Он, конечно, не был связан с Нетубом Ашрой и ничего не знал о заговоре. Никогда он не якшался с грабителями. Да и как он мог это сделать, если постоянно находился взаперти в моем дворце? Я придумал этот заговор, чтобы усилить твой гнев. Томак был глупым обжорой с вечно пересохшей глоткой. Когда в ту ночь я принес кувшин с отравленным вином, он накинулся на него и первым осушил свою чашу. Яд был очень сильный и сразу убил его. Увидев его в конвульсиях, я тотчас все понял, а так как я уже пригубил вино, то поспешил выплюнуть все, что было у меня во рту… но слишком поздно. Яд уже бежал по моим венам: через язык он вошел в мою кровь. Я не умер только потому, что не выпил его, ни капли. Увы, тень смерти потрясла мой разум. Я уже близко подошел к царству Анубиса и не мог вернуться невредимым. Когда глаза мои вновь открылись, я уже не знал, кто я. — Он перевел дыхание и продолжил: — О, камедь… Это была отчаянная идея. Да! Она могла бы убить меня, если бы я, по обыкновению, использовал своих маленьких пажей в качестве живых кувшинчиков, чтобы пить вино из их прелестных ротиков. Придя в сознание, я постепенно думал обо всем этом и понял, что произошло. Да и после твоих слов я кое-что припомнил: прежде чем уединиться с Томаком в ту ночь, я поцеловал моих строптивых козляток… этот поцелуй оставил на моих губах странный привкус какого-то растения. В тот момент я подумал, что мальчишки от скуки сосали засахаренные стебли папируса. И лишь потом, после твоих откровений, я вспомнил эту необычную деталь… Кто-то хотел использовать детей, чтобы отравить меня. Их рты намазали стойким лаком, не позволяющим яду проникнуть в слизистую оболочку… Это было хорошо придумано. Я уверен, что ребятишек просто вынудили, так как они любили меня чистой, наивной любовью. Как же Нетуб Ашра запугал их, чтобы заставить меня обмануть!
— Ты тоже меня одурачил, — бросила Ануна. — Какой же идиоткой я тебе казалась!..
— Я просто узнал из твоей болтовни недостающие подробности, — поправил ее номарх. — А я молол вздор, чтобы разжалобить тебя. Я прощаю тебя за то, что ты помогла моим врагам разграбить гробницу… Без тебя я бы умер.
— Это правда, я спасла твою жизнь.
— Ты не понимаешь, что я хочу сказать, — прервал ее номарх с ноткой раздражения в голосе. — Важна не моя жизнь, а то, что ты не покинула меня в опустошенной гробнице, без моего погребального багажа… Ограблен. Это просто смешно. Именно за это я и благодарю тебя и не приказываю Мозе отрубить тебе голову. Благодаря тебе я еще могу вернуть свое золото, без которого я вынужден буду вести жизнь бедного феллаха на полях Иалу. Ты не допустила, чтобы я потерял лицо, и благодаря тебе я умру фараоном. Я верну себе сокровище, чтобы спокойно умереть, а не доживать свои дни на берегу Нила…
Казалось, он хотел еще что-то добавить, но не смог, сломленный усталостью. Его подбородок упал ему на грудь, и он уснул, сразу же перейдя от бодрствования ко сну, как это часто случается со старыми людьми.
Ждать его пробуждения можно было долго.
Ануна удалилась в другую комнату, чтобы поспать немного на циновке. Не слышно было разговоров. Женщины во дворе возобновили свою работу под наблюдением двух солдат, стоявших по обе стороны двери.
Сначала Ануна была удовлетворена, видя, что мщение принимает определенные формы. Нетуб скоро получит свое, а это главное. В долгие часы их пути в город она изобретала тысячу кар, тысячу жестоких наказаний для главаря грабителей. Но сейчас ее решимость поколебалась. Действительно ли ей хотелось, чтобы Нетуба изуродовали солдаты номарха? Она попыталась представить себе его калекой, человеком-обрубком.
«Уж тогда-то он бы точно был твоим, — нашептывал ей злой голосок, иногда звучавший в ее голове. — Ты могла бы делать с ним все, что угодно…»
Ей стало страшно. Она обезумела от любви? Сможет ли она продолжать любить Нетуба, когда он выйдет из рук палачей? Как бы ей хотелось без колебаний сказать «нет», но хуже всего было то, что она не могла этого сделать. «Он уже не убежит от тебя! — внушал голос. — Он будет как дитя на твоих руках, будет зависеть только от тебя. Ты станешь его вселенной… Он будет нуждаться в тебе, чтобы жить, ты будешь нужна ему ежеминутно. Он больше не сможет обойтись без твоей помощи. Ты одна будешь связывать его с миром».
Волнующие образы захлестывали ее воображение. Ей представлялось, что она живет с Нетубом в хижине на берегу Нила; она видела его лежащим на циновке, греющимся на солнце, которое он никогда больше не увидит, а она обтирала его, умащивала ароматными бальзамами. Он ничего не мог делать самостоятельно, и она кормила его, кладя ему в рот кусочки вареной рыбы. На жизнь она зарабатывала в каком-нибудь Пер-Нефере. И весь день, занимаясь мумиями, она думала об этом мужчине, ждущем ее дома. О мужчине, который принадлежал ей целиком. Она была счастлива…
Она закрыла лицо руками — так ей стало стыдно. Она боялась себя. Нетуб отравил ее душу и тело. Сколько же времени нужно, чтобы закончилось в ней действие этого яда?
Анахотеп спал. Спал и Мозе. Дом погрузился во мрак. Светильников не зажигали. Ануна встала, словно кто-то толкнул ее. Она знала, что ей делать: предупредить Нетуба. Сказать ему, что солдаты фараона рядом, что они готовы напасть на него, и дать ему возможность скрыться до их прихода.
«Идиотка! — раздался в ее голове голос. — Может быть, ты надеешься, что он возьмет тебя с собой?»
«Нет, — мысленно возразила она. — Не такая уж я наивная. Если бы он меня любил, то не оставил бы в чреве пирамиды. Я хочу, чтобы он убежал… чтобы избавиться от него!»
Да, это было единственным решением. Когда Нетуб окажется на другом конце света, она наконец-то обретет покой. Она забудет о нем, излечится от него. Надо только, чтобы образ его больше не стоял перед глазами, чтобы она не знала, где его искать, — лишь тогда она сможет вновь начать жить.
Взяв какое-то красное покрывало и закутавшись в него, чтобы ее нельзя было узнать, она вышла из комнаты. Прикрыв лицо, выскользнула во двор. Она знала, что ей доверяли. Разве не была она в глазах солдат фавориткой Анахотепа, той, которая согласилась похоронить себя заживо? Они не осмелились бы удержать ее.
Оба часовых вскочили при ее приближении, и ей пришлось приоткрыть лицо.
— Я иду за благовониями для фараона, — произнесла она тоном, не допускающим возражений. — Ему плохо от вони этого свинарника.
Они склонили головы, не выдержав ее взгляда. Она покинула дом пивовара и пошла, прижимаясь к стенам, намереваясь смешаться с гуляками, которых было еще немало, несмотря на поздний час. Это был квартал со множеством увеселительных заведений, привлекавший моряков и погонщиков верблюдов.
Через некоторое время она повернула обратно, закрыв лицо, чтобы солдаты ее не узнали.
Она шла будто во сне. Ей казалось, что она могла бы пройти сквозь тела пьяных горожан, ошивающихся у порогов пивных. Все ей казалось дымом. Все, кроме Нетуба Ашры. Не существовало ничего, кроме него. Она вдруг поняла, что жаждет его тела, хотя он и предал ее, без колебаний решив оставить внутри пирамиды. Это было сильнее ее, и она сама себя ненавидела. Как она могла потерять свою гордость? Неужели это и называется любовью? Как можно желать погрузить пальцы в курчавые волосы мужчины, который хладнокровно обрек ее на смерть в мрачной гробнице? Она проклинала эту рабскую покорность своего тела и разума, против которой была бессильна.
Какие-то моряки пытались схватить ее за руки, но она вырвалась. Они не настаивали, испугавшись пристального взгляда этой девки, вероятно, накурившейся гашиша.
Она вошла в большой дом с узкими окнами. Оглушающий запах вина, усиленный жарой, ударил ей в нос, и, не выпив ни капли, она почувствовала опьянение. Она зашаталась, оглушенная сочетанием острого запаха мужского пота и жареного мяса, как тогда в пустыне во время пиршества каннибалов, последовавшего за смертью Дакомона.
Держась рукой за стену, чтобы не упасть в обморок, она прошла по длинному коридору, заставленному корзинами и большими кувшинами. Все здесь лежало вперемешку: оливки, сушеный виноград, амфоры с восковыми пробками, наполненные густым черным вином из Греции, пить которое нужно было разбавленным. На полу виднелись лужи из пивной пены — вязкой, пахнущей плесенью. Ануна вышла в сад, освещенный потрескивающими на ветру факелами, искры от которых падали на головы и плечи слишком пьяных, ничего вокруг не замечающих людей. Все бандиты были здесь, они сидели или лежали вокруг огромного низкого стола на бронзовых ножках. Большинство их них были обнажены, их груди и животы блестели от жира, пота и соусов. Когда их пальцы, которыми они брали еду, становились липкими, они вытирали их о свои бороды или волосы. Гвалт, перемежающийся смехом, ругательствами и непристойностями, делал центр сада похожим на поле битвы. Для еды грабители использовали орудия убийства: мечи, кинжалы, ножи. Молочных поросят они разрезали теми же лезвиями, которыми перерезали горло своим врагам.
Ануна стояла в нерешительности, потрясенная этим безумным ликованием, видом хищных челюстей, разрывающих мясо, и рук, шарящих в блюдах, которые трясущиеся подавальщики быстро ставили на стол, после чего так же быстро убегали на кухню.
Они праздновали победу, пили за похищенные сокровища, которые сделают их богачами. Карлики тоже были здесь. Они сидели прямо на столе среди еды, шатаясь, ходили между кубков, иногда падали на блюда. Один из них спал с открытым ртом, нежно обвив руками жареную антилопу, словно обнимая проститутку.
Ануна стояла в тени, боясь быть замеченной пьяным сбродом. Это была какая-то невообразимая разнузданность, в которой вырвалась наружу вся тупость пирующих, высвобожденная вином и пивом. Хвастаясь силой, бандиты пытались соперничать со львами, перемалывая своими челюстями кости зажаренных целиком животных. Они ломали зубы и даже не замечали этого, проглатывая их вместе с раскрошенными костями. Они бегали в глубину сада, туда, где прислуга соорудила кухню под открытым небом, находили среди отбросов шкуры, содранные с животных, напяливали их на себя вместе с отрубленными от туш головами и маршировали вокруг стола, испуская воинственные крики. Некоторые, обожравшись, со стонами катались по земле в собственной блевотине. Были тут, разумеется, и проститутки… Сборище уродливых самок, нанятых в соседней пивной. Им приходилось много платить, поскольку девиц из борделя пугала прыть людей пустыни с зубами каннибалов. Одну из них в этот момент засунули в тушу быка, и она отбивалась от насиловавшего ее бандита. Страшно было смотреть на эту пару, предающуюся блуду меж ребер зажаренного животного, и на этого мужчину, чье семя смешивалось с соусом, тогда как его собутыльники продолжали есть, отрезая себе большие куски мяса от импровизированного «брачного ложа».
Ануна не могла оторваться от стены дома. В жаровни набросали конопли, дым которой усиливал всеобщее опьянение, и у девушки начала кружиться голова.
Вскоре бандиты устроили своеобразное соревнование, как всегда бывало во время подобных пирушек. Им хотелось, кричали они, разбавить пресную пищу невиданными специями. Они повытаскивали из сумок, висевших у каждого через плечо, жемчуг, драгоценные камни и золотой порошок. Ануна поняла, что Нетуб уже поделил добычу, и этот «банкет» был чем-то вроде прощального ужина, после которого банда распадется. Из глупого тщеславия грабители принялись посыпать мясо пудрой из чистого золота или засовывать во фрукты алмазы; кое-кто пытался растворить в вине жемчужины. Они пожирали эти сокровища, чавкая от удовольствия, считая, что золотой порошок придает пище чудесный вкус. Некоторые, хлопая себя по животу, громко заявляли, что наконец-то чувствуют себя богачами, что богатство будет прорастать в них и кости у них станут золотыми, а яйца — рубиновыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45