолкотт пожал плечами. — Там так пишут.
— Кто-нибудь воспринимает всерьез эту точку зрения?
— Никто, кроме малограмотных антисемитов. Кимберли знает, что в этой статье нет ни грана правды. Но она расстроена из-за нападок, которым ты неизбежно подвергнешься.
— По ее мнению, джентльмен должен держаться в тени, чтобы его, не дай Бог, не отождествили с той или иной идеей.
— Мне очень жаль, Джек.
— Мой отец тоже недоволен, — признался Джек. — Прислал телеграмму. Хочет знать, в своем ли я уме.
4
Информационный стратегический комитет собирался лишь дважды. В своей текущей работе члены Комитета ограничивались обменом письмами и рассылкой служебных записок, изредка перезванивались. После второго заседания, которое прошло в Вашингтоне в сентябре, Джек задержался в столице на день, сняв «люкс» в «Мейфлауэре».
В Вашингтон он приехал не один, «люкс» делила с ним Бетси. Они лежали в кровати, и Джек рассказывал ей о работе Комитета, признавая, что собирается он впустую, поскольку никто из влиятельных сотрудников администрации президента ни на одно из заседаний так и не явился.
Бетси приподняла член Джека и пристально посмотрела на него. Потом обхватила пальцами, словно замеряя диаметр.
— Есть у тебя чем похвалиться. Жаль, что у Кертиса не такой большой.
Джек улыбнулся:
— У него есть другие достоинства.
— Да, конечно. Он хороший человек. Верный. Мне следовало бы находиться с ним в Лондоне, а не лежать с тобой в постели в Вашингтоне. Тебя это не беспокоит? Я хочу сказать, не предаем ли мы твоего друга, моего мужа и просто хорошего человека?
— Давай разберемся со всем по порядку. Ты говоришь, что Кертис — хороший человек. Так оно и есть. Он также мой друг и твой муж. Но вот насчет «предательства»… Не слишком ли крепко сказано? Ты одинока. Время от времени тебе необходим мужчина. Этим мужчиной могу быть я. Вот тут никаких осложнений возникнуть не может, потому что наши отношения не приведут меня к разводу с Кимберли, а тебя — с Кертисом.
— Со мной все понятно. Мне одиноко. Мой муж в Лондоне. Но ты? Твоя жена в Бостоне.
— Мне так же одиноко, как и тебе, Бетси.
— Она не пускает тебя в свою спальню?
Джек заулыбался:
— Отнюдь. Она теперь экспериментирует. Хочет, чтобы я лупцевал ее. Поверишь ли, на полном серьезе предложила, чтобы я выпорол ее кнутом для верховой езды.
— Господи! Но тогда…
— Бетс, отношения у нас сложные. Скажем так: она хочет меня, но я ей уже не нравлюсь. Мы любовники, это точно, но я не уверен, что мы остаемся друзьями.
— То есть?
— Десять лет мы потратили на то, чтобы что-то создать. Свое, общее. К примеру, полностью выйти из-под контроля моего отца. И нам это удалось. Такое вот созидание я и называю дружбой супругов. Но теперь я не думаю, что мы по-прежнему идем по жизни рука об руку. Ее шкала ценностей…
— Я знаю, Джек, — вздохнула Бетси. — Если б мы с тобой могли…
— Если б не дети, смогли бы.
— Ты серьезно? Если бы не дети, ты бросил бы ее ради меня?
— Мне с тобой спокойно, Бетс. Спокойно и уютно. А вот рядом с Кимберли покоя не обрести.
Бетси мягко сжала ему мошонку.
— Я бы обеспечила тебе покой, — прошептала она.
— Ты бы гордилась мною, Бетси. От нее я этого не дождусь никогда, не будет она гордиться мною, хоть тресни. Что бы я ни сделал, все не по ней. В этом году я купил еще две радиостанции. Она все равно не гордится мною. Мой гребаный отец тоже мной никогда не гордился, но мне на это плевать. А вот от того, что не гордится Кимберли, больно.
Бетси скатилась с кровати и прошла в ванную. Дверь закрывать не стала, поэтому он услышал, как полилась в унитаз моча. В свои чуть ли не сорок лет, на четыре года старше Джека, Бетси оставалась игривой, как девчонка. Вот и теперь она села в поезд не в Бостоне, а на первой остановке после железнодорожного вокзала, в Дедхэме. Зайдя в купе и получив от кондуктора билет, Бетси тут же разделась догола и в таком виде доехала до самой Пенн-стейшн. А для Джека словно повторилась поездка в «дузенберге» из Бостона в Уайт-Плейнс, когда она задрала юбку, да так и не опускала ее. Бетси любила поразвлечься, не слишком обращая внимание на приличия.
Она была куда полнее Кимберли или Конни, но ее нижнее белье не предназначалось для того, чтобы делать тоньше фигуру, наоборот подчеркивало те места, где всего было много. Бюстгальтеры поднимали и выпячивали грудь. Бетси и не пыталась скрыть округлость живота и носила обычные нейлоновые трусики. Вот и сейчас ее наряд состоял из таких трусиков и кружевного белого бюстгальтера.
— Итак… — Бетси вышла из ванной и плотоядно улыбнулась, — …значит, ей нравится, когда ее шлепают по заднице?
Губы Джека разошлись в улыбке.
— Не следовало мне этого говорить.
Бетси присела на кровать у самого изножия.
— Мне хотелось бы услышать от тебя честный ответ на прямой вопрос. Я хочу знать, нравится ли тебе лупцевать Кимберли.
— Ну…
— Не виляй. Говори правду. Ты получаешь от этого удовольствие?
Он помялся:
— Пожалуй, мне нравится. В некотором роде.
— Опиши мне все. Я хочу знать, как это делается.
— Бетс!
— Выкладывай как на духу, если хочешь что-нибудь получить от меня сегодня вечером.
— Что ты хочешь знать?
— Давай начнем с того, как она… Как она, скажем так, готовится к этому. Ложится тебе на колени?
— Нет. Она встает в кровати на четвереньки, опираясь на локти и колени, утыкается лицом в подушку или две, а задницу поднимает вверх.
— Ты сильно ее бьешь?
— Достаточно сильно. Если нет, она остается недовольна.
— И она кончает?
— Иногда.
Бетси, усмехаясь, покачала головой:
— Господи! Элегантнейшая Кимберли Уолкотт Лир на четвереньках, с откляченной задницей, ждущая, пока ее отшлепают. Верится с трудом!
— А ты поверь. — Джек закурил. — Поверь.
Бетси хохотнула.
— А меня ты отшлепаешь?
Он нахмурился и покачал головой.
— Ты же этого не хочешь, Бетси. Совсем не хочешь.
— Ты прав, — согласилась она. — Не хочу. Мой папашка однажды отшлепал меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60