Ты раскаиваешься в своей ереси?
Я вспомнил, как он вел себя на башне, до того как ему в живот угодила турецкая стрела. Его уже и тогда снедали муки совести.
— Мне… нет прощения. — Каждое слово приближало его к смерти. — Скоро… Скоро я все узнаю…
— Кто убил Дрого?
— Он привел нас в пещеру. В долине. Он был знаком с древней магией. С древними богами.
— Кто? Дрого?
— Он обещал открыть нам истину. — Это казалось неправдоподобным, но уста Куино тронула еле заметная улыбка. — Но я открою ее первым.
— О ком ты говоришь? От руки этого человека пал и Рено?
— Он заколол быка. Он отвел нас в пещеру. Он…
Его тело вновь свело судорогой. Я посмотрел на дверь в надежде увидеть там Анну, которая могла бы продлить ему жизнь, но увидел только давешнего стража, недоуменно взиравшего на происходящее.
Похоже, что кашель снял с его души какую-то язву, потому что голос его вновь окреп.
— Он знал все наши грехи и говорил, что тот, кто предаст его, будет вечно гореть в огне. Но меня и без того объяло пламя. Теперь он не властен надо мной. — Вновь та же смутная улыбка. — Разве не смешно, а, грек? Следуя за крестом, я прошел по пустыне столько миль, перенес столько искушений и испытаний, и все для того, чтобы потерять в этом запустении душу, продать ее какому-то исмаилиту…
— Исмаилиту?!
— Оружейнику.
Впоследствии я не раз корил себя за то, что бросил умирающего Куино. Тогда же, забыв обо всем на свете, я пронесся мимо изумленного варяга, не сказав ему ни слова, выбежал из здания и стал взбираться по лестнице на стену. Отсутствующий караульный оставил возле одного из укреплений свое копье, и у меня хватило ума прихватить его с собой и только после этого войти внутрь башни.
После стольких месяцев поисков и сомнений я нашел свою жертву с обезоруживающей легкостью. Сидя в караулке, Мушид сосредоточенно доводил оселком свой клинок. Он изумленно поднял на меня глаза.
— В чем дело? Кербога вошел в город? — Его взгляд упал на копье в моих руках. — Это и есть то священное копье, которым были пронзены ребра Иисуса? Ты его украл?
Я направил копье в его сторону.
— Положи меч.
Оружейник нахмурился.
— Что с тобой, Деметрий? Тебе нехорошо?
Я кольнул его в живот, и он встревоженно отпрыгнул назад. Не сводя с меня глаз, Мушид неторопливо положил меч на пол. Когда он распрямил спину, лицо его вновь приняло невозмутимое и бесхитростное выражение.
— Ты решил присоединиться к франкам, ненавидящим мой народ и мою веру? Ты хочешь принести меня в жертву своему богу?
— Если я и убью тебя, виноват в этом будешь ты сам! Он простер ко мне руки, как священник, дающий благословение.
— Я не понимаю, что тебя так разгневало?
— Ты убил Дрого!
При этих словах руки мои задрожали.
— Я был его другом, — возразил Мушид.
— Значит, ты предал вашу дружбу.
Мушид медленно покачал головой.
— Нет, я оставался верен ей до конца. Меня очень опечалила его смерть. С чего ты взял, что его убил я?
— Я только что говорил с умирающим Куино. Он сказал, что именно ты ввел их в соблазн и сделал их идолопоклонниками.
Все замерло — Мушид, мое копье, солнечный лучик, заглядывавший в оконце. Когда оружейник заговорил вновь, в голосе его зазвучали совсем иные интонации.
— И ты поверил словам умирающего норманнского еретика? Знал бы ты, как норманны ненавидят наш народ! Мысль о том, что в Антиохии остался живой исмаилит, не давала ему покоя, вот он и решил напоследок избрать тебя слепым орудием своей ненависти. Увы, я не могу ответить на его вызов, ибо, скорее всего, его уже нет в живых.
— Он не видел тебя, Мушид, и не знал того, что ты находишься здесь! Зачем бы ему понадобилось называть твое имя?
— Он знал, что я был другом Дрого, и ненавидел меня за то, что я исповедую иную веру. Если человек хочет скрыть собственный грех, он обвиняет в нем других.
— Этот человек был при смерти и вряд ли стал бы лгать!
На напряженном лице Мушида появилась презрительная улыбка.
— Умирать и умереть — совсем не одно и то же.
— Ты плохо знаешь Куино. Я скорее поверю ему, чем тебе. Ты подружился с Дрого в ту пору, когда душу его стали терзать сомнения, и посвятил его в тайны сатанинских культов. Ты отвел его в пещеру в Дафче, где вы принесли жертву Митре.
— Митре? — В голосе Мушида прозвучало раздражение. — Я никогда даже и не слышал о Митре.
Мне вспомнились слова, сказанные Куино на горе.
— Ты называл его Ариманом.
— Ариман, Митра — какая разница? Я мусульманин. У нас нет иного бога, кроме Аллаха.
— Ты сам говорил мне о том, что во время войны вам разрешается нарушать закон. Например, под видом христианина проникать в стан врага.
— Если в этом есть хоть какой-то смысл. Но зачем бы я учил Куино, Дрого и их товарищей поклоняться ложным богам?
Мушид издевался надо мной — я слышал это в его голосе, видел в прищуренных глазах.
— Зачем? — переспросил я. — Ты понял, что они впали в ересь и усомнились в истинности нашей веры. Их друзья и братья отошли в мир иной, в лагере свирепствовали болезни и голод. Армия остановилась перед стенами Антиохии, и казалось, что так было угодно их Богу. Ты бродил среди них, словно волк среди овец, и пользовался тем, что они жаждали спасения. Они заплутали, ты же обещал показать им дорогу к дому. Однако вместо этого ты завел их в пропасть вероотступничества, откуда для них не было возврата. После того как они поклонились Митре, Ариману или еще какому-нибудь демону, надеяться им было уже не на что. Они попали в оковы греха, и ключи от этих оков находились у тебя.
Ухмылка сползла с лица Мушида. Он посмотрел мне за спину, словно увидел там что-то неожиданное, но я не стал оборачиваться. Там никого не могло быть, потому что дверь я за собой захлопнул и не слышал, чтобы она открывалась вновь. К тому же я не сомневался, что Мушид, весьма искусный в обращении с оружием, сразу воспользовался бы моей оплошностью.
— Но зачем мне все это? — спросил он.
На сей раз он говорил серьезно. Возможно, ему хотелось оценить мою проницательность и осведомленность.
— Понятия не имею. Я не знаю даже, кому ты служишь. Ты исмаилит, но тебе ничего не стоило предать своих братьев по вере, защищавших Антиохию. Ты сарацин, но постоянно находишься среди франков и ромеев. На чьей же ты стороне, Мушид? Он тихо рассмеялся.
— Ты действительно очень проницателен, Деметрий, но, к сожалению, смотришь глазами ромея. Ты смотришь на запад и видишь франков и норманнов, провансальцев, лотарингцев, болгар, сербов и англов. Достаточно выпустить из символа веры хотя бы слово или иначе испечь хлеб, чтобы оказаться в совершенно другой церкви. Важна каждая деталь. Когда же ты обращаешь свой взор к востоку, он представляется тебе состоящим сплошь из смуглых лиц и тюрбанов. Турки, арабы, египтяне, персы, берберы — тебе не важно, кто мы, когда мы становимся у тебя на пути. Ты не видишь разницы между шиитами и суннитами, между халифом Багдада и правителем Каира, потому что тебе это не интересно.
— К какой вере ты принадлежишь?
— Это неважно. Я принадлежу к меньшинству, вернее, к меньшинству в меньшинстве. Таких, как я, очень мало. Мы стараемся держаться в тени и говорить шепотом. Однако вера наша чиста.
— Ты противостоишь христианам?
Мушид округлил глаза.
— Подобно тебе, я борюсь с неверными. Некогда я говорил тебе о том, что, переправившись в Малую Азию, вы ввязались в древнюю игру. Неужели ты не понимаешь того, что и я являюсь ее участником?
— А что ты скажешь о Дрого и его товарищах? Они тоже участвовали в ней? — Я не знал еще очень и очень многого, но мне постепенно стал открываться смысл происшедшего. — Ты ввел их в соблазн, чтобы завладеть их волей! Они должны были стать твоими верными слугами, агентами исмаилитов в христианском воинстве. Ты убил Дрого и Рено, потому что они ответили на твое предложение отказом?
— Дрого был готов на все. Он всегда говорил «да».
Мы, что называется, ходили вокруг да около. Мушид искусно уходил от прямых ответов и говорил загадками, несмотря на то что я в любой момент мог лишить его жизни.
— Если Дрого не отказал тебе…
Как описать то, что произошло потом? За стеной раздались быстрые шаги, и дверь неожиданно распахнулась настежь. Это была Анна, спешившая сообщить мне о том, что Куино умер. Однако я не слушал ее, потому что дверь ударила по древку копья и я от неожиданности едва не потерял равновесие. Мушид тут же воспользовался этим. Он мгновенно схватил с пола меч и проскользнул мимо наконечника копья, гибкий как тигр под своим белым одеянием. В глазах у меня потемнело, когда сарацин с силой ударил меня в лицо рукой с зажатой в ней рукоятью меча. Падая, я увидел, как его клинок движется в сторону Анны. Я был бессилен помешать ему. Анна упала под тяжестью удара и осталась лежать неподвижно.
Я вскочил на ноги и подбежал к двери. Мушид не стал наслаждаться своей победой и даже не оглянулся посмотреть на плоды своих деяний. Он уже добежал до дальней башни и спускался по лестнице. Я крикнул охранявшему ее варягу, чтобы он остановил сарацина, но было слишком поздно: тот пронесся мимо него и побежал по улице.
Собравшись с духом и приготовившись к худшему, я посмотрел на Анну. Она лежала на спине, глаза ее были закрыты. Крови я не заметил, но это ничего не значило.
Веки ее дрогнули.
— Ты ранена? — еле выговорил я, боясь услышать ответ.
— Его клинок меня даже не коснулся. Что здесь происходило?
Я оставил ее вопрос без ответа, решив отложить объяснения на потом. Сейчас у меня была единственная цель, хотя и безнадежная. Мушид давно скрылся из виду, и к тому времени, когда я оказался у подножия стены, он наверняка преодолел уже половину склона. Тем не менее я отправился в погоню, моля Господа о том, чтобы Он помог мне разыскать оружейника и отомстить ему не только за все совершенное им зло, но и за Анну. Через какое-то время я начал осознавать всю бессмысленность подобных поисков; ноги у меня стали заплетаться, а легкие заныли. Вспомнив о чудесном спасении Анны, я — пусть и поздновато — возблагодарил Бога и поковылял к центру города.
Вновь оказавшись на площади перед собором, я остановился как вкопанный, но причиной тому была не боль в ногах, а огромная толпа, преградившая мне путь. Людей на площади собралось ничуть не меньше, чем утром, и, хотя уже стемнело, все смотрели на человека, стоявшего на ступенях перед портиком. На фоне свечей, которые держали священнослужители, вырисовывался силуэт епископской митры и воздетая вверх рука епископа. В руке был зажат какой-то короткий предмет, завернутый в пурпурную ткань. Если это было копье, то очень небольшая его часть.
Стоило Адемару заговорить, как толпа тут же умолкла.
— Копье найдено!
Все люди на площади — и мужчины и женщины — опустились на колени. Кто-то бился головой о землю, кто-то, плача, простирал руки к небесам, кто-то восторженно славил Бога. На город уже опустились сумерки, но лица людей светились радостью.
— Мы спасены!
33
Как пишет евангелист: «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его». Признаться, я испытывал некоторую неловкость. Неужели все так просто? Живи я на тысячу лет раньше, признал бы я в Христе Мессию или же вместе с беснующейся толпой призывал бы распять его на кресте как обманщика и самозванца? До прибытия в Антиохию я мысленно представлял себя на стороне апостолов, теперь же моя былая уверенность поколебалась. Действительно ли я стал свидетелем чуда? Произошедшее вполне соответствовало тому, чему нас учили сызмальства: бедный человек, презираемый собственным народом, но любимый Христом, сподобился видения. Он исполнил веление святого, и вот обещанная реликвия обретена в указанном месте. Что может быть очевиднее?
И все-таки меня продолжали одолевать сомнения, ибо мне слишком хорошо были известны людские наклонности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Я вспомнил, как он вел себя на башне, до того как ему в живот угодила турецкая стрела. Его уже и тогда снедали муки совести.
— Мне… нет прощения. — Каждое слово приближало его к смерти. — Скоро… Скоро я все узнаю…
— Кто убил Дрого?
— Он привел нас в пещеру. В долине. Он был знаком с древней магией. С древними богами.
— Кто? Дрого?
— Он обещал открыть нам истину. — Это казалось неправдоподобным, но уста Куино тронула еле заметная улыбка. — Но я открою ее первым.
— О ком ты говоришь? От руки этого человека пал и Рено?
— Он заколол быка. Он отвел нас в пещеру. Он…
Его тело вновь свело судорогой. Я посмотрел на дверь в надежде увидеть там Анну, которая могла бы продлить ему жизнь, но увидел только давешнего стража, недоуменно взиравшего на происходящее.
Похоже, что кашель снял с его души какую-то язву, потому что голос его вновь окреп.
— Он знал все наши грехи и говорил, что тот, кто предаст его, будет вечно гореть в огне. Но меня и без того объяло пламя. Теперь он не властен надо мной. — Вновь та же смутная улыбка. — Разве не смешно, а, грек? Следуя за крестом, я прошел по пустыне столько миль, перенес столько искушений и испытаний, и все для того, чтобы потерять в этом запустении душу, продать ее какому-то исмаилиту…
— Исмаилиту?!
— Оружейнику.
Впоследствии я не раз корил себя за то, что бросил умирающего Куино. Тогда же, забыв обо всем на свете, я пронесся мимо изумленного варяга, не сказав ему ни слова, выбежал из здания и стал взбираться по лестнице на стену. Отсутствующий караульный оставил возле одного из укреплений свое копье, и у меня хватило ума прихватить его с собой и только после этого войти внутрь башни.
После стольких месяцев поисков и сомнений я нашел свою жертву с обезоруживающей легкостью. Сидя в караулке, Мушид сосредоточенно доводил оселком свой клинок. Он изумленно поднял на меня глаза.
— В чем дело? Кербога вошел в город? — Его взгляд упал на копье в моих руках. — Это и есть то священное копье, которым были пронзены ребра Иисуса? Ты его украл?
Я направил копье в его сторону.
— Положи меч.
Оружейник нахмурился.
— Что с тобой, Деметрий? Тебе нехорошо?
Я кольнул его в живот, и он встревоженно отпрыгнул назад. Не сводя с меня глаз, Мушид неторопливо положил меч на пол. Когда он распрямил спину, лицо его вновь приняло невозмутимое и бесхитростное выражение.
— Ты решил присоединиться к франкам, ненавидящим мой народ и мою веру? Ты хочешь принести меня в жертву своему богу?
— Если я и убью тебя, виноват в этом будешь ты сам! Он простер ко мне руки, как священник, дающий благословение.
— Я не понимаю, что тебя так разгневало?
— Ты убил Дрого!
При этих словах руки мои задрожали.
— Я был его другом, — возразил Мушид.
— Значит, ты предал вашу дружбу.
Мушид медленно покачал головой.
— Нет, я оставался верен ей до конца. Меня очень опечалила его смерть. С чего ты взял, что его убил я?
— Я только что говорил с умирающим Куино. Он сказал, что именно ты ввел их в соблазн и сделал их идолопоклонниками.
Все замерло — Мушид, мое копье, солнечный лучик, заглядывавший в оконце. Когда оружейник заговорил вновь, в голосе его зазвучали совсем иные интонации.
— И ты поверил словам умирающего норманнского еретика? Знал бы ты, как норманны ненавидят наш народ! Мысль о том, что в Антиохии остался живой исмаилит, не давала ему покоя, вот он и решил напоследок избрать тебя слепым орудием своей ненависти. Увы, я не могу ответить на его вызов, ибо, скорее всего, его уже нет в живых.
— Он не видел тебя, Мушид, и не знал того, что ты находишься здесь! Зачем бы ему понадобилось называть твое имя?
— Он знал, что я был другом Дрого, и ненавидел меня за то, что я исповедую иную веру. Если человек хочет скрыть собственный грех, он обвиняет в нем других.
— Этот человек был при смерти и вряд ли стал бы лгать!
На напряженном лице Мушида появилась презрительная улыбка.
— Умирать и умереть — совсем не одно и то же.
— Ты плохо знаешь Куино. Я скорее поверю ему, чем тебе. Ты подружился с Дрого в ту пору, когда душу его стали терзать сомнения, и посвятил его в тайны сатанинских культов. Ты отвел его в пещеру в Дафче, где вы принесли жертву Митре.
— Митре? — В голосе Мушида прозвучало раздражение. — Я никогда даже и не слышал о Митре.
Мне вспомнились слова, сказанные Куино на горе.
— Ты называл его Ариманом.
— Ариман, Митра — какая разница? Я мусульманин. У нас нет иного бога, кроме Аллаха.
— Ты сам говорил мне о том, что во время войны вам разрешается нарушать закон. Например, под видом христианина проникать в стан врага.
— Если в этом есть хоть какой-то смысл. Но зачем бы я учил Куино, Дрого и их товарищей поклоняться ложным богам?
Мушид издевался надо мной — я слышал это в его голосе, видел в прищуренных глазах.
— Зачем? — переспросил я. — Ты понял, что они впали в ересь и усомнились в истинности нашей веры. Их друзья и братья отошли в мир иной, в лагере свирепствовали болезни и голод. Армия остановилась перед стенами Антиохии, и казалось, что так было угодно их Богу. Ты бродил среди них, словно волк среди овец, и пользовался тем, что они жаждали спасения. Они заплутали, ты же обещал показать им дорогу к дому. Однако вместо этого ты завел их в пропасть вероотступничества, откуда для них не было возврата. После того как они поклонились Митре, Ариману или еще какому-нибудь демону, надеяться им было уже не на что. Они попали в оковы греха, и ключи от этих оков находились у тебя.
Ухмылка сползла с лица Мушида. Он посмотрел мне за спину, словно увидел там что-то неожиданное, но я не стал оборачиваться. Там никого не могло быть, потому что дверь я за собой захлопнул и не слышал, чтобы она открывалась вновь. К тому же я не сомневался, что Мушид, весьма искусный в обращении с оружием, сразу воспользовался бы моей оплошностью.
— Но зачем мне все это? — спросил он.
На сей раз он говорил серьезно. Возможно, ему хотелось оценить мою проницательность и осведомленность.
— Понятия не имею. Я не знаю даже, кому ты служишь. Ты исмаилит, но тебе ничего не стоило предать своих братьев по вере, защищавших Антиохию. Ты сарацин, но постоянно находишься среди франков и ромеев. На чьей же ты стороне, Мушид? Он тихо рассмеялся.
— Ты действительно очень проницателен, Деметрий, но, к сожалению, смотришь глазами ромея. Ты смотришь на запад и видишь франков и норманнов, провансальцев, лотарингцев, болгар, сербов и англов. Достаточно выпустить из символа веры хотя бы слово или иначе испечь хлеб, чтобы оказаться в совершенно другой церкви. Важна каждая деталь. Когда же ты обращаешь свой взор к востоку, он представляется тебе состоящим сплошь из смуглых лиц и тюрбанов. Турки, арабы, египтяне, персы, берберы — тебе не важно, кто мы, когда мы становимся у тебя на пути. Ты не видишь разницы между шиитами и суннитами, между халифом Багдада и правителем Каира, потому что тебе это не интересно.
— К какой вере ты принадлежишь?
— Это неважно. Я принадлежу к меньшинству, вернее, к меньшинству в меньшинстве. Таких, как я, очень мало. Мы стараемся держаться в тени и говорить шепотом. Однако вера наша чиста.
— Ты противостоишь христианам?
Мушид округлил глаза.
— Подобно тебе, я борюсь с неверными. Некогда я говорил тебе о том, что, переправившись в Малую Азию, вы ввязались в древнюю игру. Неужели ты не понимаешь того, что и я являюсь ее участником?
— А что ты скажешь о Дрого и его товарищах? Они тоже участвовали в ней? — Я не знал еще очень и очень многого, но мне постепенно стал открываться смысл происшедшего. — Ты ввел их в соблазн, чтобы завладеть их волей! Они должны были стать твоими верными слугами, агентами исмаилитов в христианском воинстве. Ты убил Дрого и Рено, потому что они ответили на твое предложение отказом?
— Дрого был готов на все. Он всегда говорил «да».
Мы, что называется, ходили вокруг да около. Мушид искусно уходил от прямых ответов и говорил загадками, несмотря на то что я в любой момент мог лишить его жизни.
— Если Дрого не отказал тебе…
Как описать то, что произошло потом? За стеной раздались быстрые шаги, и дверь неожиданно распахнулась настежь. Это была Анна, спешившая сообщить мне о том, что Куино умер. Однако я не слушал ее, потому что дверь ударила по древку копья и я от неожиданности едва не потерял равновесие. Мушид тут же воспользовался этим. Он мгновенно схватил с пола меч и проскользнул мимо наконечника копья, гибкий как тигр под своим белым одеянием. В глазах у меня потемнело, когда сарацин с силой ударил меня в лицо рукой с зажатой в ней рукоятью меча. Падая, я увидел, как его клинок движется в сторону Анны. Я был бессилен помешать ему. Анна упала под тяжестью удара и осталась лежать неподвижно.
Я вскочил на ноги и подбежал к двери. Мушид не стал наслаждаться своей победой и даже не оглянулся посмотреть на плоды своих деяний. Он уже добежал до дальней башни и спускался по лестнице. Я крикнул охранявшему ее варягу, чтобы он остановил сарацина, но было слишком поздно: тот пронесся мимо него и побежал по улице.
Собравшись с духом и приготовившись к худшему, я посмотрел на Анну. Она лежала на спине, глаза ее были закрыты. Крови я не заметил, но это ничего не значило.
Веки ее дрогнули.
— Ты ранена? — еле выговорил я, боясь услышать ответ.
— Его клинок меня даже не коснулся. Что здесь происходило?
Я оставил ее вопрос без ответа, решив отложить объяснения на потом. Сейчас у меня была единственная цель, хотя и безнадежная. Мушид давно скрылся из виду, и к тому времени, когда я оказался у подножия стены, он наверняка преодолел уже половину склона. Тем не менее я отправился в погоню, моля Господа о том, чтобы Он помог мне разыскать оружейника и отомстить ему не только за все совершенное им зло, но и за Анну. Через какое-то время я начал осознавать всю бессмысленность подобных поисков; ноги у меня стали заплетаться, а легкие заныли. Вспомнив о чудесном спасении Анны, я — пусть и поздновато — возблагодарил Бога и поковылял к центру города.
Вновь оказавшись на площади перед собором, я остановился как вкопанный, но причиной тому была не боль в ногах, а огромная толпа, преградившая мне путь. Людей на площади собралось ничуть не меньше, чем утром, и, хотя уже стемнело, все смотрели на человека, стоявшего на ступенях перед портиком. На фоне свечей, которые держали священнослужители, вырисовывался силуэт епископской митры и воздетая вверх рука епископа. В руке был зажат какой-то короткий предмет, завернутый в пурпурную ткань. Если это было копье, то очень небольшая его часть.
Стоило Адемару заговорить, как толпа тут же умолкла.
— Копье найдено!
Все люди на площади — и мужчины и женщины — опустились на колени. Кто-то бился головой о землю, кто-то, плача, простирал руки к небесам, кто-то восторженно славил Бога. На город уже опустились сумерки, но лица людей светились радостью.
— Мы спасены!
33
Как пишет евангелист: «И Слово стало плотию и обитало с нами, полное благодати и истины; и мы видели славу Его». Признаться, я испытывал некоторую неловкость. Неужели все так просто? Живи я на тысячу лет раньше, признал бы я в Христе Мессию или же вместе с беснующейся толпой призывал бы распять его на кресте как обманщика и самозванца? До прибытия в Антиохию я мысленно представлял себя на стороне апостолов, теперь же моя былая уверенность поколебалась. Действительно ли я стал свидетелем чуда? Произошедшее вполне соответствовало тому, чему нас учили сызмальства: бедный человек, презираемый собственным народом, но любимый Христом, сподобился видения. Он исполнил веление святого, и вот обещанная реликвия обретена в указанном месте. Что может быть очевиднее?
И все-таки меня продолжали одолевать сомнения, ибо мне слишком хорошо были известны людские наклонности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51