По соглашению, обитель предоставляла место в конюшне и прокорм для его коня, но этот пункт не распространяется на наследников. Я знаю, что судьба соглашения неясна, пока не раскрыто убийство и не решен вопрос о наследовании. Но, при любом исходе дела, за вдовой не сохранится право содержать лошадь в нашей конюшне за счет аббатства. В городе у нее есть замужняя дочь, которая, надо полагать, сможет позаботиться о животном. Конечно, на это тоже нужно время, и пока они договариваются, нам придется подержать коня у себя, но вовсе не обязательно здесь, в монастырской конюшне. У нас ведь есть еще стойла возле площадки для конских торгов. Я предлагаю отвести туда на время наших рабочих лошадей, а заодно и лошадь госпожи Бонел. Одобрит ли это капитул?
Кто, само собой, решительно не мог одобрить эту идею, так это брат Кадфаэль. Его переполняла тревога и он кипел от досады, кляня себя за то, что так неудачно выбрал убежище для Эдвина. Но разве он мог такое предвидеть? Стойла в амбаре обычно пустовали от ярмарки до ярмарки. Что же теперь делать? Как успеть вовремя вызволить Эдвина? Среди бела дня, у всех на виду, да и нельзя же разом пропустить все церковные службы!
— Это действительно самое подходящее место, — кивнул приор Роберт, — лучше всего перевести туда коней не откладывая.
— Я распоряжусь об этом. А ты согласен, отче, чтобы и жеребца вдовы Бонел тоже туда отвели?
— Не возражаю.
Теперь, когда возможность завладеть манором Малийли представлялась весьма сомнительной, интерес приора к семейству Бонелов заметно поостыл, хотя Роберт и не собирался отказываться от лакомого кусочка без борьбы. Насильственная смерть и связанные с нею толки были для него как бельмо на глазу, и приор с удовольствием убрал бы куда-нибудь подальше не только коня, но и всех домочадцев покойного, если бы можно было сделать это, не нарушал приличий. Ему вовсе не хотелось, чтобы люди шерифа терлись здесь, что-то вынюхивая и бросая тень на доброе имя обители.
— Надо будет разобраться, что говорит закон о праве владения в подобных обстоятельствах. Соглашение неизбежно теряет силу, если только новый наследник не согласится подтвердить его. Но этим, разумеется, займемся после похорон мастера Бонела. Однако лошадь можно перевести и сейчас. Я вообще сомневаюсь, что вдове теперь потребуется лошадь, но это уж не наша забота.
Он уже сожалеет, подумал Кадфаэль, что, поддавшись сочувствию, разрешил похоронить Бонела на территории аббатства.
Однако теперь достоинство не позволяет приору отказаться от обещанного. Слава Богу, торжественная церемония похорон мужа хоть немного утешит Ричильдис, а уж коли за дело взялся приор Роберт, то обряд будет торжественным и великолепным. Тело покойного уже выставлено в часовне, а к ночи будет лежать в освященной земле аббатства. Ее это в какой-то степени успокоит. Ричильдис чувствует нечто вроде вины по отношению к усопшему. В душе она долго еще будет предаваться бесполезным сожалениям: если бы только... если бы она не приняла его предложения... если бы сумела помирить мужа с Эдвином, может, тогда бы он был жив и здоров.
Кадфаэль не стал слушать рассуждения о надобности прикупить земли, чтобы расширить монастырское кладбище, и погрузился в раздумье о собственной, не терпящей отлагательства, нужде. Нетрудно будет придумать себе какое-нибудь дело за стенами обители. Сейчас суета начнется, конюхи будут выводить лошадей, и вряд ли кто-нибудь обратит на него внимание. Если точно рассчитать время, то, пожалуй, он сумеет вывести Эдвина из укрытия. Как пришел в рясе — так и уйдет, никто его в сутолоке не заметит. Хорошо, а потом куда? В аббатство, понятно, соваться нечего. Монах вспомнил, что ему доводилось лечить от лихорадки детишек в двух домах по дороге к часовне Святого Жиля. Если попросить хозяев приютить паренька, они, наверное не откажут, правда, не хотелось бы втягивать их в это дело. А может, пристроить его в лечебнице для прокаженных, дальше по дороге? Молодые братья частенько отбывали там послушание, ухаживая за несчастными. Что-то наверняка можно придумать — неужто он не сумеет спрятать мальчишку!
Размышления Кадфаэля были прерваны самым неожиданным образом. Не веря своим ушам, монах услышал, как поминается его имя. Со своего места рядом с приором Робертом поднялся брат Жером. Всем своим видом изображая смирение, с нарочитой кротостью опустив острые глазки, он извергал потоки красноречия. Именно он только что произнес имя Кадфаэля с елейной заботой:
— ...я не говорю, отче, будто в поведении нашего достойного брата было что-то неподобающее. Я лишь прошу о помощи и наставлении ради спасении его души, ибо, возможно, ей угрожает опасность. Отче, мне стало ведомо, что много лет назад, задолго до того, как осененный благодатью Всевышнего, он сподобился познать свое предназначение, брат Кадфаэль питал сердечную склонность к той даме, которая нынче зовется госпожой Бонел и является гостьей нашей обители. И когда несчастье сразило ее мужа, наш брат снова повстречался с ней. Не по своей вине, о нет — здесь и речи не идет о вине — ибо он был призван на помощь умирающему. Но подумай, отче, какому суровому испытанию может подвергнуться благочестие брата, коль скоро он, пусть и по необходимости, видится с женщиной, к которой некогда был глубоко привязан?
Распрямив плечи и подняв голову, приор с высоты своего и без того немалого роста, взглянул на подвергавшегося опасности брата. Судя по всему, он действительно призадумался. Недоумевавший поначалу Кадфаэль очень скоро понял, в чем тут дело. Итак, он недооценил наглость и злобу брата Жерома. Должно быть, почти все время, пока он толковал с Ричильдис, Жером проторчал за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине, — судя по тому, сколько он выведал.
— Но можешь ли ты утверждать, — недоверчиво вопросил Роберт, — что брат Кадфаэль вел неподобающие разговоры с этой женщиной? О чем? Всем нам ведомо, что он ухаживал за мастером Бонелом на смертном одре и сделал для несчастного все, что мог. Жена страдальца присутствовала при этом, и мы не можем упрекнуть нашего брата, который явился туда по велению долга.
Все взоры обратились к Кадфаэлю, но тот сидел в хмуром молчании, ожидая продолжения, ибо понял, что для Роберта выступление Жерома было столь же неожиданным, как и для него самого.
— О, никто из нас не посмеет усомниться в его благих намерениях, — охотно подхватил Жером. — Христианский долг повелевает ему оказывать своим умением помощь страждущим, и он поступил, как надлежало. Но, как мне стало известно, брат наш вновь посетил вдову и говорил с ней не далее как минувшей ночью. Несомненно, он приходил лишь затем, чтобы принести утешение в ее горе. Но мне ли объяснять, отче, какие угрозы таят в себе подобные встречи. Боже упаси, братья, чтобы кто-нибудь подумал, что человек, давно отрекшийся от мира, мог поддаться ревности, встретив через много лет ту, что была обручена с ним, но пошла под венец с другим. Нет, о таким даже упоминать не стоит. Но разве нашему возлюбленному брату не пошло бы на пользу, если бы мы решительно оградили его от всякого искушения? Я говорю так, ибо близко к сердцу принимаю благо нашего брата и грядущее спасение его души.
«Ты говоришь так, — стиснув зубы, думал Кадфаэль, — ибо заполучил наконец возможность навредить человеку, которого столько лет ненавидел, исходя бессильной злобой. И да простит мне Господь, но если бы я мог сейчас свернуть твою костлявую шею, то сделал бы это с радостью».
Кадфаэль поднялся, вышел из своего уголка и сказал:
— Я здесь, отец приор и братья, судите мои поступки, как пожелаете. Но брат Жером слишком уж тревожится за мою добродетель, которой ничто не угрожает.
И он, в отличие от Жерома, говорил искренне.
Приор Роберт продолжал смотреть на него слишком уж задумчиво — так, что Кадфаэлю это вовсе не понравилось. Что и говорить, вряд ли Роберту пришелся бы по вкусу какой бы то ни был намек на возможность неподобающего поведения его паствы, он был готов защищать доброе имя братии всегда и везде — прежде всего, ради самого себя. Однако он был не прочь малость приструнить человека, который раздражал его тем, что держался слишком независимо. За прямотой, житейской сметкой, терпимостью и самостоятельностью Кадфаэля приору вечно чудилась скрытая насмешка. Он был далеко не дурак, и, скорее всего, заметил, что его окольным путем подталкивают к мысли о том, что Кадфаэль, встретив свою прежнюю возлюбленную, ставшую женой другого, поддался ревности и лишил соперника жизни собственными руками. Кто, в конце концов, лучше него знал свойства трав и снадобий и мог употребить их как во благо, так и во зло. «Боже упаси, чтобы кто-нибудь подумал об этом», — говорил Жером, старательно подсовывая ему эту идею. Конечно, сомнительно, чтобы приор всерьез воспринял такую вероятность, но едва ли он станет порицать за такое предположение Жерома — человека услужливого и полезного. Да и на самом деле, нельзя утверждать, что это вовсе невозможно. Кадфаэль сам приготовил снадобье из монашьего капюшона, и уж всяко лучше других знал, как его использовать. Ему-то как раз не было нужды где-то добывать отраву, она у него всегда под рукой. За ним спешно послали, чтобы он помог больному, но кто может поручиться, что монах не пустил в ход яд прикинувшись, что пытается спасти несчастного?
«К тому же, — подумал Кадфаэль, — я видел, как Эльфрик шел по двору, и запросто мог остановить его, чтобы перемолвиться словечком, да и поинтересоваться, чем это так вкусно пахнет. Эльфрик, понятное дело, мог сказать мне, для кого это блюдо предназначено, ну а я, приподняв крышку, мог добавить туда своей приправы. Все могло произойти буквально за считанные мгновения. До чего же легко угодить под подозрение, и попробуй потом оправдаться!»
— Это действительно правда, брат? — с расстановкой вопросил Роберт. — Что ты близко знал госпожу Бонел в молодости, до того как принял обет?
— Правда, — напрямик ответил Кадфаэль, — если под словами «близко знал» понимать то доброе и чистое, что может связывать юные сердца. Перед тем как я стал крестоносцем, мы обручились, но об этом никто не ведал. Это было более сорока лет назад, и после того я с ней не встречался. Пока меня не было, она вышла замуж, а я, вернувшись, надел монашескую рясу.
Он был краток: чем меньше говорить об этом — тем лучше.
— Почему же ты ничего не сказал, когда они поселились в доме нашей обители?
— Я не знал, кто такая эта госпожа Бонел, пока не увидел ее. Это имя ничего мне не говорило, ведь я слышал только о ее первом замужестве. Когда меня позвали к больному, иных мыслей, кроме желания помочь, у меня не было.
— Ты говоришь правду, брат, — признал Роберт, — я сам там был и не заметил в твоем поведении ничего предосудительного.
— Отец приор, — торопливо встрял Жером, — я вовсе не хотел сказать, что брат Кадфаэль в чем-то виновен. Это не так... — с языка его чуть было не слетело: «пока»! Но все же он не осмелился произнести это вслух. — Меня беспокоит лишь то, как помочь ему избежать искушения. Дьявол повсюду расставляет силки, он и христианские чувства может обратить в соблазн.
Приор Роберт продолжал смотреть на Кадфаэля тяжелым, изучающим взглядом. Пусть даже он не высказал осуждения, но его приподнятые брови говорили о явном неодобрении. Ни один из братьев вверенной ему обители никогда бы не признался в том, что вообще заметил женщину, если только не был движим чувством христианского долга или настоятельной необходимостью.
— Ухаживая за больным, ты делал доброе дело, брат Кадфаэль, — сказал Роберт, — но правда ли, что ты посетил эту женщину прошлой ночью? Если так, то с какой целью? Если она нуждалась в духовном утешении, на то есть приходской священник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Кто, само собой, решительно не мог одобрить эту идею, так это брат Кадфаэль. Его переполняла тревога и он кипел от досады, кляня себя за то, что так неудачно выбрал убежище для Эдвина. Но разве он мог такое предвидеть? Стойла в амбаре обычно пустовали от ярмарки до ярмарки. Что же теперь делать? Как успеть вовремя вызволить Эдвина? Среди бела дня, у всех на виду, да и нельзя же разом пропустить все церковные службы!
— Это действительно самое подходящее место, — кивнул приор Роберт, — лучше всего перевести туда коней не откладывая.
— Я распоряжусь об этом. А ты согласен, отче, чтобы и жеребца вдовы Бонел тоже туда отвели?
— Не возражаю.
Теперь, когда возможность завладеть манором Малийли представлялась весьма сомнительной, интерес приора к семейству Бонелов заметно поостыл, хотя Роберт и не собирался отказываться от лакомого кусочка без борьбы. Насильственная смерть и связанные с нею толки были для него как бельмо на глазу, и приор с удовольствием убрал бы куда-нибудь подальше не только коня, но и всех домочадцев покойного, если бы можно было сделать это, не нарушал приличий. Ему вовсе не хотелось, чтобы люди шерифа терлись здесь, что-то вынюхивая и бросая тень на доброе имя обители.
— Надо будет разобраться, что говорит закон о праве владения в подобных обстоятельствах. Соглашение неизбежно теряет силу, если только новый наследник не согласится подтвердить его. Но этим, разумеется, займемся после похорон мастера Бонела. Однако лошадь можно перевести и сейчас. Я вообще сомневаюсь, что вдове теперь потребуется лошадь, но это уж не наша забота.
Он уже сожалеет, подумал Кадфаэль, что, поддавшись сочувствию, разрешил похоронить Бонела на территории аббатства.
Однако теперь достоинство не позволяет приору отказаться от обещанного. Слава Богу, торжественная церемония похорон мужа хоть немного утешит Ричильдис, а уж коли за дело взялся приор Роберт, то обряд будет торжественным и великолепным. Тело покойного уже выставлено в часовне, а к ночи будет лежать в освященной земле аббатства. Ее это в какой-то степени успокоит. Ричильдис чувствует нечто вроде вины по отношению к усопшему. В душе она долго еще будет предаваться бесполезным сожалениям: если бы только... если бы она не приняла его предложения... если бы сумела помирить мужа с Эдвином, может, тогда бы он был жив и здоров.
Кадфаэль не стал слушать рассуждения о надобности прикупить земли, чтобы расширить монастырское кладбище, и погрузился в раздумье о собственной, не терпящей отлагательства, нужде. Нетрудно будет придумать себе какое-нибудь дело за стенами обители. Сейчас суета начнется, конюхи будут выводить лошадей, и вряд ли кто-нибудь обратит на него внимание. Если точно рассчитать время, то, пожалуй, он сумеет вывести Эдвина из укрытия. Как пришел в рясе — так и уйдет, никто его в сутолоке не заметит. Хорошо, а потом куда? В аббатство, понятно, соваться нечего. Монах вспомнил, что ему доводилось лечить от лихорадки детишек в двух домах по дороге к часовне Святого Жиля. Если попросить хозяев приютить паренька, они, наверное не откажут, правда, не хотелось бы втягивать их в это дело. А может, пристроить его в лечебнице для прокаженных, дальше по дороге? Молодые братья частенько отбывали там послушание, ухаживая за несчастными. Что-то наверняка можно придумать — неужто он не сумеет спрятать мальчишку!
Размышления Кадфаэля были прерваны самым неожиданным образом. Не веря своим ушам, монах услышал, как поминается его имя. Со своего места рядом с приором Робертом поднялся брат Жером. Всем своим видом изображая смирение, с нарочитой кротостью опустив острые глазки, он извергал потоки красноречия. Именно он только что произнес имя Кадфаэля с елейной заботой:
— ...я не говорю, отче, будто в поведении нашего достойного брата было что-то неподобающее. Я лишь прошу о помощи и наставлении ради спасении его души, ибо, возможно, ей угрожает опасность. Отче, мне стало ведомо, что много лет назад, задолго до того, как осененный благодатью Всевышнего, он сподобился познать свое предназначение, брат Кадфаэль питал сердечную склонность к той даме, которая нынче зовется госпожой Бонел и является гостьей нашей обители. И когда несчастье сразило ее мужа, наш брат снова повстречался с ней. Не по своей вине, о нет — здесь и речи не идет о вине — ибо он был призван на помощь умирающему. Но подумай, отче, какому суровому испытанию может подвергнуться благочестие брата, коль скоро он, пусть и по необходимости, видится с женщиной, к которой некогда был глубоко привязан?
Распрямив плечи и подняв голову, приор с высоты своего и без того немалого роста, взглянул на подвергавшегося опасности брата. Судя по всему, он действительно призадумался. Недоумевавший поначалу Кадфаэль очень скоро понял, в чем тут дело. Итак, он недооценил наглость и злобу брата Жерома. Должно быть, почти все время, пока он толковал с Ричильдис, Жером проторчал за дверью, прижавшись ухом к замочной скважине, — судя по тому, сколько он выведал.
— Но можешь ли ты утверждать, — недоверчиво вопросил Роберт, — что брат Кадфаэль вел неподобающие разговоры с этой женщиной? О чем? Всем нам ведомо, что он ухаживал за мастером Бонелом на смертном одре и сделал для несчастного все, что мог. Жена страдальца присутствовала при этом, и мы не можем упрекнуть нашего брата, который явился туда по велению долга.
Все взоры обратились к Кадфаэлю, но тот сидел в хмуром молчании, ожидая продолжения, ибо понял, что для Роберта выступление Жерома было столь же неожиданным, как и для него самого.
— О, никто из нас не посмеет усомниться в его благих намерениях, — охотно подхватил Жером. — Христианский долг повелевает ему оказывать своим умением помощь страждущим, и он поступил, как надлежало. Но, как мне стало известно, брат наш вновь посетил вдову и говорил с ней не далее как минувшей ночью. Несомненно, он приходил лишь затем, чтобы принести утешение в ее горе. Но мне ли объяснять, отче, какие угрозы таят в себе подобные встречи. Боже упаси, братья, чтобы кто-нибудь подумал, что человек, давно отрекшийся от мира, мог поддаться ревности, встретив через много лет ту, что была обручена с ним, но пошла под венец с другим. Нет, о таким даже упоминать не стоит. Но разве нашему возлюбленному брату не пошло бы на пользу, если бы мы решительно оградили его от всякого искушения? Я говорю так, ибо близко к сердцу принимаю благо нашего брата и грядущее спасение его души.
«Ты говоришь так, — стиснув зубы, думал Кадфаэль, — ибо заполучил наконец возможность навредить человеку, которого столько лет ненавидел, исходя бессильной злобой. И да простит мне Господь, но если бы я мог сейчас свернуть твою костлявую шею, то сделал бы это с радостью».
Кадфаэль поднялся, вышел из своего уголка и сказал:
— Я здесь, отец приор и братья, судите мои поступки, как пожелаете. Но брат Жером слишком уж тревожится за мою добродетель, которой ничто не угрожает.
И он, в отличие от Жерома, говорил искренне.
Приор Роберт продолжал смотреть на него слишком уж задумчиво — так, что Кадфаэлю это вовсе не понравилось. Что и говорить, вряд ли Роберту пришелся бы по вкусу какой бы то ни был намек на возможность неподобающего поведения его паствы, он был готов защищать доброе имя братии всегда и везде — прежде всего, ради самого себя. Однако он был не прочь малость приструнить человека, который раздражал его тем, что держался слишком независимо. За прямотой, житейской сметкой, терпимостью и самостоятельностью Кадфаэля приору вечно чудилась скрытая насмешка. Он был далеко не дурак, и, скорее всего, заметил, что его окольным путем подталкивают к мысли о том, что Кадфаэль, встретив свою прежнюю возлюбленную, ставшую женой другого, поддался ревности и лишил соперника жизни собственными руками. Кто, в конце концов, лучше него знал свойства трав и снадобий и мог употребить их как во благо, так и во зло. «Боже упаси, чтобы кто-нибудь подумал об этом», — говорил Жером, старательно подсовывая ему эту идею. Конечно, сомнительно, чтобы приор всерьез воспринял такую вероятность, но едва ли он станет порицать за такое предположение Жерома — человека услужливого и полезного. Да и на самом деле, нельзя утверждать, что это вовсе невозможно. Кадфаэль сам приготовил снадобье из монашьего капюшона, и уж всяко лучше других знал, как его использовать. Ему-то как раз не было нужды где-то добывать отраву, она у него всегда под рукой. За ним спешно послали, чтобы он помог больному, но кто может поручиться, что монах не пустил в ход яд прикинувшись, что пытается спасти несчастного?
«К тому же, — подумал Кадфаэль, — я видел, как Эльфрик шел по двору, и запросто мог остановить его, чтобы перемолвиться словечком, да и поинтересоваться, чем это так вкусно пахнет. Эльфрик, понятное дело, мог сказать мне, для кого это блюдо предназначено, ну а я, приподняв крышку, мог добавить туда своей приправы. Все могло произойти буквально за считанные мгновения. До чего же легко угодить под подозрение, и попробуй потом оправдаться!»
— Это действительно правда, брат? — с расстановкой вопросил Роберт. — Что ты близко знал госпожу Бонел в молодости, до того как принял обет?
— Правда, — напрямик ответил Кадфаэль, — если под словами «близко знал» понимать то доброе и чистое, что может связывать юные сердца. Перед тем как я стал крестоносцем, мы обручились, но об этом никто не ведал. Это было более сорока лет назад, и после того я с ней не встречался. Пока меня не было, она вышла замуж, а я, вернувшись, надел монашескую рясу.
Он был краток: чем меньше говорить об этом — тем лучше.
— Почему же ты ничего не сказал, когда они поселились в доме нашей обители?
— Я не знал, кто такая эта госпожа Бонел, пока не увидел ее. Это имя ничего мне не говорило, ведь я слышал только о ее первом замужестве. Когда меня позвали к больному, иных мыслей, кроме желания помочь, у меня не было.
— Ты говоришь правду, брат, — признал Роберт, — я сам там был и не заметил в твоем поведении ничего предосудительного.
— Отец приор, — торопливо встрял Жером, — я вовсе не хотел сказать, что брат Кадфаэль в чем-то виновен. Это не так... — с языка его чуть было не слетело: «пока»! Но все же он не осмелился произнести это вслух. — Меня беспокоит лишь то, как помочь ему избежать искушения. Дьявол повсюду расставляет силки, он и христианские чувства может обратить в соблазн.
Приор Роберт продолжал смотреть на Кадфаэля тяжелым, изучающим взглядом. Пусть даже он не высказал осуждения, но его приподнятые брови говорили о явном неодобрении. Ни один из братьев вверенной ему обители никогда бы не признался в том, что вообще заметил женщину, если только не был движим чувством христианского долга или настоятельной необходимостью.
— Ухаживая за больным, ты делал доброе дело, брат Кадфаэль, — сказал Роберт, — но правда ли, что ты посетил эту женщину прошлой ночью? Если так, то с какой целью? Если она нуждалась в духовном утешении, на то есть приходской священник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37