Время от времени её переполняет чувство юмора. Она откидывает голову назад, полуприкрывает глаза, делает губки бантиком под Мерилин Монро и разражается ехидным смехом над своими сексуальными рефлексами. Как никак юмор - всего лишь мазок, плохо скрывающий реальное самообожание.
Герда отступает вглубь. Она участница комедии, шепчет подсказки и поворачивается ко мне за подтверждением. Ее руки, завязав узлом ленту или распушив кружевной волан, иногда задерживаются, лаская и поглаживая. Я заметил, что женщины затевают передо мной небольшой спектакль и если и есть в мире вещь, которой желала бы добрейшая фрау Герда, так это моего скорейшего ухода, чтобы закрыть дверь на ключ и спокойно продолжить оргию.
Но она оставляет нас, чтобы упаковать покупки и подсчитать стоимость. Как только она вышла и Карен облачилась в свою облегающую одежду, я спросил:
- Я полагаю, ты хорошо знаешь Герду?
- Да. Довольно давно.
- Ты спишь с ней?
- Нет. Конечно нет! Что за вопрос!
Но это ответ автоматический. Карен изучает меня, пытаясь понять мои мысли. Как - никак и я без содрогания воспринял её фото в порножурнале, она знала мой вкус к любви со странностями, тогда почему бы не рискнуть и не попытаться получить деньги и за это? Не сводя с меня глаз, она прошептала:
- Ты не будешь шокирован, получив двух девочек сразу? Ты понимаешь? Чтобы заняться любовью.
- Итак, Герда и ты? Вы этим уже занимались?
- Нет. Но она мне предлагала. Она все время просит меня об этом. Только, - морщится Карен, - я не люблю старых дородных женщин.
- И каждый раз ты отказываешься.
- Да, но... Не currement, понимаешь? Я говорю ей: на следующей неделе, в другой раз, в следующем месяце. Кто знает? Пока она надеется, она продает мне вещи billiqere. Как говорится? Менее дорого? Ты понимаешь?
- Десятипроцентная скидка?
- Ты отлично сказал. Скидка. Но десять процентов - это ничто. Иногда, когда у неё возникают особые надежды, это сорок и даже пятьдесят процентов.
- Можно подумать, что ты умеешь это делать.
- Да. Но две женщины тебя не шокируют? Тебе больше нравится это вечером?
Я посмотрел на Карен, на стол, где лежала груда белья, вдохнул пропахший духами воздух.
И улыбнулся Карен.
- Ты действительно хочешь знать, что мне нравится?
- Да.
- Герда будет взбешена, если мы на некоторое время закроем дверь на ключ?
Карен, не сказав ни слова, подбежала к двери и повернула ключ.
- Почему, - спрашивает доктор Эрнст, - в столь решающий момент вы отказываетесь от продолжения исследований. Почему?
Маленький, тщедушный, похожий на гнома, он стоит лицом к лицу со мной. Я вдыхаю его зловонное дыхание. Я пытаюсь отступить, чтобы не стоять против него. Только сейчас я заметил, что присяжные заседатели все ещё в комнате и восседают на стульях, как восковые фигуры, уставившись остекленевшими глазами в одну точку и все с раскрытыми буквой "О" ртами, будто готовы выпустить колечко дыма. У меня создалось впечатление, что я окружен ужасающимися масками.
- Ну, что? - настаивает доктор. - Ну же? Ну?
И вновь грубо тычет мне в солнечное сплетение своим указательным пальцем, подчеркивая каждое слово.
- Я ничего не знаю, доктор.
- Господин председатель, пожалуйста.
- Господин председатель, я не знаю.
- Я ваш фетиш, свет в конце тоннеля, надежда на спасение, проводник в потаенном лабиринте вашего сознания. Правда?
- Да, доктор. Господин председатель.
- Потому что, Питер, ваша мера пресечения уже определена. Смертный приговор оглашен. И поскольку я буду счастлив, если растопчу вас, он обжалованию не подлежит. Есть только один закон: тот, кто нажимает на курок, должен дорого расплачиваться.
- Но я не стрелял, я...
Ирвин Гольд делает мне знак замолчать. Мой добрейший адвокат!
- Ну же, Хаббен, успокойтесь. Вспомните наше соглашение. Не забывайте о Николасе.
- Боже, я не забываю!
Если уж меня хотят изжарить, лишь бы Ник не присутствовал при этом, что же, я согласен, банда подлецов, готовьте вертел!
- Но если вердикт уже готов, к чему затевать этот смехотворный процесс?
- Послушайте, Хаббен... - обратился ко мне Гольд.
Герр доктор знаком остановил его.
- Ах, мэтр! Прошу вас. Позвольте вашему клиенту самому ответить на вопрос.
- Самому? - спросил я, поочередно, глядя на них. - Вы навязываете немыслимые законы и хотите, чтобы я вам объяснил их?
Я был взбешен, горечь подступила к горлу, будто я съел неудобоваримый обед.
- О Боже, с меня довольно! Прекратим этот фарс и перейдем к исполнению приговора! Закончим на этом. Spurlos versenrt. Посадите меня в кресло и пустите ток.
Медик явно заинтересовался.
- Правда? Это все, чего вы желаете? Конец - и все? Исполнение приговора без объяснений?
Нет, я не хочу. Внезапно, будто прозрев, я понял, что не желаю быть уничтоженным без определения вины. Быть наказанным за преступление логично. Но понести кару из-за тотого, что совершено преступление и кто-то должен расплатиться...
В припадке бешенства я выложил все это доктору, извергая аргументы и топя их в потоке слов, будто мог убедить его в чем-то, доказать всю чудовищную несправедливость, жертвой которой я стал. Он, серьезно склонив голову, выслушал меня, будто хищная птица в предвкушении трапезы.
- Naturlich, - гоготал он. - Конечно. Чудовищная несправедливость. Права гражданина и человека. Гонения. Да, да, мой друг. Достаточно нагнать на вас страха, и вы показываете свое истинное лицо. Демосфен! Но все перлы мудрости ничего не смогут изменить в уличающих вас фактах. И вскоре вы будете мертвы, чтобы смыть преступление. Уясните это и согласитесь. Откажитесь от нелогичных аргументов и не настаивайте на том, что жертва вам незнакома, и, следовательно,...
- Я повторяю...
- И, следовательно, у вас не было никакого повода послать в неё пулю. Но вы - то её знаете. Только что вы были готовы вспомнить её имя. А затем решительно заблокировали свою память.
- Решительно возражаю! Это последнее слово, которое можно использовать в моем случае. Все, что произошло...
- Молчать!
- Господин председатель, вы возводите напраслину.
- Правда? - удивился герр доктор, оскалив пожелтелые зубы. - Ну, может быть, если ваш сын сможет присутствовать на этих слушаниях...
- Нет!
- Вы готовы на все, лишь бы это не произошло?
- Да. Я сделаю все, что угодно.
- Ах! Тогда опознайте свою жертву, Пит, мальчик мой. Вы уже готовы вспомнить её имя, если пройдетесь по Стречет в сопровождении своей датской проститутки. Поразмыслите. Вспоминаете? Имя. Странное имя... Какое?
Он приближается ко мне, и я вновь отступаю, чтобы не вдыхать его тошнотворное дыхание.
Имя.
Ее имя. У неё было имя.
- Карен?
- Не говорите глупостей!
- Тот истощенный манекен? Та, с забавным пуделем?
- Но я никогда не знал её имени.
- Для этого нет причин. Сделайте усилие.
Немыслимая игра, игра в вопросы. Единственную зацепку мне дает слово Стречет.
Стречет.
"Ботик".
- Герда, - говорю я. - Это может быть только Герда.
- Вы отлично знаете, что нет!
- Да. Вы правы. Подождите...
Я безнадежно ищу имя, пытаюсь вспомнить его. Мимолетное, неуловимое, оно крутится в моей голове, на кончике языка, ускользает от меня. Необычное, греческое. Или что-то в этом роде. Странное. В моих ушах стоит грохот; я глохну. Я ищу, протягиваю руки к этому имени, я ухватываюсь за него.
- Дэдхенни! Вивьен Дэдхенни!
Да! О, да! Ну да! Я отлично его помню.
Вивьен Дэдхенни.
Подружка Карен.
Но ни той, ни другой сейчас нет рядом со мной в номере "Регала". Нет никого, только я и посыльный, готовящий прохладительные напитки и закуски. Я абсолютно не знаю вкусов семидесятилетнего нобелевского лауреата, к тому же безнадежно больного, потому я заказал все в ассортименте. У меня создалось впечатление, что графинчиков и бутылок хватит на целый полк. А тут ещё новая забота. Я подготовился к этой встрече и просмотрел основные произведения старика, те, которыми пичкали в университете. Великолепно. Пока великолепно. Но Андерс Грандаль, - только сейчас я заметил, что позабыл об этом, - всегда был сторонником простой жизни, чуждался роскоши. Если он остался верен своим пристрастиям, вполне возможно, используя любимое выражение Карен, что он противник люкса.
И если он найдет мой номер слишком роскошным, учитывая ещё и этот стол, то переговоры полетят ко всем чертям.
Приехал Винс Кенна, осмотрелся. Он несколько скован, ему нужно немного выпить, чтобы справиться с депрессией, чтобы набраться храбрости.
- Он не приезжал? Ты сказал, что он будет у тебя в три часа, а уже три с четвертью.
- Он прибудет, когда сочтет нужным. Успокойся.
Винс осмотрел стол.
- Ты не говорил мне, что затеваешь банкет.
- Он будет не один. С Грандалем придет его агент и ещё кто-то.
- И я.
Винс склонился над столом, указал на бутылку во льду и повернулся к официанту.
- Джин с тоником. Mucho джин.
- Это не джин, сэр. Это шнапс. Аквавит.
- Это походит на джин.
- Аквавит, сэр, - с нахальством обслуги, не боящейся увольнения, повторил тот.
- Тимьяновая водка, - пояснил я Винсу. - Попробуй. Это наведет на размышление о неординарных вкусах.
Винс - парень, путешествующий по миру и мечтающий найти всюду американский хлебный мякиш в целлофане. Как говорится, можно вытащить обывателя из страны, но нельзя вытянуть страну из обывателя.
Он попробовал аквавит и не нашел его неудобоваримой. Усевшись в кресло со стаканом спиртного, принялся изучать меня сквозь полуприкрытые ресницы.
- Что за новая слабость к лауреатам? Вначале в Париже ты отлавливаешь лауреатов гонкуровской премии, а теперь этот Грандаль. Что все это может значить? Ты считаешь, что мои романы недостаточно классны для вашего каталога?
Он забарабанил пальцами. До сих пор автором номер один в каталоге коммерческой беллетристики издательств Макмануса и Нэйджа был Винсент Кенна, яркий пример удачливого бумагомарателя. Он писал отвратительную вульгарную прозу, нечто вроде напичканных порнографией романов для дам известного возраста; описывал наивного провинциального простака, наблюдающего за людьми большого города сквозь замочную скважину. Он создал большую серию произведений с прозрачной интригой, напичканных разными знаменитостями, весь замысел которых состоял в том, чтобы читатель и критика нашли соответствующий аналог в реальной жизни.
Мои отношения с Винсом основывались на обоюдном недоверии. Вытащив Винса Кенну из рядов заурядных писак, показав ему, как извлечь из минимума таланта максимум возможностей для создания бестселлеров с миллионными тиражами, почему-то я создал у него впечатление, что обязан ему успехом. Девять десятых времени он проводит во вневменяемом состоянии, но в последнюю десятую, когда его парализуют душераздирающие сомнения, у него не хватает времени на поиски другого издателя. И тот факт, что он принадлежит мне ( телом может быть и нет, но душой - точно ) укрепляет мое иногда неустойчивое положение у Макмануса и Нэйджа. Я третий номер в издательском доме - после Макмануса в Нью-Йорке и Нэйджа в Лондоне, пока старина Винс продолжает издаваться у них. Святая простота!
Поэтому я сказал ему, прикрывшись безразличием:
- Не будь параноиком, Винс. Разве стоит раздражаться из-за того, что ты будешь фигурировать в том же каталоге, что и Андерс Грандал?
- Нэйдж сказал мне, что издает его полное собрание сочинений. Двадцать томов. По приличной цене.
- Он никогда не видел своих произведений на английском, хотя заслуживает этого. Не расстраивайся. Придет и твой час.
- Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
- Послушай, Винс! Переиздание полного собрания сочинений автора - его погребальный памятник. При, вручаемый тому, с кем уже покончено.
- Ну да? - прошептал он, размышляя. - Неужели? Ну ладно...
Он поднялся, повернулся к столу и взбесил официанта, роясь среди так тщательно расставленных приборов в поисках чего-либо удобоваримого, типа сэндвича с арахисовым маслом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18