Туридду получил задание убрать – Бог знает за какие прегрешения – тех двоих, Вазорелли и Гислези, и, недолго думая, утопил их в Ламбро. Но у этой парочки остались друзья, не так ли? Пока Туридду сидел за решеткой, они ничего не могли с ним сделать, но, едва он вышел, благополучно препроводили его с подругой в те же самые края. Ах, так! – возмутились тогда друзья Туридду. Вы убили нашего Туридду! А мы прикончим вашего Сильвано с его девкой! И что же теперь? А теперь еще кто-нибудь скажет: ах, так! Вы убили нашего Сильвано с подругой! А мы за то пришьем такого-то и такую-то. Ну и что же прикажешь делать? Я считаю, что ничего нам делать не надо! Пускай продолжают в том же духе. Чего ради я должен сбиваться с ног, кого-то разыскивать, арестовывать, а потом в лучшем случае их осудят на шесть месяцев условно – будь спокоен, могущественные покровители постараются! Так не лучше ли предоставить им свободу, и пускай себе режут, стреляют, топят друг друга? Милости просим, все к вашим услугам – каналы, реки, ямы, шлюзы, – не угодно ли? Одним словом, да здравствует личная месть!
Он не засмеялся, потому что не любил ерничанья, лишь слегка скривил губы в ответ на такой черный юмор.
– Значит, по-твоему, речь идет о соперничестве двух банд?
– Этого я не говорил, – раздраженно отозвался Карруа. – Ведь ты такой умный, как же ты до сих пор не усек, что речь скорее не о соперничестве двух банд, а об «уклонистах», или ответвлениях. Большие банды – большие барыши, живут они припеваючи, вот и появляется время от времени у кого-нибудь соблазн открыть собственное дело, так сказать, выйти из состава профсоюза. А поддаться этому соблазну равносильно самоубийству: главари ни в коем случае не допускают уклонизма, к тому же для них не существует смягчающих обстоятельств, их уголовный кодекс состоит всего из одной статьи: высшая мера – это самый краткий кодекс в мире, он никакому юридическому крючкотворству не подвластен. Так ради чего я стану из-за них надрываться? А ты, если желаешь, – действуй, веди борьбу с преступностью! Выгорит у тебя что-нибудь – зачислю в штат, ты ведь того и добиваешься, верно? А вот чем банда тебя отблагодарит – это вопрос. Вас какой канал больше устраивает? Ну да ладно, тебя ведь не сдвинешь, такой же идеалист, как твой отец, словом, если предоставишь мне хотя бы пару-тройку джентльменов а леди из этого высшего общества, буду тебе крайне признателен.
По рукам, а если та признательность обретет конкретные и весомые формы – тем лучше, уж он расстарается и предоставит доктору Карруа всех джентльменов и леди, какие ему только подвернутся. Да и стараний больших не требуется: знай сиди дома да поджидай их, правда, ждать куда утомительней, чем догонять, но он парень терпеливый, если надо, может и подождать. Дука поднялся из-за кухонного стола, чувствуя, что его сейчас стошнит от всех этих бумажек, и вышел в прихожую. Зеленый чемоданчик стоит в прихожей на самом видном месте, так что всякий его увидит, едва откроется дверь. Ну что ж, друг мой чемоданчик, прибыл ты издалека и, видно, далеко собрался, но пока постой здесь, в прихожей, очень уж мне любопытство узнать, кто же за тобой придет.
2
8 мая, в родительскую субботу, явилась молодая миланка, на вид очень порядочная и серьезная, со вкусом одетая – насыщенная зелень костюма как нельзя лучше гармонировала с темно-каштановыми волосами, а кожаная сумочка была подобрана в тон волосам. С подкупающей миланской откровенностью она с порога заявила, что беременна (сдавала анализ «на мышку», и всякие сомнения, к несчастью, исключаются), не замужем и рожать не собирается. Затем, видимо, чтобы он плохо о ней не подумал, сообщила, что у нее парфюмерный магазин на улице Плинио и она слышала от синьорины Марелли (он ведь знаком с ней?), будто он очень хороший врач и не откажется помочь женщине в затруднительном положении.
Пожалуй, подумал Дука, тактичная девушка могла бы выбрать для такого визита какой-нибудь другой день, не родительскую субботу. Впрочем, это нюансы.
– Вы имеете в виду синьорину Марелли, кассиршу из мясной лавки?
– Да, – просияла она.
Ей давно не меньше тридцати пяти, и особой привлекательностью она не отличается – должно быть, кто-то просто из любезности сделал ей ребенка.
– А вы слышали, что синьорина Марелли умерла? – без всякой цели спросил он, даже не поворачиваясь к ней, а устремив взгляд в окно на далекие горы, все в зелени сосновых лесов: невероятно, как этот отсвет доходит до Милана!
– Знаю, бедняжка! Они даже лавку закрыли. А ведь я потому о ней и вспомнила. – Она, видно, не отдавала себе отчета в том, насколько аморально звучат ее слова. – Как только прочла о несчастном случае в газете, сразу подумала: вот бы разыскать того доктора.
– Синьорина Марелли называла вам мое имя:
– Нет, она только сказала: мой врач живет на площади Леонардо да Зинчи. А здесь врачей больше нет, поэтому мне повезло, и я сразу вас разыскала.
Вот ведь какая удача. Он ничего не ответил и опять взглянул мимо нее, в прихожую, откуда их разговор подслушивал Маскаранти.
– Моя мама – пожилой человек, – наконец не выдержала она, – у нее больное сердце, если она, не дай Бог, узнает... если пойдут сплетни... средства у меня есть, вы не думайте, бедняжка Марелли, будь она жива, подтвердила бы, магазинчик маленький, но выручаю я прилично, можете хоть по налогам проверить, ведь женщины на косметику никогда не скупятся, вы не поверите, у меня всякие служанки-горничные все свое жалованье оставляют, так что прошу вас, доктор, вы назовите только цену.
Волнение, с которым она изо всех сил пыталась справиться, выглядело трогательно и искренне, но он давно и твердо решил на искренность, трогательность и тому подобные добродетели впредь не реагировать.
– С каких пор вы знаете синьорину Марелли? – холодно перебил он.
– Видите ли, – ответила она, явно оробев от такого сурового тона, – вот здесь мясная лавка, вот здесь мой магазинчик, а вот тут Фронтини.
– Бар Фронтини?
– Да, бар и кондитерская, я всегда забегаю туда перекусить, там самый вкусный капуччино, она тоже заходила, обычно по утрам, а иногда и перед обедом – выпить аперитив, а еще она покупала у меня лак для ногтей, у нее это был просто пунктик: ей непременно надо было иметь все цвета, а красила редко. Однажды она призналась мне, что ее жених любит крашеные ногти, и когда она с ним, то прикрывает их самыми яркими лаками, иногда даже разноцветными, а наутро смывает, потому что самой ей больше нравятся естественные ногти. В общем, почти что подружились, даже очень подружились.
Она смешалась под его пристальным взглядом, и он из-за этого смущения не смог понять, как же они подружились – «почти что» или «даже очень».
– А синьорина Марелли не говорила вам, по какому поводу обращалась ко мне?
На увядающем усталом лице гостьи выступил легкий румянец.
– Если честно, то да, говорила, но я ее, бедняжку, не виню, она же умерла, вообще-то она мне много кое-чего рассказывала, такие вещи, что просто уши вянут.
– И все-таки, что она говорила про визит ко мне? – Теперь он уже не сводил с нее глаз.
– Так ведь вы сами знаете, доктор.
– Я хочу от вас услышать, что именно говорила синьорина Марелли.
– Ну, она говорила, что выходит замуж за хозяина мясной лавки... она уже давно мне об этом говорила, он ей не нравился, она была влюблена в другого, с ним вместе и утонула... но брак был очень выгодный, а мясник хотел, чтобы у нее все было в порядке, иначе бы не женился, вот она и нашла опытного доктора, который все исправит.
Стало быть, он «опытный доктор, который все исправит». Дука наконец отвел взгляд от посетительницы и даже слегка улыбнулся. Эти уголовники могут долго и безнаказанно обделывать свои делишки, но в конце концов обязательно найдется болтливая баба и заложит их.
– Ну хорошо, так что же я могу исправить в вашем случае?
– Послушайте, доктор, если вы отказываетесь, то скажите прямо. Вы же понимаете, мне, как женщине, не очень удобно вести такие разговоры.
– Маскаранти, – позвал он, не слушая ее.
Из прихожей мягко, почти на цыпочках появился Маскаранти.
– Будьте добры, покажите синьорине ваше удостоверение.
Маскаранти несколько растерялся – они не договаривались открывать карты – но тем не менее послушно вытащил книжечку.
– Вот, посмотрите хорошенько, – сказал Дука. – Мы из полиции. Да вы не пугайтесь.
Но та от страха едва не лишилась чувств.
– А... а... разве вы не доктор? – Она задышала часто и прерывисто, как будто воздух налился вдруг свинцом. – Мне и привратник сказал, что вы врач.
– Успокойтесь. – Чтобы вывести ее из шока, он повысил голос. – Я врач, вернее, был врачом. Но сейчас я служу в полиции, и вы должны нам помочь.
Одна в окружении двоих мужчин, да еще полицейских, она напоминала заблудившегося испуганного ребенка.
– Мне надо в магазин, уже поздно. Я оставила там маму, а она человек пожилой и в торговле не смыслит, – Она резко поднялась, неловко придерживая обеими руками сумочку; лицо у нес совсем позеленело, но, может быть, это все тот же весенний отсвет далеких гор.
– Сядьте, – приказал он.
Должно быть, голос прозвучал уж чересчур жестко, во всяком случае, она еще больше позеленела и затряслась мелкой дрожью.
– Да-да, – залепетала она, – конечно, конечно. – Потом села и расплакалась.
Лучший способ успокоить плачущую женщину – занять ее каким-нибудь делом. Дука так и поступил:
– Предъявите документы.
– Да-да. – Всхлипывая, она принялась лихорадочно рыться в сумочке. – У меня с собой только права, а паспорт дома.
Прежде чем передать права Маскаранти, Дука бросил на них беглый взгляд. Возраст – двадцать девять, а выглядит старше, как и все миланские труженицы; с такой унылой физиономией только и работать; однако с беременными необходимо деликатное обращение, и Дука взял на два тона ниже:
– Вы, ради Бога, не пугайтесь, нам только нужны кое-какие сведения о той девушке, ведь вам известно гораздо больше того, что вы мне рассказали, а полиции надо знать, все. Например, про разноцветные ногти, это весьма любопытно, значит, она раскрашивала себе ногти в разные цвета и так ходила?
– Ну что вы! – Девица перестала плакать. – Это только для жениха.
– Для хозяина лавки?
– Вот именно, – подхватила она, все больше увлекаясь темой. – Она мне такое порассказала, чего он от нее требовал, вы даже представить себе не можете, к примеру, желал, чтобы она его распаляла – вы понимаете, о чем я? – разноцветными ногтями... знаете, кое-что просто язык не поворачивается повторить, что поделаешь, я же не могу себе покупателей выбирать, но в глубине души она была неплохая девушка.
Ну разумеется, а кто говорит, что плохая? Орудие не может быть плохим или хорошим, все зависит от того, на что его употребляют, удушить и бутоном розы можно, если засунуть его в глотку. Значит, мясник, кроме всего прочего, еще и фетишист, точнее, страдает лакокрасочным фетишизмом; в целом – ничего страшного, маленькие слабости, у кого их нет? Но двадцатидевятилетней синьорине, которая благодаря неустанному труду выглядит на тридцать пять, должно быть, известны и другие подробности.
– А того, другого, что погиб вместе с Джованной Марелли, вы знали?
Она взглянула на Маскаранти: тот сидел у окна и ядовито-розовой шариковой ручкой строчил в блокноте свою летопись, точно пенсионер – мемуары. Наверняка девушке, нечасто встречавшейся в жизни с полицией, и в голову не пришло, что он стенографирует весь их разговор.
– Синьора Сильвано? Один раз видела.
– А где? Тоже у Франтини?
– Да нет, что вы! – Она даже рассмеялась от такого наивного предположения. – Как они могли показываться вместе возле мясной лавки? Там, в баре, всегда крутится кто-нибудь из продавцов, и хозяину тут же донесли бы. Он ко мне приходил за чемоданом.
Весна вдруг словно выветрилась из комнаты – во всяком случае, для него и Маскаранти, – хотя владелица парфюмерного магазина вроде ничего особенного не сказала и, уж конечно, не могла предвидеть, какое впечатление произведут на них ее слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29