— Нетуб тебе наверняка рассказал про меня, — приветливо произнес мужчина в повязке. — Меня зовут Дакомон, я был изобретателем лабиринтов… Придворные Анахотепа считали меня архитектором усыпальниц. А в свободное время я для собственного удовольствия и для своих любовниц создавал благовония.
Он начал объяснять, как ему удалось разработать идеальную защитную систему погребальных камер: изменяющийся лабиринт, не ускользнувший от глаз фараона. Говорил он тусклым и гнусавым голосом, слушать который было трудно, потому что он прерывался странными булькающими звуками, раздававшимися из-под повязки на уровне носа… или по крайней мере места, где должен был находиться нос, так как Ануна заметила, что ткань казалась неестественно плоской там, где должна была вырисовываться горбинка носа. Ей стало по-настоящему нехорошо, и она опустила глаза, чтобы не смотреть на изуродованную часть его лица.
— Однажды, — заключил архитектор, — я создал духи, почувствовать запах которых способны были только номарх и я сам. Для всех остальных людей они не имели запаха. Анахотеп воспользовался ими, чтобы пометить путь в лабиринте, ведущий в погребальную камеру и делавший его непроходимым. Там он завещал похоронить себя вместе со всеми своими сокровищами. Я понятно объясняю? Он капнул этой эссенцией на каждую плиту-ловушку.
— Но зачем?
— Потому что он боялся, как бы его ка , потерявшись в коридорах, случайно не привел в действие ловушку… и оказался не способен выйти из гробницы. Он боялся, что его ка будет вечно блуждать по лабиринту, постоянно меняющему свою форму. Знаю, что это чепуха, но сделать ничего не могу. Можно счесть это причудой выжившего из ума старика. Но благодаря благовониям его другому «я» будет известно расположение противовесов, спрятанных под плитами, и оно сможет избежать ловушек. Достоинство таких меток в том, что они не видимы и не ощущаемы никем, кроме Анахотепа, поскольку он один может учуять этот «запах».
— Но ведь ты тоже способен на это, разве нет? — ляпнула Ануна, желая польстить ему, но тут же пожалела о сказанном.
— Нет, — произнес Дакомон, впившись ногтями в циновку. — Анахотеп велел отрезать мне нос и прожечь фальшивые ноздри для большей надежности. Я не ощущаю ничего, никакого запаха. Я спокойно мог бы жить на куче навоза и не испытывать неудобств. Ну вот, теперь ты знаешь все. Пока меня уродовали, мне дали понять, что все делалось для моего же блага и, если бы номарх не любил меня как сына, меня попросту убили бы.
Ануна постаралась не обнаружить своего смущения. Сейчас она ощущала легкий запах сукровицы, идущий от повязки. Она догадалась, что рана все еще кровоточила, несмотря на лечение. Усилием воли ей удалось избавиться от мучивших ее образов. Она ни за что не должна показать своего отвращения устремившему на нее взгляд Дакомону. Он рассматривал девушку, уставившись на нее со странной ревностью, будто надеясь застать ее врасплох.
— А я… — наконец-то удалось ей выговорить, — какова моя роль в этой истории?
— Ты будешь моим носом, — бросил Дакомон. — Ты еще не поняла? Я собираюсь отомстить за себя, ограбив гробницу Анахотепа, когда он умрет. Я хочу осквернить его мумию, изуродовать ее, разбить на мелкие кусочки, чтобы сделать невыносимой его жизнь в загробном мире. Но чтобы войти в погребальную камеру, мне нужен проводник, способный учуять то, что когда-то мог уловить я. Нужен «нос», который сможет определить места ловушек, так как Анахотеп полностью переделал план лабиринта. Он сделал это так, что даже я сегодня не знаю расположения плит с противовесами. Если я отважусь войти в него, я стану жертвой своего собственного изобретения.
— Но это невозможно, — запротестовала Ануна, — ведь я всего лишь благовонщица третьего разряда. Я всегда работала только с мертвецами Дома бальзамирования Хоремеба. У тебя же обоняние намного тоньше моего. Я совсем не уверена, что смогу учуять запахи, о которых ты говоришь.
— Будет очень жаль, — холодно произнес Дакомон. — Потому что в таком случае я буду вынужден сказать Нетубу Ашре, что пользы от тебя никакой, и он без колебаний избавится от тебя, так как ты слишком много узнала и нельзя отпустить тебя на свободу. Так что ты обречена: успех или смерть.
Ануна застыла, скованная страхом.
— Ты теряешь время, господин, — вмешался Ути. — Это всего лишь негритянка, привыкшая к омерзительным запахам. В телах женщин скапливается зловоние, выходящее наружу через все отверстия. Тебе это известно. Никогда она не сможет сравниться с тобой. Я уверен, что мой нос гораздо чувствительнее.
— Довольно! — прохрипел Дакомон. — Я знаю, что она лучше тебя… Она выдержала экзамен, который я ей устроил. Нужно только развить в ней эту способность… Я займусь этим в ближайшие недели. — Повернувшись к девушке, он добавил: — Ты здесь не первая. По моему приказу похищали и приводили сюда благовонщиц из соседних номов. Но все они обманули мои ожидания, и я вынужден был отдать их Нетубу Ашре. Некоторые из этих девушек умирали в руках бандитов долго, очень долго. Думаю, их крики распугали всех шакалов и гиен. Я не преувеличиваю. То же самое ждет и тебя, если ты откажешься сотрудничать со мной. Я выбрал тебя, потому что мне сказали, что ты прекрасно разбираешься в запахах. К сожалению, когда Нетуб подался в город, чтобы похитить тебя, ты уже была зачислена в бригаду бальзамировщиков, привезенных сюда для обработки трупов молодых людей, убитых в карьере.
Он поднял руки ладонями вперед, словно уличный сказитель, дававший понять, что сказ закончен. Ануна инстинктивно отшатнулась.
Ути взял ее за руку.
— Выходи из палатки, негритянка, — небрежно бросил он ей, — моему хозяину надоело смотреть на тебя. К тому же у нас с ним есть разговор, не предназначенный для чужих ушей.
Девушка и не пыталась что-либо возразить. Она пригнулась, выходя из палатки. Когда она оказалась снаружи, грабители пожирали ее глазами, а некоторые демонстрировали ей непристойные жесты.

12

В первые дни Дакомон устроил девушке тщательный экзамен, желая убедиться, что она разбирается во всех эссенциях для производства благовоний. Со временем страх Ануны уменьшился. Когда наступал час приема пищи, архитектор уединялся, чтобы есть с открытым лицом. Только Ути присутствовал при этой церемонии.
Ночью в палатке происходил странный ритуал. Ануна ложилась спать отдельно, в одной из «комнат», отделенных экраном из просвечивающего льна, тогда как Ути присаживался на корточки у изголовья своего хозяина, чтобы дежурить у постели больного и поправлять ему повязку, если она сползет во время сна. Слуга вынес из палатки не только все зеркала из полированной меди, но даже все предметы из блестящего металла, в которых несчастный случайно мог увидеть свое отражение. Девушка выразила слуге свое недоумение, но тот крепко сжал ее запястье, словно пытаясь вывернуть его.
— Все так и должно быть, — тихо, с напряжением в голосе проговорил он. — И запомни, что единственные зеркала, которые он видит, — твои глаза. Так что следи за их выражением, когда смотришь на него… Если он заметит в них что-то нехорошее, то прикажет зашить тебе веки. В конце концов, ему нужны не твои глаза, а твой нос!
Днем Дакомон превращался в галантного кавалера. Ути брил его, удалял волосы с его тела, массировал и обряжал в одежду из белейшего льна. Беседа архитектора была приятной, и Ануна, несмотря на никогда не покидавшую ее тревогу, не могла остаться равнодушной к совершенству его золотистого тела, изящная мускулатура которого не имела ничего общего с грубыми ручищами с набухшими, переплетенными венами галерных каторжников, встречавшихся ей в Сетеп-Абу у дверей пивных. Дакомон привык соблазнять и обращался с Ануной как с дочерью знатного вельможи. Но к вечеру демон, сидевший в нем, пробуждался. Тогда Дакомон становился нервным, постоянно поправлял свою повязку, убеждаясь, что она не сползла. Либо он уединялся с Ути и засыпал его вопросами.
— Запах есть? — строго спрашивал он его. — Я уверен, что попахивает… Ведь кровь все еще сочится… Если я узнаю, что ты мне врешь, я вырву тебе глаза… Я способен на это. Помнишь, как я поступил с той маленькой нубийкой в прошлый раз?.. Не лги мне, Ути. От меня пахнет?
Слуга старался разубедить его и лихорадочно смачивал повязку настоем росного ладана.
— Ты-то, может быть, и не ощущаешь запаха, — вздыхал Дакомон, усаживаясь в кресле, — но вот она? Девушка… Обоняние у нее лучше твоего.
— Да что ты, господин? — протестовал Ути, как мальчишка. — Она ничем не лучше меня. Ты не доверяешь мне… А ведь я не хуже ее мог бы довести тебя до погребальной камеры номарха.
Дакомон устало пожимал плечами.
— Дражайший Ути, — вздыхал он, — хватит пороть чушь. У тебя есть только один приятный талант, и ничего более. Ты всех нас приведешь к смерти.
И после каждой такой беседы ненависть слуги к Ануне увеличивалась. Та покорно подчинялась всем фантазиям архитектора, целыми днями внюхиваясь в бесчисленное множество эссенций, сменявшихся перед ее носом. Дакомон открывал флакон, потом требовал точного описания композиции запаха, проплывавшего перед ней. Стоило ей ошибиться, как он бил ее по плечам и бедрам бамбуковой тросточкой. Она должна была правильно перечислить количество капель и доз. Научиться узнавать запахи, встречавшиеся ей впервые в жизни.
Однажды она взбунтовалась. От ударов бедра ее покрылись огромными синяками, но, несмотря на это, он не перестал ее наказывать.
— Перестань! — крикнула она ему. — Дай мне понюхать твои знаменитые духи «без запаха», и на этом покончим… Мы не в школе писцов.
— Идиотка! — выругался Дакомон. — Ты зазналась. Знаешь ты много, но еще не готова. Если бы я дал тебе понюхать те духи, ты бы ничего не почувствовала… Как и другие, как все другие… Надо оттачивать твой нюх.
— Откуда ты знаешь? — прошипела Ануна. — Дай мне их, сейчас же, и я скажу, из чего они состоят.
Дакомон скрипуче рассмеялся:
— Ты очаровательная дурочка! Я не настолько глуп, чтобы хранить флакон у себя. Ты думаешь, я доверяю Нетубу Ашре? Я не хочу, чтобы он мог обойтись без меня. Секретные духи я создам в последнюю минуту, перед спуском в лабиринт. Так что Нетубу выгодно заботиться о моем здоровье и потакать моим капризам. А пока набирайся опыта, так как ты не привыкла работать с дорогими эссенциями. Ты смогла бы превзойти меня, но твое обоняние испорчено вульгарными запахами.
Ночью Ануна ворочалась на своей циновке, все еще во власти нервного напряжения. Несколько раз, в полусне, ей казалось, что Дакомон наклонялся над ней, проверяя, не спит ли она, однако Ануна поостереглась открывать глаза. Она вздрагивала при мысли, что от неловкого движения или влетевшего в комнату ветерка льняная повязка упадет с его лица, и тогда она не сможет удержать крика. Работая в бригаде бальзамировщиков, она навидалась трупов, но не боялась их, так как ни один мертвец никогда не пытался ее обнять. А она догадывалась, что Дакомону очень хотелось этого. И это должно было рано или поздно случиться. Дакомон всю жизнь был соблазнителем, и ему претила мысль, что отныне он превратился в объект отвращения. От этого он медленно сходил с ума. Ему часто снились кошмары, и он кричал во сне. Тогда Ути брал его на руки и баюкал.
Атмосфера в палатке была напряженной, нездоровой, и Ануна с трудом привыкала к ней. Она очень редко выходила наружу, так как едва сдерживаемое вожделение бандитов пугало ее еще больше. Как только она показывалась, они щедро демонстрировали ей непристойные жесты, сопровождая их похотливой мимикой. Тут же к ней подбегал помощник Нетуба — грек по имени Бутака — и с мечом в руке провожал ее. Напряжение постоянно нарастало, и Ануна уже знала, что ее прозвали шлюшкой Отрезанного Носа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45