Солдатики тогда в основном были металлические и раскрашенные. Самым красивым - самым "убойным" - среди моих наборов был, наверно, юбилейный подарочный набор, выпущенный то ли к пятидесятилетию революции - в шестьдесят седьмом году, то ли к столетию Ленина - в семидесятом году. По-моему, все-таки в шестьдесят седьмом, потому что семидесятый миновал только-только, а солдатики были у меня уже давно. Это был большой набор в красиво оформленной картонной коробке, и все солдатики были крупными, объемными и в движении, раскрашенные такими стойкими красками, которые, в отличие от солдатиков из обычных наборов, держались целую вечность. Там был и матрос в черном бушлате и бескозырке, везущий за собой пулемет, и комиссар, размахивающий наганом, и чапаевец с саблей вылитый Петька, и Анка тоже имелась, правда, пулемета при ней не было, она была в солдатской шинели и шла размашистым шагом, перекинув через плечо ремень санитарной сумки. А может, не Анка имелась в виду, а девушка из песни Светлова: "И девушка наша в солдатской шинели Горячей Каховкой идет..." Не знаю. А всех не перечислишь - набор, повторяю, был очень большой, фантастически яркий и красивый. Его выпустили именно к юбилею, в ограниченном количестве, которое быстро раскупили, и, как говорится, кто не успел, тот опоздал, потому что больше его уже не производили. Мои родители успели - и положили мне его под новогоднюю елку. Так что и мне было, чем гордиться.
Что до Юрки, то он привез из Польши солдатиков польского, гэдээровского и, по-моему, даже гонконгского производства - солдатиков, которые нас потрясли. Они были сделаны из мягкой, упругой почти как резина, пластмассы, кое-кто был цельным, а кое-кто составным, на штырьках, и у них вращались туловище, голова, руки, ноги... Там были и ковбои, и индейцы, и средневековые рыцари, и мушкетеры в развевающихся плащах, и английская гвардия в красных мундирах и черных мохнатых шапках. И, разумеется, современные войска, и польская конница - та, что в свое время пошла на нацистские танки с саблями наголо... У ковбоев в крохотных кобурах лежали крохотные револьверы, которые можно было вынимать и вставлять им в руки, так же, как можно было вынимать из рук и вставлять как-то иначе индейские копья, мушкетерские шпаги, ружья со штыками. А ко всему этому, у Юрки были индейские пироги, сборный форт первых поселенцев, бастионы... Да, такого мы ещё не видели.
Может быть, я опять отвлекся, но я хочу, чтобы вы полнее представляли жизнь, которая была тогда, что для нас было внове, что нас восхищало... Без этого, наверно, вам трудно будет понять и кое-что другое, имеющее непосредственное отношение к приключившейся истории.
- Вообще-то, - проговорил я, - я мог бы сейчас позвонить Мадлене Людвиговне и просто спросить имя летчика. Ведь телефон у меня есть.
- Раз уж сразу не спросил, то чего сейчас выяснять? - сказал Юрка. Совсем глупо получится. Кроме того, если мы сейчас найдем его сами, то заодно и прочтем, чем он знаменит. Представляешь, завтра или когда там ты опять заглянешь к этой Мадлене Людвиговне и так небрежненько обронишь: "В прошлый раз во мне заклинило, а потом я вспомнил, только на лестницу вышел - это ж такой-то и такой-то, и совершил он такие-то и такие-то подвиги!" А то если ты и в следующий раз его не узнаешь и будешь спрашивать, кто это такой - ты в её глазах полной деревней начнешь выглядеть!
С этим я согласился, и мы, быстро собравшись, отправились к Димке.
- Ты куда? - окликнула мама из кухни.
- Мы к Димке быстро прогуляемся, и все! - ответил я.
- Смотри, чтобы действительно быстро, - предупредила мама. - Ведь время уже к восьми, а тебе не позже десяти надо быть в постели, ведь завтра в школу.
- Да, конечно! - отозвался я, выскакивая за дверь вслед за моими друзьями.
Как я говорил, Димка жил чуть дальше, в глубине нашего микрорайона, с его путаными проходами и выездами между дворами, и попасть к нему можно было либо через два проходных двора и пустырь, обогнув перед этим слева Юркин дом, либо через один двор и стройплощадку, где только-только начали возводить такую же бетонную "коробку" как та, в которой жил Юрка. Эта стройплощадка была обнесена довольно высоким забором, а ворота, через которые въезжали и выезжали грузовики со стройматериалами и через которые можно было пройти днем (рабочие нас шугали со стройки, но не очень, и. если не слишком мозолить им глаза, можно было даже поболтаться по подвалам и ещё недостроенным первому и второму этажам, блуждая по бетонным лестницам без перил), с окончанием рабочего дня запирали, поэтому через забор надо было перелезать. Зато со стороны Витькиного дома в заборе имелась дырка в две вышибленных доски, и через неё мы практически сразу попадали к двери его квартиры. И, разумеется, мы предпочитали забор и стройплощадку обходному пути, хотя, наверно, за то время, что мы затрачивали на перелезание забора и на блуждание между бетонными конструкциями, ямами и грудами всякого щебня, мы бы по другой, более длинной, дороге уже добрались. Но зато путь через стройку был в сто раз интересней, сами понимаете.
Итак, мы перелезли через забор - там, где возле забора лежало несколько плит - и пошли по тропинке между грудами кирпичей и бетона. Глинистая земля была ещё сырой и липкой, но по всей тропинке были накиданы старые доски, так что можно было пройти, не испачкав в грязи все ботинки, а то и брюки.
После окончания рабочего дня, когда стройка пустела, на стройке всегда крутился кто-нибудь из знакомых ребят. Вот и сейчас, обогнув очередной угол, мы наткнулись на Седого и Борьку Рябова. Они были постарше нас. Седой, насколько я помню, был тогда в восьмом классе, а Борька Рябов - в седьмом. Борьку Рябова ещё называли "Бурят". Он вообще разговаривал очень торопливо, этакой захлебывающейся скороговорочкой, а когда он произносил в своей манере свои имя и фамилию, то "Борис Рябов" превращалось у него в нечто очень похожее на "Бурят". Как-то вот так: "Бурь-ряб-ф". Но он не обижался на прозвище.
Что до Седого, то его прозвали Седым не из-за того, что его фамилия была Седов, как вы, наверно, могли сразу подумать. Он и вправду был седым то есть, не весь, но где-то на треть, седая прядь клином шла от правого уха к затылку и к середине лба. Говорили, что он сед с девяти лет, и что поседел он буквально за полчаса, когда у него на глазах утонул его отец. Был он всегда сдержан, спокоен, не очень улыбчив. Трудно было поверить, что он способен испытывать какие-то сильные эмоции. Впрочем, теперь, спустя много лет, я понимаю, что это спокойствие было своего рода маской стальным панцирем, в который он заковывал свою горячность, или стальными обручами, которыми он её стягивал. А что вообще-то он был парнем очень страстным и заводным. Это доказала вся его жизнь - которая, к сожалению, оказалась не слишком долгой. Видимо, он был из тех, кто быстро сгорает, если не находят способа потушить бушующий внутри них огонь... Хотите знать, как он погиб? В Афганистане, в первый же год войны. После школы он закончил офицерское училище, отслужил несколько лет, попал в Афганистан, где под его началом оказалась рота. Угодил вместе с ротой в окружение, сумел вывести солдат, но при этом был смертельно ранен - потому что сам взялся прикрывать отход, считая, что так будет надежней всего.
Вот такой он был, Андрюха Волгин по прозвищу Седой. Но все, что его поджидало, было в бесконечно далеком будущем, а тогда, повторяю, он был всего лишь Седым, учеником восьмого класса - девятого по-нынешнему, ведь так? - а ещё за ним водилось прозвище Принц. Так, в основном, его называли между собой девчонки старших классов, многие из которых были в него влюблены, кто скорей из общей моды, а кто и всерьез. Наверно, ему дали это прозвище из-за седой пряди, благодаря которой он выглядел очень взросло и интригующе, совсем как принц Гамлет, и из-за его чуть ли не царственной невозмутимости, а еще, может, из-за пронизывающего, будто в душу проникающего взгляда его серо-голубых глаз.
Итак, Седой и Бурят сидели в оконном проеме - точней, в проеме для витрины, этот проем был очень большим, и, видимо, в первом этаже новостройки планировалось сделать магазин - где ещё не было установлено ни рам, ни, тем более, стекол и, расстелив газету, чтоб случайно не запачкать кляссеры, рассматривали марки.
- Привет, пацаны! - сказал Бурят. - Куда направляетесь?
- К Димке, куда же еще? - сказал я.
- Понятно! Опять дом взрывать будете? - усмехнулся Бурят.
После того, как в результате одного из Димкиных экспериментов, в котором и я ему помогал, произошел довольно солидный взрыв, такой, что в его комнатенке-"лаборатории" вылетело одно из стекол, а мы лишь чудом отделились лишь несколькими царапинами, когда реторта, в которой Димка смешивал химикалии, подогревая при этом смесь на спиртовой горелке, брызнула во все стороны осколками стекла, нас все называли не иначе как "взрывниками" и периодически подначивали нас, припоминая нам этот случай.
- Нет, - буркнул Димка. - Мы сегодня тихие. А можно поглядеть, какие у вас марки?
- Гляди, почему нет? - сказал Седой.
Мы подошли и стали рассматривать красочные серии разных стран. Кляссер Бурята был открыт на сериях, посвященных последнему, мексиканскому чемпионату мира по футболу, где Бразилия в третий раз стала чемпионом: зеленые поля, разноцветные формы футболистов, мяч, трепещущий в сетке... На развороте кляссера уместились две европейских серии, одна - кубинская и одна - выпущенная где-то в арабских эмиратах. Серия, выпущенная в арабских эмиратах, была с золотыми полями и с витыми надписями золотом, и в первый момент больше всего привлекала глаз, но потом ты видел, что цвета собственно картинок на этой серии более смазанные и не такие ясные и точные, как на европейских.
- А вон марка, посвященная нашей команде, - показал Бурят и пропел хрипатым голосом:
Наш комментатор ахает картинно
И кроет нас для красного словца,
Но ведь недаром их "Фиорентина"
Почти мильон дает за Бышовца!
По тому, как Бурят старательно изображал хрипотцу, мы поняли, что это - песня Высоцкого. Но сами мы эту песню ещё не слышали и не знали - видно, песня была совсем новая, свежеиспеченная.
Альбом Седого был открыт на "кристмасах", как мы их называли - сериях рождественских марок, которые выпускаются в США и Англии. Санта-Клаусы, елки, увешанные подарками и игрушками, дети в ярких курточках, играющие в снежки или лепящие снеговика, синий зимний вечер - а на снегу лежит полоска золотистого света из освещенного окна, в котором виднеется силуэт елки... Отличная английская марка: окруженная зрителями телега с лошадью, а на телеге актеры в средневековых нарядах разыгрывают рождественское представление.
И все это было так здорово, так заманчиво - будто отворенные окошки в прекрасный неведомый мир - что сердце начинало ныть от внезапно сильной жажды путешествий, от жгучего желания увидеть все это воочию.
- Класс! - сказал Юрка.
- Да это так, современное, - возразил Седой. - Вот по-настоящему ценные и хорошие марки.
Он перелистнул несколько листов кляссера и показал нам совсем другие марки - марки, от которых веяло ароматом старины, и этот аромат обладал даже большим обаянием, чем аромат дальних стран, который мы только что вдохнули, и от которого у нас закружились головы, таким убойным оказался этот единственный вдох.
- Вот, - стал показывать Седой (при всей своей внешней невозмутимости он, видимо, очень гордился своей коллекцией, раз хвастался ей даже нам соплякам, по его понятиям), - марки вольного города Данцига. Польского города Гданьска, теперь, но между двумя войнами он был вольным городом, и назывался Данцигом, и выпускал собственные марки. Я собрал почти все, лишь трех не хватает для полного комплекта. А вот марки Веймарской республики так называлась Германия, пока к власти не пришел Гитлер, а тогда она стала называться Третий Рейх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Что до Юрки, то он привез из Польши солдатиков польского, гэдээровского и, по-моему, даже гонконгского производства - солдатиков, которые нас потрясли. Они были сделаны из мягкой, упругой почти как резина, пластмассы, кое-кто был цельным, а кое-кто составным, на штырьках, и у них вращались туловище, голова, руки, ноги... Там были и ковбои, и индейцы, и средневековые рыцари, и мушкетеры в развевающихся плащах, и английская гвардия в красных мундирах и черных мохнатых шапках. И, разумеется, современные войска, и польская конница - та, что в свое время пошла на нацистские танки с саблями наголо... У ковбоев в крохотных кобурах лежали крохотные револьверы, которые можно было вынимать и вставлять им в руки, так же, как можно было вынимать из рук и вставлять как-то иначе индейские копья, мушкетерские шпаги, ружья со штыками. А ко всему этому, у Юрки были индейские пироги, сборный форт первых поселенцев, бастионы... Да, такого мы ещё не видели.
Может быть, я опять отвлекся, но я хочу, чтобы вы полнее представляли жизнь, которая была тогда, что для нас было внове, что нас восхищало... Без этого, наверно, вам трудно будет понять и кое-что другое, имеющее непосредственное отношение к приключившейся истории.
- Вообще-то, - проговорил я, - я мог бы сейчас позвонить Мадлене Людвиговне и просто спросить имя летчика. Ведь телефон у меня есть.
- Раз уж сразу не спросил, то чего сейчас выяснять? - сказал Юрка. Совсем глупо получится. Кроме того, если мы сейчас найдем его сами, то заодно и прочтем, чем он знаменит. Представляешь, завтра или когда там ты опять заглянешь к этой Мадлене Людвиговне и так небрежненько обронишь: "В прошлый раз во мне заклинило, а потом я вспомнил, только на лестницу вышел - это ж такой-то и такой-то, и совершил он такие-то и такие-то подвиги!" А то если ты и в следующий раз его не узнаешь и будешь спрашивать, кто это такой - ты в её глазах полной деревней начнешь выглядеть!
С этим я согласился, и мы, быстро собравшись, отправились к Димке.
- Ты куда? - окликнула мама из кухни.
- Мы к Димке быстро прогуляемся, и все! - ответил я.
- Смотри, чтобы действительно быстро, - предупредила мама. - Ведь время уже к восьми, а тебе не позже десяти надо быть в постели, ведь завтра в школу.
- Да, конечно! - отозвался я, выскакивая за дверь вслед за моими друзьями.
Как я говорил, Димка жил чуть дальше, в глубине нашего микрорайона, с его путаными проходами и выездами между дворами, и попасть к нему можно было либо через два проходных двора и пустырь, обогнув перед этим слева Юркин дом, либо через один двор и стройплощадку, где только-только начали возводить такую же бетонную "коробку" как та, в которой жил Юрка. Эта стройплощадка была обнесена довольно высоким забором, а ворота, через которые въезжали и выезжали грузовики со стройматериалами и через которые можно было пройти днем (рабочие нас шугали со стройки, но не очень, и. если не слишком мозолить им глаза, можно было даже поболтаться по подвалам и ещё недостроенным первому и второму этажам, блуждая по бетонным лестницам без перил), с окончанием рабочего дня запирали, поэтому через забор надо было перелезать. Зато со стороны Витькиного дома в заборе имелась дырка в две вышибленных доски, и через неё мы практически сразу попадали к двери его квартиры. И, разумеется, мы предпочитали забор и стройплощадку обходному пути, хотя, наверно, за то время, что мы затрачивали на перелезание забора и на блуждание между бетонными конструкциями, ямами и грудами всякого щебня, мы бы по другой, более длинной, дороге уже добрались. Но зато путь через стройку был в сто раз интересней, сами понимаете.
Итак, мы перелезли через забор - там, где возле забора лежало несколько плит - и пошли по тропинке между грудами кирпичей и бетона. Глинистая земля была ещё сырой и липкой, но по всей тропинке были накиданы старые доски, так что можно было пройти, не испачкав в грязи все ботинки, а то и брюки.
После окончания рабочего дня, когда стройка пустела, на стройке всегда крутился кто-нибудь из знакомых ребят. Вот и сейчас, обогнув очередной угол, мы наткнулись на Седого и Борьку Рябова. Они были постарше нас. Седой, насколько я помню, был тогда в восьмом классе, а Борька Рябов - в седьмом. Борьку Рябова ещё называли "Бурят". Он вообще разговаривал очень торопливо, этакой захлебывающейся скороговорочкой, а когда он произносил в своей манере свои имя и фамилию, то "Борис Рябов" превращалось у него в нечто очень похожее на "Бурят". Как-то вот так: "Бурь-ряб-ф". Но он не обижался на прозвище.
Что до Седого, то его прозвали Седым не из-за того, что его фамилия была Седов, как вы, наверно, могли сразу подумать. Он и вправду был седым то есть, не весь, но где-то на треть, седая прядь клином шла от правого уха к затылку и к середине лба. Говорили, что он сед с девяти лет, и что поседел он буквально за полчаса, когда у него на глазах утонул его отец. Был он всегда сдержан, спокоен, не очень улыбчив. Трудно было поверить, что он способен испытывать какие-то сильные эмоции. Впрочем, теперь, спустя много лет, я понимаю, что это спокойствие было своего рода маской стальным панцирем, в который он заковывал свою горячность, или стальными обручами, которыми он её стягивал. А что вообще-то он был парнем очень страстным и заводным. Это доказала вся его жизнь - которая, к сожалению, оказалась не слишком долгой. Видимо, он был из тех, кто быстро сгорает, если не находят способа потушить бушующий внутри них огонь... Хотите знать, как он погиб? В Афганистане, в первый же год войны. После школы он закончил офицерское училище, отслужил несколько лет, попал в Афганистан, где под его началом оказалась рота. Угодил вместе с ротой в окружение, сумел вывести солдат, но при этом был смертельно ранен - потому что сам взялся прикрывать отход, считая, что так будет надежней всего.
Вот такой он был, Андрюха Волгин по прозвищу Седой. Но все, что его поджидало, было в бесконечно далеком будущем, а тогда, повторяю, он был всего лишь Седым, учеником восьмого класса - девятого по-нынешнему, ведь так? - а ещё за ним водилось прозвище Принц. Так, в основном, его называли между собой девчонки старших классов, многие из которых были в него влюблены, кто скорей из общей моды, а кто и всерьез. Наверно, ему дали это прозвище из-за седой пряди, благодаря которой он выглядел очень взросло и интригующе, совсем как принц Гамлет, и из-за его чуть ли не царственной невозмутимости, а еще, может, из-за пронизывающего, будто в душу проникающего взгляда его серо-голубых глаз.
Итак, Седой и Бурят сидели в оконном проеме - точней, в проеме для витрины, этот проем был очень большим, и, видимо, в первом этаже новостройки планировалось сделать магазин - где ещё не было установлено ни рам, ни, тем более, стекол и, расстелив газету, чтоб случайно не запачкать кляссеры, рассматривали марки.
- Привет, пацаны! - сказал Бурят. - Куда направляетесь?
- К Димке, куда же еще? - сказал я.
- Понятно! Опять дом взрывать будете? - усмехнулся Бурят.
После того, как в результате одного из Димкиных экспериментов, в котором и я ему помогал, произошел довольно солидный взрыв, такой, что в его комнатенке-"лаборатории" вылетело одно из стекол, а мы лишь чудом отделились лишь несколькими царапинами, когда реторта, в которой Димка смешивал химикалии, подогревая при этом смесь на спиртовой горелке, брызнула во все стороны осколками стекла, нас все называли не иначе как "взрывниками" и периодически подначивали нас, припоминая нам этот случай.
- Нет, - буркнул Димка. - Мы сегодня тихие. А можно поглядеть, какие у вас марки?
- Гляди, почему нет? - сказал Седой.
Мы подошли и стали рассматривать красочные серии разных стран. Кляссер Бурята был открыт на сериях, посвященных последнему, мексиканскому чемпионату мира по футболу, где Бразилия в третий раз стала чемпионом: зеленые поля, разноцветные формы футболистов, мяч, трепещущий в сетке... На развороте кляссера уместились две европейских серии, одна - кубинская и одна - выпущенная где-то в арабских эмиратах. Серия, выпущенная в арабских эмиратах, была с золотыми полями и с витыми надписями золотом, и в первый момент больше всего привлекала глаз, но потом ты видел, что цвета собственно картинок на этой серии более смазанные и не такие ясные и точные, как на европейских.
- А вон марка, посвященная нашей команде, - показал Бурят и пропел хрипатым голосом:
Наш комментатор ахает картинно
И кроет нас для красного словца,
Но ведь недаром их "Фиорентина"
Почти мильон дает за Бышовца!
По тому, как Бурят старательно изображал хрипотцу, мы поняли, что это - песня Высоцкого. Но сами мы эту песню ещё не слышали и не знали - видно, песня была совсем новая, свежеиспеченная.
Альбом Седого был открыт на "кристмасах", как мы их называли - сериях рождественских марок, которые выпускаются в США и Англии. Санта-Клаусы, елки, увешанные подарками и игрушками, дети в ярких курточках, играющие в снежки или лепящие снеговика, синий зимний вечер - а на снегу лежит полоска золотистого света из освещенного окна, в котором виднеется силуэт елки... Отличная английская марка: окруженная зрителями телега с лошадью, а на телеге актеры в средневековых нарядах разыгрывают рождественское представление.
И все это было так здорово, так заманчиво - будто отворенные окошки в прекрасный неведомый мир - что сердце начинало ныть от внезапно сильной жажды путешествий, от жгучего желания увидеть все это воочию.
- Класс! - сказал Юрка.
- Да это так, современное, - возразил Седой. - Вот по-настоящему ценные и хорошие марки.
Он перелистнул несколько листов кляссера и показал нам совсем другие марки - марки, от которых веяло ароматом старины, и этот аромат обладал даже большим обаянием, чем аромат дальних стран, который мы только что вдохнули, и от которого у нас закружились головы, таким убойным оказался этот единственный вдох.
- Вот, - стал показывать Седой (при всей своей внешней невозмутимости он, видимо, очень гордился своей коллекцией, раз хвастался ей даже нам соплякам, по его понятиям), - марки вольного города Данцига. Польского города Гданьска, теперь, но между двумя войнами он был вольным городом, и назывался Данцигом, и выпускал собственные марки. Я собрал почти все, лишь трех не хватает для полного комплекта. А вот марки Веймарской республики так называлась Германия, пока к власти не пришел Гитлер, а тогда она стала называться Третий Рейх.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18