Брат Марк, сидевший на скамье у стены, привстал и ошеломленно уставился на Кадфаэля.
— Ты хочешь сказать, что он нарочно все это подстроил?
— А разве не так? Он мог бы выслать вперед одного из своих конюхов и предупредить всех заранее. На худой конец, послал бы кого-нибудь лично к приору, шепнуть новость на ушко, чтобы тот подготовился. Ан нет! Роберт у него давно в печенках сидел, вот он и позволил себе малость отыграться.
Лицо брата Марка выражало столь глубокое потрясение, что это не могло не тронуть Кадфаэля.
— Да не переживай ты так! Не быть тебе святым, приятель, коли не уразумеешь, что всяк человек хоть чуток да грешен. И подумай о том благе, которым Хериберт одарил душу приора Роберта!
— Показав ему, сколь суетно тщеславие? — робко предположил Марк.
— Показав ему, что цыплят по осени считают. А теперь ступай, погрейся с братьями у очага. Соберешь все сплетни, а потом мне перескажешь. Я к тебе подойду попозже, а прежде мне надо перемолвиться словечком с Хью Берингаром.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — произнес Берингар, удобно расположившийся возле жаровни, держа в руке кубок сдобренного пряностями подогретого вина из запасов Кадфаэля. — Теперь дело сделано — и с плеч долой, а ведь кое-кому это могло дорого обойтись. Кстати, эта твоя Ричильдис очень милая женщина. Я с удовольствием вернул ей сына. Уверен, что парнишка прибежит сюда, как только узнает о твоем приезде, а узнает он очень скоро, я по пути в город собираюсь к ним заглянуть.
Берингар избегал прямых вопросов, но и на те немногие, что задал, получил довольно уклончивые ответы. Говорили они все больше намеками да обиняками, что, впрочем, не мешало им понимать друг друга.
— Я слышал, что пока ты был в горах, у тебя лошадь свели, — промолвил Берингар.
— Меа culpa! — признался Кадфаэль. — Забыл, знаешь ли, запереть дверь конюшни.
— Примерно в то же время из Лансилинского суда человек сбежал, — заметил Хью.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я тут руку приложил? Я его уличил перед всеми, а они — задержать, и то не сумели.
— Но за пропажу лошадки с тебя, надо думать, взыщут?
— Наверняка. Речь об этом зайдет завтра на капитуле — ну да неважно, — миролюбиво промолвил брат Кадфаэль, — главное, что с меня не взыщут за пропажу человека.
— Об этом могла бы зайти речь на другом капитуле, и взыскание оказалось бы куда строже, — пригрозил Берингар, но поднимавшийся от жаровни дымок не мог скрыть улыбки на его смуглом, резко очерченном лице. — Кадфаэль, дружище, я тут приберег для тебя напоследок одну новость. Нынче ведь — что ни день, то дивные вести из Уэльса. Только вчера сообщили мне из Честера о том, что на ферму, принадлежащую монастырю Беддгелерт, заявился какой-то верховой. Себя он не назвал, но оставил на ферме свою лошадь и попросил тамошних монахов при первой возможности вернуть ее бенедиктинским монахам, что пасут овец на холмах Ридикросо, дескать, оттуда она и была позаимствована. В самом Ридикросо об этом пока не знают, там у них снег выпал раньше, чем здесь, горные тропы замело, и посыльному никак туда не добраться. Так что я думаю, что хотя лошадка к хозяевам пока и не воротилась, с ней будет все в порядке. Я, право, не знаю, кто он таков — этот незнакомец, — добавил Хью с невинным видом, — но только лошадь он оставил монахам через пару дней после того, как наш пропавший злодей покаялся в своем преступлении в Пенллине. Весточка пришла через Бангор — туда еще можно было добраться, а в Честер ее доставили морем, на лодке. Вот и выходит, что взыщут с тебя не так строго, как ты, наверное, рассчитывал.
— Беддгелерт, вот оно что! — прикинул Кадфаэль. — А дальше он, видать, пешком двинулся. Как ты думаешь, Хью, куда он направился? В Клинног? А может, в Кэргиби — оттуда ведь можно морем в Ирландию переправиться.
— А почему бы ему не остаться в Беддгелерте? — предположил Берингар, с улыбкой потягивая винцо, — в монашеских кельях местечко, поди, найдется. Сам-то ты, поболтавшись по свету, обрел для себя как раз такую тихую гавань.
Кадфаэль задумчиво покачал головой:
— Нет, сдается мне, это пока не для него. Он понимает, что еще недостаточно заплатил за содеянное.
Хью хрипло рассмеялся, поднялся на ноги и сердечно похлопал монаха по плечу:
— Пожалуй, я лучше пойду. А то всякий раз выходит: как поболтаю с тобой, так отказываюсь от судебного преследования.
— Но когда-нибудь этим может и кончиться, — серьезно промолвил Кадфаэль.
— Судебным преследованием? — оглянулся с порога Берингар, все еще улыбаясь.
— Монашеской кельей. Бывало, что люди, уходя от первого, приходили ко второму, совершив немало добрых дел по пути.
На следующий день пополудни у двери сарайчика объявились Эдви и Эдвин — постриженные, аккуратно причесанные и одетые в свое самое лучшее платье. Верно, оттого приятели чувствовали себя несколько скованно и выглядели смущенно, по крайней мере, первое время. Держались они необычно смирно, и, может быть, потому еще больше походили друг на друга. Кадфаэлю пришлось даже высматривать, у кого глаза посветлее, чтобы не перепутать гостей. Оба паренька от всей души поблагодарили монаха.
— А что это вы так вырядились? — спросил Кадфаэль. — Надо думать, не в мою честь.
— Лорд аббат послал за мной, — пояснил Эдвин. При упоминании об этом событии глаза мальчика округлились, в них читалось благоговение. — Вот матушка и велела мне надеть самое лучшее. А Эдви сам за мной увязался, из любопытства. Его никто и не звал.
— А он зато на пороге споткнулся, — тут же заявил Эдви, — да еще и покраснел, ну ровно кардинальская шапка.
— А вот и нет!
— А вот и да! Покраснел, прямо как сейчас!
Эдвин и впрямь начал краснеть, щеки его залились румянцем.
— Выходит, отец Радульфус послал за тобой, — промолвил Кадфаэль. «Быстро он взялся за дело, — подумал он про себя, — хочет все довести до конца». — Ну и как вам обоим глянулся наш новый аббат?
Ни тот ни другой не желали признаваться в том, что Радульфус произвел на них сильное впечатление. Парнишки обменялись понимающими взглядами, и Эдви сказал:
— Он человек справедливый. Но я, пожалуй, не хотел бы остаться здесь в послушниках.
— Лорд аббат говорил, — добавил Эдвин, — что обсудит детали с моей матушкой и законниками, однако и сейчас ясно: соглашение с отчимом потеряло силу, и Малийли не отойдет к аббатству. Так что, когда завещание утвердят, а граф Честерский как сеньор подтвердит свое согласие, манор станет моим. Но до моего совершеннолетия аббатство оставит там своего управляющего, чтобы не запускать дела, а лорд аббат сам будет моим опекуном.
— Ну и что же ты на это ответил?
— Поблагодарил его от всего сердца и согласился, а как же иначе. Кто сумеет лучше управиться с манором? А тем временем и я выучусь этому искусству. Мы с матушкой собираемся вернуться туда и, наверное, скоро уедем, если только опять снегом все не завалит.
Радостный блеск в глазах Эдвина не угас, но выражение лица, тем не менее, сделалось очень серьезным.
— Брат Кадфаэль, но как же это Меуриг, а? И подумать страшно. Не могу понять...
Да, молодым понять это трудно, почти невозможно. Паренек ведь доверял Меуригу, был привязан к нему, и отголоски этого чувства сохранились даже сейчас, несмотря на ужас и отвращение, которые внушал Эдвину убийца.
— Я не уступил бы ему Малийли без борьбы, — убежденно продолжал паренек, желавший быть честным до конца, — но если бы он все-таки взял верх, я не затаил бы против него злобы. А если бы победил я... Не знаю... мне кажется, он никогда бы не смог примириться с потерей. Но как бы там ни было, я все равно рад, что ему удалось скрыться. Может, это и плохо, но ничего не могу с собой поделать, я рад.
«Может это и впрямь плохо, — подумал Кадфаэль, — но не ты один этому рад». Правда, говорить об этом монах не стал.
— Брат Кадфаэль... Когда мы вернемся домой, в Малийли, я хочу навестить Ифора, сына Моргана. Помнишь, он ведь поцеловал меня на прощанье. Может, я хоть в чем-то смогу заменить ему внука.
«Слава Богу, что я не стал подталкивать его к этому, — искренне порадовался Кадфаэль. — Молодые, они ведь больше всего на свете терпеть не могут, когда старшие требуют от них добрых дел, особенно если уже сами до этого додумались, без чужих советов».
— Это ты очень хорошо придумал, — промолвил монах с теплотой в голосе, — Ифор будет тебе рад. Но если надумаешь захватить с собой Эдви, лучше сразу скажи старику, как вас различать, — глаза-то у него небось не такие острые, как у меня.
В ответ приятели ухмыльнулись, а Эдви сказал:
— С Эдвина еще причитается за ту трепку, которую задал мне сержант, да и за ночку, что я скоротал в аббатской темнице. Так что, думаю, в Малийли меня всегда будут встречать как желанного гостя!
— А я, — шутливо запротестовал Эдвин, — две ночи промаялся в гораздо худшем месте.
— Ты? Да на тебе ни царапины не было! Ты там как сыр в масле катался под присмотром Хью Берингара!
Не долго думая, Эдвин ловко ткнул племянника в живот, а тот моментально подставил дядюшке подножку, и оба со смехом покатились по полу. Некоторое время Кадфаэль терпеливо смотрел на их возню, а потом ухватил забияк за густые, курчавые вихры и растащил в стороны. Оба тут же, как ни в чем не бывало, вскочили на ноги, широко улыбаясь, но вид у озорников был далеко не такой, как прежде.
— Ну и парочка, не приведи Господи, — Ифор, сын Моргана, еще хлебнет с вами горя, — пробурчал Кадфаэль, впрочем вполне добродушно. — Эдвин, ты ведь теперь важная птица, владелец манора, или станешь им, как только в лета войдешь. Тебе не мешало бы кое-чему поучиться, в том числе и вести себя соответственно. Разве такой пример должен дядюшка подавать племяннику?
Эдвин тем временем отряхнулся, выпрямился и, глядя на Кадфаэля, с неожиданной серьезностью произнес:
— Ты прав, я и сам думал о своих новых обязанностях. Я еще мало что знаю, и мне многому предстоит учиться, но я сказал лорду аббату... Мне это не нравится, и никогда не нравилось, что мой отчим затеял тяжбу с Эльфриком и сделал сына свободного человека своим вилланом. Вот я и спросил у аббата, могу ли я отпустить человека на волю прямо сейчас, или надо дожидаться совершеннолетия и вступления во владение манором. А лорд аббат ответил, что при желании это можно сделать, и он мне в этом поспособствует. Понимаешь, мне кажется, что Эльфрик и Олдит...
— Э, да я ему сто раз говорил, — вмешался Эдви, который, встряхнувшись точно зверек, развалился на лавке, — что Олдит и Эльфрик влюблены друг в друга по уши, и как только Эльфрика признают свободным, они, конечно, поженятся. А этот Эльфрик — толковый малый, он даже грамоту знает. Вот из кого получится дельный управляющий для Малийли, когда аббатство передаст манор Эдвину.
— Ты? Мне? Сто раз говорил? Будто я и без тебя не знал, что он ей нравится, хоть Эльфрик никогда не признавался ей в любви. И что ты вообще можешь понимать в манорах и управляющих — ты и плотничать-то еще не выучился!
— Да уж всяко побольше тебя, тоже мне лорд выискался!
Приятели снова принялись за свое: обхватив друг друга, они барахтались, словно медвежата. Эдви тягал Эдвина за густую каштановую шевелюру, а тот щекотал его под ребрами, так что Эдви заходился от смеха.
Кадфаэль сгреб парочку в охапку и оттащил к двери.
— А ну выметайтесь! Подыщите более подходящее местечко для своих дурацких забав. По мне, так медвежья берлога вам лучше всего подойдет.
Монах и сам почувствовал, что повел себя как отец, ворчливо выговаривающий своим детям, и, несмотря на нарочито суровый тон, в голосе его прозвучала любовь и гордость за этих проказников.
На пороге приятели оторвались друг от друга и обернулись к Кадфаэлю: на лицах их сияли улыбки. Тут Эдвин вспомнил наказ матери и заговорил торопливо и смущенно, оттого что чуть не забыл о ее поручении:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37