— А что, бывает! Вроде хотел только разок,
только вечерок провести, а там, глядишь, голову потерял. Вот у нас одна девица в Зарядье…
И далее следовали истории про «счастливых девушек».
Все сроки возвращения домой давно прошли. Отец, учитель гимназии, прислал сердитое письмо, в котором грозил, что ее в Углич «доставит полиция».
Но шум большого города, блестящие витрины богатых магазинов, нарядные женщины и прекрасно ухоженные мужчины притягивали девушку со страшной силой. Однако деньги все кончились, и Настя давно жила на хлебах тети Клавы.
Наконец, преодолевая застенчивость, Настя сказала:
— Посмотреть бы, какой он, этот купец?
Тетя Клава обняла девушку:
— Наконец-то, вот и умница! Я скажу дяде Прохору, он и обрадуется. Твое дело — вести себя скромно и ни в чем ему не перечить. Тогда «катюшу» получишь.
Дня через два приехал дядя Прохор — мужик купеческого вида лет сорока с громадной бородой. Тетя Клава нарядила, намазала девушку и свела ее вниз. Там в карете сидел новый знакомый.
Карета повезла их на близкую Неглинку, в маленький, продымленный ресторанчик под пышным названием «Роше-де-Канкаль». Купец заставил девушку пить шампанское. Она вначале слабо сопротивлялась, потом, выпив бокал шипящего, разошлась, развеселилась. Купец оказался веселым и щедрым. Вынув из кармана коробочку, протянул:
— Вам наш сурпризец!
Настя раскрыла коробочку и ахнула:
— Какие прелестные сережки, золотые! Потом пили еще и еще.
…Очнулась девушка в незнакомой комнате: широкая кровать, плюшевые портьеры, ковер на полу. Выяснилось: в гостинице, лишь этажом выше ресторана. Купца уже не было, но на столике лежали обещанные сто рублей.
Девушка разрыдалась. Решила: «Отравлюсь! Или утоплюсь. Такой позор! Если узнали бы родители, какой дурной стала их дочь».
Но дня через два успокоилась. Купила себе новую шляпку с алыми лентами и платье из полубархата, но очень хорошего, от настоящего не отличить. Еще десять рублей дала тете Клаве — на харчи!
И уже без угрызений совести и страданий она встречалась с новыми «гостями»: молодыми, старыми, симпатичными, беззубыми, но всегда одинаково отвратительными. Тетя Клава все больше забирала денег себе, все меньше доставалось Насте.
Пришел день, когда они разругались и Настя ушла жить в меблированные комнаты в Столешниковом переулке. Хозяином комнат был 45-летний мужичишка Николай Викторов, служивший еще и на ипподроме: то конюхом, то рабочим, то контролером.
Началась для Насти жизнь столичная.
Сейчас она сидела с Николаем и его братом Василием в «Крыму», курила папиросы и слушала разглагольствования собеседников.
НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ
Братья были веселые — и не без причины. Николай, осушив фужер с водкой, хрустел во рту малосольным огурчиком и хвастал:
— Я еще в прошлый раз заметил, что Прахов усатому весь расклад на бега выдал. Шельмуют, стервецы! Но по-умному, не зарываются. Усатый не может делать ставок, тут же заметят, стремно это.
Василий солидно поддакнул:
— Понимаю так, что на мелочи они не размениваются. «Всероссийский дерби» ждали.
— Я об этом смекнул, — уточнил Николай. — Стал наблюдать за Праховым. На весеннем дерби на моих глазах усатый подошел к Прахову, тот шепнул ему что-то — точно как нынче. Не мог же я за ним в кассу бежать! Тогда фавориты тоже проиграли.
Василий усмехнулся:
— Сегодня мы все не оплошали, вот сорвали девять «катюш» — капитал! Гуляй со смаком! Эх, жизнь хороша! И брательник мой — что надо!
Еще выпили.
Николай самодовольно произнес, обращаясь к Насте:
— Вообще-то я с детства был особый, не то что все.
Брат согласно кивнул головой, рот у него был набит закуской.
ПОЛОЖЕНИЕ ВО ГРОБ
— Мне, Насть, всего семь годков было, а я на спор голубям головы рвал. Сам малыш, а в руках железо! Брал евонную голову, зажимал намертво меж пальцев — ррраз! — и кровь из горла хлещет. За полстакана водки представлял.
— Даже мужики на тебя удивлялись, — промычал Василий, — крутой ты был. Водку хлестать стаканами стал лет с 13…
— С 12, — уточнил Николай. — А с 15 бабам под юбку лазить научился. Шустрый я был на это дело, нисколько не стеснялся. А в тридцать лет мне счастье привалило…
— А, это когда дядюшка Терентий Григорьевич тебе наследство оставил!
— Правильно, Вась! Одному мне. Я на те деньги и завел себе меблированные комнаты. Если бы на бегах я столько капиталу не просаживал, я бы оченно роскошно жил.
— Ты, Коль, расскажи Настасье, как тебя после получения наследства хоронили.
Николай аж весь засветился, расцвел от приятных воспоминаний:
— Что было, вспоминать жутко! Вошел я во все права владения, пил от радости неделю или две, не помню.
Василий хихикнул:
— Это ты тогда заспал!
— Не перебивай, я для Насти рассказываю. Пил я, пил, а однажды утром мать ко мне в комнату пришла, а я лежу весь уже зеленый и не дышу. Заголосила: «Колька, дескать, от перепою помер!»
Пришел полицейский доктор, потому как дело темное. Я уже с богатством — вдруг отравили?
Дело требует следствия. Послушал он меня, пощупал, в глаза посмотрел и сделал резолюкцию:
— Есть серьезные основания думать, что труп помер от введения в организм большого количества яду. Забираем для вскрытия!
Мать заголосила:
— Не дам портить мертвого сыночка, ножами тело белое резать!
Врач уперся:
— Надоть вскрывать, и никаких сомнений!
Спасибо Ваське, он доктору «красненькую» сунул, тот и отвял, написал разрешение на похороны.
Василий пошутил:
— За светлые воспоминания надо пропустить «светленькой»!
Выпили водки. Николай повернулся к Василию:
— Много мне венков натащили?
— Гроб богатый, с глазетью заказали! Цветы, веночки, милостыня нищим, стол для поминок накрыли — все в лучшем варианте. Как у людей. Я сам проверял, чтобы могилу на Алексеевском кладбище внутри досками обложили и лапника накидали — не день брательнику лежать, века!
— Ты об этом, как со мной прощались, расскажи!
— Не гони, не лошадь! В общем, приготовили дорогого Коленьку в последнюю дорогу. Обмыли, обрядили, в гроб положили, венчик на лоб — покойник первый сорт. За службу заплатили, на ночь в церковь поставили. Прямая дорога на небо!
Утром из церкви забрали, к могиле поднесли, все попрощались. Пора закрывать крышку и закапывать.
Землекоп с гвоздями и молотком подошел, стал крышку надвигать и вдруг как заорет, заблажит и бегом, бегом — только сапоги промеж могил мелькают.
Что за конфуз, чем наш покойник не потрафил?
Догнал я его, в морду стукнул, а потом спрашиваю:
— Ты, паразит, зачем семейное торжество срамишь?
А могильщик трясется и говорит:
— Твой покойник носом двигает! Прибежал я на место происшествия, а там
двое других землекопов уже крышку приколотили и веревки пропустили под гроб, земле дорогой прах предавать начинают.
— Нельзя! — приказываю. — Откройте крышку, может, Коленька и впрямь носом дергает?
Кто— то стал возражать -видать, на наследство надеются! Но я добился, открыли крышку. Как лежал покойный, так и лежит. Тогда я взял от венка веточку и в мертвом носе покрутил. Тут Колька так чихнул, что многие стали между могил разбегаться, а кто уже без памяти лежит. А покойный чихнул и опять тихий сделался.
Погрузили мы гроб на дроги, привезли домой, вызвали врача натурального, профессора за сто рублей. А по Москве уже слух пошел: «У Викторовых покойный оживился!»
Профессор зеркало ко рту приложил, грудь послушал в трубку и объявил:
— Ваш покойник вполне живой! У него только сон… легорический.
Васька улыбнулся и завершил эту подлинную историю (о ней в свое время много писали):
— Еще девять ден я так лежал, только с ложечки сок в рот во сне принимал. Потом встал как встрепанный. Выпил водки и к знакомой бабе пошел сразу, так как долго воздерживался.
— Ну насчет бабы, Колька, ты загнул — пошел только к вечеру другого дня, а водочки, правильно сказать, выпил — я сам тебе поднес! Выпил и порозовел, а то был бледный как покойник…
И братья загоготали.
ТРАКТИРНЫЕ ПОСИДЕЛКИ
В среду опять состоялись скачки. Николай отправился в любимое место — в трактир «Охту», рядом с ипподромом. Это было пристанище конюхов, конюшенных рабочих, а то заходил и какой-нибудь жокей или наездник. Викторов, сидя за графином водки и угощая сведущего человека, пытался выудить полезные сведения.
Лошади занимали все его существование. О лошадях думал, говорил, книги тоже читал о них же, даже во сне каждую ночь — они, красавицы, снились.
Вот и сейчас, сидя в кругу таких же завсегдатаев, он со злобой, часто в нем просыпавшейся, швырнул на пол газету и плюнул на нее:
— Никакого толку! Один пишет одно, другой другое: эта лошадь, дескать, форму не обрела, а противоположное мнение — как раз в отличной форме. Просто голова идет кругом. Сплошная бестолковщина.
В трактире только и было разговору о неожиданном сбое Ночи и победе Улова. Все сошлись на мнении, что здесь не все чисто. И все ожидали среды, когда должно было состояться много интересных заездов и ожидался большой наплыв публики.
…В среду Викторов проиграл все наличные деньги, серебряные часы, занятые у Насти Новичковой пятьдесят рублей. Не везло удивительным образом.
И он твердо решил: «Надо отыграться в воскресенье! Только где взять денег? Сейчас лето, меблированные комнаты дохода почти не дают, да и ремонт идет некоторых номеров. Жуткое положение, хоть в петлю головой!»
НОЧНОЙ РАЗГОВОР
В субботу Настя ночевала у Николая. Он прилично выпил. Настроение было грустное. Викторов приходил в самое отчаянное состояние от того, что завтра не на что будет играть.
Настя разочаровалась в «столичной жизни» и, лежа на кровати рядом с Николаем, говорила:
— На кой ляд я в Москву приперлась? Жила у себя в Угличе тихо, спокойно, жених был. И место у нас историческое. Ты знаешь, что у нас царевича Дмитрия убили?
— Да ну? Сама видала?
— Где видать, тому случаю уже лет триста. Свой кремль есть, как в Москве, только поменьше, княжеские палаты, Успенская церковь… А Волга какая у нас! Помню, как на лодке ездили кататься… Нет, Коль, брошу всю эту собачью жизнь и уеду к себе. Отец с матерью обрадуются.
— Ишь какая — «уеду»! А я здесь один останусь?
— Хочешь, Коль, поехали вместе… Поженимся, детишек тебе рожу.
— А бега в твоем Угличе есть? Нету! Так что мне делать у вас нечего… Ты, Насть, лучше где-нибудь деньжат достань. Имею верную сведению, что в главном заезде победит Ветер, а на него никто ставить не будет. Ветер давно не выигрывал. А я куш сорву, с тобой полностью расплачусь, тебе золотое кольцо в подарок куплю.
— Коль, ты — трепло. Ты прошлый раз обещал золотые горы. Огреб с моей помощью девятьсот рублей, а мне долг двести пятьдесят не вернул.
Викторов стал с притворной нежностью ласкать подругу, старательно подбирая из своего лексикона самые нежные слова:
— Ух, Настька, какая же ты сисястая, просто красавица что нужно! Тебя бы в самый дорогой бардак с руками оторвали, а я вот — уважаю тебя, потому мы вместе… Даже люблю!
— Врешь, коли любил бы, так не обижал. Деньги отбираешь, сам по всяким шлюхам шляешься…
— Обещаю тебе предел поставить, достань только деньжат. Ну хоть полсотню. Бега завтра большие. Ветер придет первым, а я локти кусать буду: знал, но не поставил, потому как Настена не дала!
У Насти вырвался тяжкий вздох:
— Было бы, так все отдала, не впервой. Ведь ты, непутевый, и так у меня проиграл шубу зимнюю новую, два кольца, колье, деньги — со счета сбилась… Паразит ты, Колька!
— Заложи кольцо!
— Нет!
— Ах ты потаскуха панельная! Я тебя подобрал, обогрел, в люди вывел, а ты… — и Викторов
вдруг схватил с ночного столика подсвечник и со злобой стукнул подругу по голове.
Настя не издала ни звука.
Викторов лег на постель, ожидая слез подруги. Но та лежала удивительно тихо. Тогда он толкнул ее в плечо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50