— И ты сделал для нее эти три вещи? — спросил Кадфаэль, удивившись.
— Да. Она переоделась в одежду моей жены, а свое платье оставила здесь. Она сняла с себя также все украшения, кольца и золотую цепочку и отдала моей жене, сказав, что ей самой они больше не нужны и пусть они хотя бы отчасти возместят ее долг нашей семье. Она села на лошадь, а мой сын провожал ее пешком, и еще до ночи он вернулся с лошадью обратно. Это все, что я знаю о ней, я ее не расспрашивал.
— Даже о том, куда она собралась?
— Даже об этом. Но сын рассказал мне, когда вернулся.
— И куда же она отправилась?
— Это место называется Годрикс-форд, к западу от нас и немного в глубь леса.
— Я знаю это место, — кивнул Кадфаэль.
В Годрикс-форде располагалась небольшая ферма бенедиктинских монахинь, которая принадлежала Полсвортскому аббатству. Стало быть, Авис отправилась в своей беде в ближайшую женскую обитель, дабы обрести прибежище и защиту могущественного ордена, покуда не схватят убийцу Юона де Домвиля, не отомстят за его смерть и покуда не забудут о его тайной возлюбленной. Находясь под такой мощной защитой, она может ничего не бояться и честно рассказать все, что знает об этом деле.
Так размышлял Кадфаэль, когда, поблагодарив колесника за помощь и сев в седло, неторопливо ехал в сторону Годрикс-форда. Короче говоря, поступить так было вполне естественно для осторожной женщины, которая опасалась, что будет втянута в громкий скандал, связанный к тому же со смертоубийством.
И все-таки… И все-таки она оставила свою лошадь в охотничьем домике и ушла пешком. Она сменила свое богатое платье на простую одежду, отдала все свои кольца родичам в расчете возместить долг дому, который покинула много лет назад…
Монастырская ферма в Годрикс-форде представляла собой длинный низенький дом, расположенный посреди обширной росчисти. Рядом стояла деревянная часовенка. Чистенький огород и фруктовый сад были обнесены довольно высокой каменной стеной. Деревья уже потеряли половину своей пожелтевшей листвы. В огороде подле свежекопанной грядки хлопотала послушница, женщина среднего возраста, с приятно полным телом и овальным лицом. Она высаживала на грядку капустную рассаду под зиму. Кадфаэль наблюдал за нею, пока въезжал в ворота и спешивался. Его наметанному глазу опытного травника было приятно следить за движениями женщины, которая работала споро, уверенно и без суеты. Бенедиктинские монахини, равно как и бенедиктинские монахи, с одобрением относились к простому труду, и предполагалось, что работать в огороде и творить молитву они должны с равным усердием. Эта пышущая здоровьем женщина работала на грядке, словно умелая деревенская хозяйка. Она тщательно приминала землю вокруг каждого высаженного кустика рассады и с простодушным удовлетворением отряхивала комки земли, прилипшие к ладоням. Она была несколько полновата, но в самый раз, и не особенно высока. Ее овальное лицо с приятной припухлостью не утратило еще четкой линии губ и подбородка.
Заметив Кадфаэля, женщина неторопливо разогнула спину и пристально взглянула на него своими карими глазами. Брови ее были изящно изогнуты, одним быстрым взглядом она окинула его с ног до головы, от капюшона до сандалий. Женщина оставила свою грядку и медленно пошла навстречу монаху.
— Благослови тебя Господь, брат! — приветствовала она его. — Не могу ли я помочь тебе?
— Благослови Господь дом твой! — вежливо ответил Кадфаэль. — Я бы хотел поговорить с той женщиной, что недавно нашла здесь приют. Во всяком случае, я предполагаю, что именно она мне нужна. Ее зовут Авис из Торнбери. Не отведешь ли ты меня к ней?
— Охотно, — ответила женщина. На ее румяных, словно спелое яблоко, щеках заплясали приятные ямочки. Красота в своем наиболее зрелом и спокойном проявлении озарила ее лицо и погасла, вновь сделав его простым и смиренным. — Если ты ищешь Авис из Торнбери, то ты нашел ее. Это имя принадлежит мне.
Они зашли в сумрачную общую комнату и сели за небольшой стол, лицом к лицу, монах-бенедиктинец и послушница-бенедиктинка. Оба с нескрываемым интересом разглядывали друг друга. Старшая монахиня позволила им расположиться здесь и, проводив их до места, закрыла за собой дверь, хотя, вообще говоря, от послушниц никак не требовалось просить разрешения на свидание с гостями. И тем более удивительным было то смирение, с каким это сделала Авис. Однако Кадфаэль давно уже пришел к заключению, что, беседуя с этой женщиной, ему еще не раз придется удивиться.
Но где же тот предполагаемый Кадфаэлем облик любовницы нормандского барона, женщины испорченной, готовой на все, лишь бы сохранить свою красоту? Такой женщине нужно было постоянно заботиться о своем обаянии, прибегать к разного рода притираниям, примочкам краскам, использовать свои женские секреты, временами даже голодать, чтобы излишне не располнеть, в совершенстве овладеть искусством двигаться и искусством учтивого обращения. Но Авис достигла уже средних лет, на ее лице и шее виднелись ничем не скрываемые морщинки, в ее темных, волосах пробивалась седина. Авис была все еще подвижна, энергична, да и всегда останется такой, уверенной в себе, не имея нужды казаться иной, нежели она есть на самом деле. И вот именно такая женщина больше двадцати лет владела сердцем Юона де Домвиля!
— Да, я была в охотничьем домике барона, — ни минуты не медля, ответила она на вопрос Кадфаэля. — Куда бы он ни ездил, он всегда держал меня где-нибудь поблизости. По многу раз я переезжала из одного его владения в другое.
У Авис был приятный грудной голос, такой же нежный, как она сама. О своем прошлом она говорила с той же непринужденностью и респектабельностью, с которой говорила бы какая-нибудь вдова после смерти мужа, вспоминая простые домашние радости и неурядицы.
— И, услышав о смерти барона, ты решила спрятаться где-нибудь от греха подальше, не так ли? — спросил Кадфаэль. — Тебе ведь сказали, что он убит?
— К полудню того дня об этом уже знали все, — сказала Авис. — Я тут ни при чем, даже не представляю себе, кто мог бы сотворить такое. Нет, я не боялась, как, наверное, ты подумал, брат Кадфаэль. Я никогда ничего не боялась.
Она вымолвила это просто, самым обычным тоном, и Кадфаэль почему-то сразу поверил ей. И более того, он готов был поклясться, что чувство страха не было известно этой женщине всю ее долгую жизнь. Да и сами эти слова были произнесены с такой мягкостью, словно она касалась рукой кружева, дабы попробовать его на вес и проверить, насколько оно тонкое.
— Нет, это был не страх. Скорее нежелание привлекать внимание к своей особе. Я пряталась больше двадцати лет вовсе не для того, чтобы под конец стать притчей во языцех. А раз все кончилось, чего же медлить? Вернуть я его не могла. Это конец. Мне уже сорок четыре, я пожила свое в миру. Думаю, что как никто другой ты понимаешь меня, брат, — сказала она, глядя Кадфаэлю прямо в глаза, и ямочки на ее щеках вновь заиграли и пропали. — Надеюсь, ты вовсе не удивлен моим поступком.
— Я не знаю такого мужчину, которого ты не удивила бы, — сказал монах. — Ты права, я много лет странствовал по миру, прежде чем накинул себе на голову этот монашеский капюшон. Как это ни глупо с моей стороны, я думаю, что этот твой дар удивлять и прельстил некогда Юона де Домвиля.
— Поверишь ли, — сказала Авис, со вздохом откинувшись на спинку стула и сложив свои пухлые руки на начинающем округляться животе, — я уж и не помню теперь. Само собой разумеется, у меня хватало тогда ума и бойкости, какие могла иметь девушка моего происхождения, и я пользовалась ими без всякого стеснения. Да и сейчас во мне вполне достаточно и того и другого, и я не премину употребить их самым лучшим образом, доступным для женщины моих лет и моего положения.
На самом деле Авис сказала куда больше, нежели было заключено в ее словах, и прекрасно понимала, что Кадфаэль сознает это. Она мгновенно сообразила, что по старой дорожке пути больше нет. Слишком стара, чтобы ею мог соблазниться какой-нибудь другой мужчина, слишком умна, чтобы самой желать этого, и, возможно, слишком верна, чтобы даже задумываться об этом после стольких лет. Со всей свойственной ей энергией Авис принялась искать другой путь. Найти успокоение в браке, это с ее-то прошлым, она уже не могла. Что же ей еще оставалось?
— Ты прав, я не теряла времени даром, покуда дожидалась Юона, — вымолвила Авис просто и спокойно. — А ожидала я его неделями. Я выучилась грамоте и счету, владею многими женскими ремеслами. Надо использовать свои способности, извлекать из них выгоду. Красота уже оставила меня, да я и не была особенно красивой, никто теперь не прельстится мной и не заплатит мне. А Юону я была в самый раз, он привык ко мне. И в постели я была хороша для него, в то время как другие женщины просто утомляли его.
— Ты любила его? — спросил Кадфаэль, понимая, что Авис доверяет ему и не сочтет этот вопрос неуместным.
Так оно и вышло, она ответила вполне обдуманно и серьезно:
— Нельзя сказать, чтобы я любила его, да он этого и не ждал от меня. Но, разумеется, за столько лет мы привязались друг к другу, привыкли что ли, это было, — задумчиво вымолвила она. — Бывало, мы просто сидели за столом, пили вино, слушали менестрелей или играли в шахматы, это Юон научил меня играть. А то сидели у камина, я за шитьем, он с кубком вина. Иногда мы даже не целовались, не прикасались друг к другу, хоть и спали в одной постели.
Словно старый лорд и его старая добрая супруга. Но всему этому пришел конец, и Авис отдавала себе в этом отчет. Она искренне сожалела о смерти своего любовника, даже в те минуты, когда она устремлялась мыслями в будущее и потирала руки от нетерпения вступить на новую, совсем иную стезю. Такой умной женщине нужно было как-то жить дальше, найти себе новое применение. Стезя молодости была теперь ей заказана, но оставались и другие пути.
— И все-таки в ночь перед свадьбой он приехал к тебе, — вымолвил Кадфаэль и подумал про себя, что при всем при том невесте барона было восемнадцать, она стройна, красива и владеет большим состоянием.
— Да, он приехал ко мне. Это был первый его визит, с тех пор как он прибыл в Шрусбери, а вышло, что и последний, вообще последний. Перед самой свадьбой… Разумеется, брак дело серьезное, не так ли? Как и внебрачная связь! А любовь… Это совсем другое дело. Конечно, я ждала его. Ведь предстоявший брак никак не мог изменить моего положения, ты понимаешь меня, брат?
Кадфаэль прекрасно понимал ее. Молодая жена, на двадцать шесть лет моложе, чем Авис, просто покупаемая бароном в ходе имущественной сделки, не могла поколебать положения женщины, которая была его любовницей на протяжении долгих двадцати лет. Две эти женщины принадлежали двум разным мирам, и в каждом из них были свои законы.
— Он приехал один?
— Да, один.
— Когда он уехал?
Теперь Кадфаэль дошел до самого главного. Он понимал, что эта женщина никоим образом не была заинтересована в смерти своего благородного любовника и даже не изменяла ему с управляющим его охотничьего домика, с тем подозрительного вида парнем, который, видимо, пытался уговорить ее сойти с пути много лет сохраняемой верности. Эта женщина твердо знала свое место в отношениях со слугами своего господина, с которыми сталкивала ее судьба, и ставила их ровно настолько высоко, насколько те уважали ее интересы.
— Он уехал после шести утра, — сказала Авис, хорошо подумав. — Не припомню точно, насколько позже шести, но уже светало. Я проводила его до ворот. Да, уже почти рассвело, наверное даже ближе к половине седьмого. Я, помнится, подошла к кусту воробейника, в этом году он расцвел так поздно! Сорвала несколько цветков и воткнула их Юону за тулью шляпы.
— Значит, после шести, ближе к половине седьмого, нежели к четверти, — размышлял Кадфаэль вслух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37