— С минутку она сидела молча, а потом добавила: — Нелегко ему приходить сюда как ни в чем не бывало, после всего, что на нас свалилось. Люди-то небось смотрят, перешептываются, догадки строят. Разве не так?
— Тут уж ничего не поделаешь, — отозвался Кадфаэль, — придется потерпеть, покуда вся правда не выйдет наружу. Хотя сержант, тот уверен, что ему уже все известно. Ты как, с ним согласна?
— Вот уж нет! — Губки Олдит тронула легкая презрительная улыбка. — Эдвин, конечно, неслух, шалопай и своевольник, но парень открытый: радость ли у него, горе ли — все на лице написано. Не мог он подлить хозяину яду, не верю я в это. Но что толку говорить, чему я верю, а чему нет, если и меня подозревать можно. Ты сам знаешь. Когда Эльфрик принес на кухню поднос и рассказал о подарке приора, ведь это я взяла судок и поставила его на полку подогреваться. Эльфрик с подносом прошел в комнату, а я следом за ним — принесла тарелки и жбан эля. Они тогда сидели за столом, все трое. О куропатке они от меня узнали, я думала ублажить хозяина... я же не слепая, видела, что все они на взводе. И, по-моему, я вернулась на кухню раньше Эльфрика, пристроилась рядом с жаровочной полкой и помешивала блюдо в судке, а потом еще и сдвинула в сторону, чтобы не пригорело. Нет смысла говорить, что я туда ничего не подливала, — так любой на моем месте сказал бы, — доказательств-то все равно нет, а без них это пустые слова.
— Ты девушка разумная и рассуждаешь здраво, — согласился монах, — ну ладно, а Меуриг? Ты говоришь, что когда вернулась на кухню, он как раз заходил в дверь. Выходит, один он рядом с этим судком не оставался, даже если предположить, что он знал, что в нем и для кого это блюдо предназначено.
Ее тонкие темные брови удивленно приподнялись, четко выделяясь на бледной коже под золотистой челкой.
— Да, я припоминаю, дверь была открыта, и Меуриг вытирал ноги перед тем, как зайти. Но Меуригу-то какой резон желать смерти своему отцу? Бонел, правда, не больно-то его баловал, но все равно, ему больше пользы было от живого хозяина, чем от мертвого. Никакой надежды на наследство у него не было, зато было что терять, — хозяин-то ему содержание давал, хоть и не слишком щедрое.
Это была чистая правда. Незаконнорожденный не имел права наследования ни по мирским, ни по церковным законам. Даже если бы родители обвенчались после его рождения, закон все равно не признал бы его наследником. А он всего-навсего внебрачный сын обычной служанки. Нет, Меуриг не был заинтересован в кончине Бонела. Эдвин, тот мог бы заполучить желанный манор, а Ричильдис — обеспечить будущее любимого сына. А Эльфрик?
В этот момент девушка подняла голову и взглянула на сторожку, откуда только что появился Эльфрик, державший под мышкой деревянный поднос. С плеча у него свисала сума с караваями. Олдит подобрала плащ и поднялась.
— Скажи-ка мне, — вкрадчиво спросил ее Кадфаэль, — теперь, когда мастер Бонел мертв, кому принадлежит Эльфрик? Перейдет он, как другие вилланы, под власть аббатства или другого хозяина, кому достанется манор? Или в соглашении было указано, что он принадлежит лично мастеру Бонелу?
Девушка, направлявшаяся навстречу Эльфрику, обернулась и на ходу ответила:
— Он принадлежал лично моему господину.
— Стало быть, кто бы ни унаследовал манор, Эльфрика это не касается. Его хозяином будет тот, кому перейдет личное имущество Бонела... вдова или ее сын, коли избежит обвинения в убийстве. Олдит, ты же знаешь, что на уме у госпожи Бонел, скажи, неужто она не отпустит Эльфрика на свободу при первой возможности и с легким сердцем? А Эдвин — разве он поступит иначе?
Ничего не сказав в ответ, девушка обожгла монаха взглядом проницательных черных глаз, опустила ресницы и легким шагом направилась наперерез Эльфрику. Обменявшись обычными приветствиями, они вместе двинулись к аббатской кухне. Эльфрик не позволил Олдит снять сумку с его плеча, он шел рядом с ней, как всегда угрюмый и молчаливый. Кадфаэль долго смотрел им вслед, размышляя и удивляясь. Потом у него возникли некоторые предположения, а к тому времени, когда он мыл руки, собираясь в трапезную на обед, предположения эти превратились в уверенность.
В середине дня, когда Кадфаэль перебирал на чердаке монастырского амбара груши и яблоки, отбрасывая подпорченные, чтобы червоточина не пошла дальше, до него донесся голос брата Марка, выкликавшего его имя.
— Что шумишь? — пробурчал монах, спускаясь по лестнице.
— Да тут опять сержант заявился по твою душу, — сообщил Марк, — паренька они так и не поймали, если тебя это интересует.
— Меня интересует, что ему от меня надо, — ответил Кадфаэль, ловко, как молодой, отставив в сторону лестницу, — и, признаться, не радует, что он меня ищет.
— Опасаться тебе, я думаю, нечего, — рассудил Марк, — ясное дело, он бесится оттого, что не может изловить мальчишку, но сейчас его заботит всякая чепуха, вроде того, не отливал ли кто растирание из бутыли в твоем сарае. Он меня спрашивал, не убыло ли снадобья, да только я малый рассеянный — где мне за всем углядеть — смекаешь? Он думает, может, ты что приметил.
— Ну и дурак. Чтобы отравить человека, одной-двух капель хватит. А из бутылищи высотой с лавку можно и в десять раз больше отлить — все одно никто не заметит. Ладно, во всяком случае, попробуем узнать, что он собирается делать, и насколько, по его мнению, все прояснилось.
В сарае Кадфаэля сержант с боязливым любопытством вертел кудлатой бородой, суя свой крючковатый нос во фляги, горшки и мешочки монаха.
— Ты мог бы помочь нам, брат, — сказал он, завидев входившего Кадфаэля, — нехудо было бы выяснить, откуда взят яд — отсюда или из лазарета. А этот молодой брат говорит, что не знает, была ли здесь пропажа. Может, ты подскажешь?
— Ничем не могу помочь, — напрямик ответил Кадфаэль, — убийце требовалась самая малость, а у меня здесь, как видишь, этого добра хватает. Разве тут можно судить с уверенностью, отлил кто-нибудь чуточку или нет? Но я тебе вот что скажу: вчера я проверил горлышко и затычку бутыли, и на них не было никаких подтеков и пятен. Я-то всегда протираю края насухо, перед тем как закупорить бутыль, но чтобы это стал делать вор, да еще в спешке, — мне не верится.
Сержант кивнул. Отчасти он был удовлетворен, все сказанное согласовывалось с его предположениями.
— Выходит, что скорее всего отраву взяли из лазарета. Там фляжка куда меньше твоей, но все равно никто не рискнул сказать, все ли на месте. Да и немудрено: старикам снадобье помогает, и кто поручится, что иные не брали его без спросу?
— Боюсь, ты немного преуспел, — сказал брат Кадфаэль.
— Да, парня мы пока не поймали. Не знаю, куда уж запропастился этот Эдвин, но в усадьбе Белкота и духу его нет, а лошадь плотника стоит в конюшне. Бьюсь об заклад, мальчишка все еще где-то в городе. Мы и за воротами следим, и за мастерской Белкота, и с дома его матери глаз не спускаем. Он попадется — дай только время.
Кадфаэль, положив руки на колени, откинулся на лавке и задумчиво произнес:
— Ты совершенно уверен в том, что он виноват. А ведь в доме находилось по меньшей мере еще четыре человека, не говоря уже о том, сколько народу знало о свойствах этого снадобья. О, я понимаю, у тебя есть веские причины обвинять этого мальчика, однако я мог бы не с меньшим основанием выдвинуть обвинение еще против двоих — только не стану этого делать. Давай-ка лучше рассмотрим все факты и попробуем не ограничиваться подозрениями, а поищем доказательства. И не доказательства вины человека, которого уже ославили злодеем, а настоящие доказательства, основанные на фактах. Итак, все было проделано за очень короткое время, не более получаса. Я сам видел, как слуга нес поднос из аббатской кухни. Оставим пока в покое аббатского повара с поварятами, и будем считать, что, когда блюдо вынесли за ворота, оно еще не было отравлено. Но это не значит, — вежливо добавил монах, — что всякий, кто носит рясу, — и я в том числе — оказывается вне подозрения.
Сержант снисходительно выслушал все эти соображения, но особого впечатления они на него не произвели.
— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь, брат. О каких фактах и доказательствах идет речь?
— Послушай, я тебе уже говорил вчера: если ты принюхаешься к этой бутыли, а то и капнешь капельку себе на рукав, то сразу заметишь, какое есть свойство у этого снадобья. Ты посадишь пятно, очень пахучее, и отмыть его будет весьма непросто. Запах очень стойкий — это не сам монаший капюшон так пахнет, а другие травы, которые входят в состав снадобья. Так вот: кого бы ты ни схватил, следует проверить его одежду. Конечно, если таких пятен не окажется, это еще не доказательство невиновности, но зато уж если они есть, доказать вину будет гораздо проще.
— Послушать тебя, брат, интересно, — протянул сержант, — но все это не больно-то убеждает.
— И вот еще о чем подумай. Тот, кто воспользовался отравой, наверняка торопился избавиться от склянки, чтобы замести следы. Помешкай он, и пришлось бы держать ее при себе, а не ровен час — кто заметит. Ты, конечно, поступай, как считаешь нужным. Но я на твоем месте не пожалел бы времени, да поискал возле дома маленькую склянку. Даже место, где она валяется, может кое-что поведать о том, кто ее выбросил. — Монах помолчал и с уверенностью добавил: — Ну а в том, что это та самая склянка, сомнений у тебя не будет.
Кадфаэлю совсем не понравилось выражение снисходительного благодушия, не сходившее с обветренного лица сержанта. Похоже, он с удовольствием тянул время перед тем, как выдать нечто такое, что разобьет все рассуждения монаха. Паренька-то он не поймал, сам признался, но явно приберегал какой-то важный секрет.
— Ты ее, случаем, не нашел? — осторожно спросил Кадфаэль.
— Пока нет, да и не больно старался искать. Но это не важно: я знаю, где она, так что сейчас это не к спеху. — Теперь сержант откровенно усмехался.
— Не скажи, — твердо возразил Кадфаэль, — раз ты ее не нашел, то не знаешь, где она, а стало быть, только предполагаешь. Это не одно и то же.
— Почти одно и то же, считай, что нашел, — промолвил довольный собой сержант. — — Скляночка твоя плывет сейчас по Северну. Может, ее так и не выловят, но я знаю, что ее туда бросили, и знаю, кто это сделал. Мы опросили всех, кто находился между мостом и предместьем в это время, и мог видеть, как слуга Бонела бежал за мальчишкой. Да, мы со вчерашнего дня не сидели сложа руки, не думай, что мы только мальца искали, да и то впустую. Так вот: один возчик ехал через мост как раз в это время. Глядит — погоня, он даже телегу остановил, решил: за вором гонятся. А потом смотрит: тот, что бежал сзади, остановился у самого моста, пожал плечами и назад повернул — понял, что все равно не догонит. Малец тогда пробегал мимо возчика, и тот обернулся и посмотрел ему вслед. И что ты думаешь — беглец задержался на миг, зашвырнул в реку какую-то маленькую штуковину и припустил дальше. А это был не кто иной, как Эдвин Гурней. Ему-то и надо было поскорее избавиться от склянки, после того как он опорожнил ее в судок с куропаткой, да с нею в руке и сбежал. Что ты на это скажешь, приятель?
Что и говорить, это был тяжелый удар. Ведь Эдвин ни словом об этом не обмолвился, и в какой-то момент Кадфаэль засомневался — уж не одурачил ли его этот сумасбродный юнец. Но нет, непохоже, монах припомнил задиристое лицо Эдвина, хитростью тут и не пахло. Кадфаэль быстро собрался с духом и ничем не выдал своего беспокойства.
— Послушай, но ведь эта «маленькая штуковина» вовсе не обязательно склянка. Ты о ней возчика-то расспрашивал?
— А то нет. Возчик только сказал, что вещица маленькая — такая, что можно зажать в кулаке. Она блеснула в воздухе, когда полетела, а больше он ничего не разглядел, и сказать точно, что это, не смог.
— Тебе попался честный свидетель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37