— Запри дверь, когда уйдешь, Лемми, хорошо? Я пойду и приведу себя в порядок, а если тебе захочется немного пошутить с ней, можешь не стесняться. Она ничего не может сделать, ей остается только быть разумной, вот и все.
Она бросила на меня один из тех взглядов, которые так много говорят, и ушла.
Я подождал, пока звуки ее шагов замерли вдали, достал портсигар и предложил Миранде сигарету.
Она кивком согласилась. Я сунул ей сигарету в рот и дал прикурить.
— Что ж, Лемми, я этого и искала, и у меня нет оснований для жалоб, но вы меня предали. Я не знаю почему, но никогда не могла себе представить, что вы можете быть замешаны в подобные истории…
Я посмотрел на нее и понял, что она, вероятно, уже выплакала все свои сомнения.
— Все ваши дружеские отношения и любезности были просто ширмой, как я теперь понимаю, — продолжала она. — Вы заставляли меня верить вам для того, чтобы в конечном счете привести сюда, и теперь, я предполагаю, вы заставите заплатить за мою голову?
— Почему бы и нет? — ответил я. — Вы ведь знали, что я гангстер, не так ли? А потому, чего же вы ждали другого?
— Не знаю. Я, без сомнения, поступила, как дура, и, вероятно, закономерно, что когда ведешь себя, как дура, то это по-дурацки и заканчивается.
— Совершенно точно, Миранда. Но почему вы хотите, чтобы было по — другому? Люди, которые играют с огнем, кончают тем, что обжигаются и, что гораздо хуже, заставляют гореть и других!
— Это значит?..
— Это ничего не значит. — Я вытащил нож и перерезал веревки, которыми были связаны ее руки.
— Теперь попробуйте сохранить ваше хладнокровие и помолчите. Сейчас не время забрасывать меня вопросами. Делайте то, что вам говорят, и быть может, появится настоящий шанс на спасение, потому что, судя по тому обороту, который принимают тут дела, при малейшей оплошности мы оба получим право на носилки в местный морг. Только не воображайте, что отсюда будет легко выбраться. Даже если ваш старик десять раз заплатит назначенный за вас выкуп, он все равно больше не увидит свое сокровище Миранду по той причине, что Сигелла решит покончить с вами, как только получит выкуп, а с вами закончат развлекаться все члены шайки, которым вы понравились. Это, между прочим, не очень приятно, потому что все эти люди хорошим манерам учились не в Оксфорде.
Она растерянно смотрела на меня, и должен сказать, что видел ее в таком состоянии в первый раз.
— Что вы хотите сказать, Лемми Кошен?
Я, между тем, покончил с веревкой, и она начала растирать свои распухшие руки.
— Я не могу понять, Лемми…
— В этом нет необходимости. Все, что от вас требуется, это молчать и слушать, прежде чем я потеряю терпение и стану трясти вас за уши. Я вынужден был явиться сюда только для того, чтобы узнать, где вы находитесь. И если бы не это, я бы ни за какие деньги и близко бы не подошел к этому сорвиголове. Теперь слушайте внимательно:
— Мне нравится жизнь, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы продолжать жить. Но один неверный шаг — и мы с вами будем готовы для скромного гроба.
Потом я рассказал ей, что я из федеральной полиции, и в настоящий момент английские флики уже окружили дом и ждут от меня сигнала. Они знают, что малейшая оплошность приведет нас к гибели.
И тут она начала плакать. Именно этот фокус и выкидывают девчонки, когда момент для этого совсем неподходящий.
Она успокоилась быстро и так смотрела на меня, как будто я был падающей башней в Пизе, а потом кинулась ко мне, чтобы устроить большую сцену вдвоем.
— Только не это, сестренка, — сказал я. — Ваш репертуар можете немедленно сдать в магазин театральных реквизитов, потому что это меня смешит. Если я нахожусь здесь, то только потому, что в этом состоит моя работа, и мне за это платят. А я страшно зол, что мне приходится заниматься такой полоумной, как вы.
Тогда она замолчала и стала вытирать глаза носовым платком, который почти так же велик, как и почтовая открытка. Я ломал себе голову над тем, что же сейчас делать, потому что совершенно не знал, с чего мне начинать.
Следовало бы узнать, удалось ли Херрику и его людям обнаружить этот дом? Он расположен так, что даже с близкого расстояния почти не виден, а охрану Сигелла наверняка расставил, да и ночь светла, как назло. Трудно будет приблизиться незамеченным…
Миранда кончила всхлипывать. Я вынул свой пистолет и положил под матрац ее постели. Мы разговаривали с ней так тихо, что карауливший в коридоре не смог бы нас услышать, какие бы огромные уши у него не были. Но все — таки я подошел к двери и поинтересовался, что он делает. Он любовался окрестностями, стоя у окна, и поэтому я решил, что он тут выполняет две задачи: караулит Миранду и одновременно наблюдает за дорогой.
— Теперь, — сказал я Миранде, — хорошенько вбейте себе в голову следующее: под матрацем у вас револьвер, и он у меня — единственный. Не пользуйтесь им зря, а только в исключительном случае, стреляйте только наверняка, иначе будет плохо.
Я сейчас спущусь к Сигелле и скажу, что вы согласились быть благоразумной и делать все, что вам скажут. После этого я постараюсь устроить так, чтобы выйти под каким-нибудь предлогом из дома, чтобы встретить фликов, которые должны быть где — то поблизости. Если же сразу после моего ухода услышите выстрелы, значит со мной все кончено, хватайте револьвер и воспользуйтесь им, чтобы проложить себе дорогу из дома. Когда выйдите, идите по тропинке до холма, за которым большая дорога, и там вы, безусловно, встретите кого-нибудь. По договоренности, там должна быть полиция.
— Хорошо, Лемми. Я знаю, что все, что могла бы я сейчас сказать, ни к чему не приведет, но я нахожу вас замечательным и докажу это, если когда-нибудь у меня будет возможность…
— Согласен, совершенно согласен. И, если хотите, можете уговорить старого ван Зелдена поставить мне один или два монумента в стиле колонны в честь Нельсона на Четвертой улице на углу, где встречаются друзья.
Сказав это, я вышел.
Закрыв дверь, я сделал вид, что запираю ее. Я снял со своей связки ключ, прошел по коридору и отдал его типу, который сторожит у окна. Это левантиец с лоснящейся физиономией более опасный, чем целый выводок скорпионов.
Я подумал, что где — то видел уже этого типа, и стал вспоминать, где.
Потом я спустился в салон. Сигелла сидел за столом, курил и листал какие — то документы. Конни сидела в углу и просматривала журнал мод.
Сигелла поднял голову.
— Ну, как поживает девочка, Лемми? Она наконец одумалась и стала благоразумной?
— Все идет отлично, — улыбнулся я. — Она немного нервничает — вот и все. И ты бы тоже нервничал, если бы был на ее месте, я не сомневаюсь в этом. Я говорил с ней, она меня выслушала, будь спокоен. Малышка уверила меня, что будет выполнять все распоряжения. Я убедил ее, что делать это необходимо, если только она хочет увидеть свой дом.
Он покачал головой и улыбнулся:
— Что бы она ни делала, она никогда больше не увидит свой город.
Я уверяю вас, что дорого дал бы за то, чтобы ударом бейсбольного шара стереть его улыбку.
— Когда получим выкуп и притаимся где-нибудь в уголке, я снесусь с одним типом в Аргентине, которого хорошо знаю, и который за небольшую плату избавит нас от Миранды. И это будет самым лучшим концом нашего дела, потому что, когда ее старик так и не увидит ее, ему можно будет сообщить, что она отправилась в Буэнос-Айрес, и мы не могли запретить ей этого. Можно будет устроить, будто она отправилась туда по собственному желанию. И если он будет настаивать и интересоваться, что могло с ней произойти, это будет уже его дело.
Я взял из коробки сигарету и закурил.
— Ты считаешь, что это действительно необходимо? А что мешает нам бросить девочку после того, как деньги будут получены? Если ее нигде не увидят, это приведет к неприятностям.
— Не говори таких вещей, Лемми! Ты воображаешь, что я позволю ей пойти и рассказать о нас во всех углах планеты? Но она знает нас, она знает про нашу комбинацию, и если ты думаешь, что я буду рисковать тем, что меня поджарят из-за мышки, которую я увез, и которая может меня узнать, ты серьезно заблуждаешься на мой счет. Будет лучше отправить ее в Аргентину, чем убить, потому что я думаю, что по истечении восьми дней она будет очень довольна, если ей удастся пустить себе пулю в лоб. Тип, к которому мы ее отправим, не имеет себе равных в искусстве уговаривать девочек покончить жизнь самоубийством.
Я встал.
— Очень хорошо, что ты все продумал. Тогда я пройдусь немного подышать воздухом, это пойдет мне на пользу. В камерах Брикстона стоит затхлость, так как они не проветриваются и вентилируются еще менее, чем в других тюрьмах страны, которые я знаю.
— Отправляйся, — согласился Сигелла. — Иди погуляй, Лемми, но будь осторожен и не слишком далеко уходи. У меня тут расставлены люди в кустарнике и перелеске. Они наблюдают за окрестностями. Сейчас будут зажжены сигналы, чтобы самолет знал, где ему садиться. Примерно через час мы сядем в него и тогда прощай, Англия!
Я вышел, прошел через вестибюль, открыл входную дверь и оказался на улице.
Ночь была замечательная, светло, как днем. Я обошел вокруг дома и ничего не увидел, кроме того, что в двух—трех местах стояли караульные. Потом направился по аллее, по которой мы с Конни приехали, в сторону большой дороги.
Дорога больше похожа на широкую тропинку, окаймленную густым лесом с одной стороны, а с другой огорожена изгородью. Невдалеке — ровное плато. Там, вероятно, должны взлетать и садиться самолеты.
Прошу поверить, что Сигелла этот угол выбрал очень хорошо. Место было так же пустынно, как Сахара. Я не совсем еще уверен, что ему не удастся выполнить намеченный план. Я обвел взглядом окрестности. Оттуда, где я стою, отлично видно, ни одного флика, вообще ничего. Я начинаю думать, что дело обернется для меня скверно. Возможно, испортилась их радиофицированное взаимодействие. Такое я наблюдал раньше и у нас. Херрик и флики, отправились, наверное, в другое место.
Неожиданно на дороге из Хиг Бикомб показалась идущая в моем направлении на бешеной скорости автомашина. Сначала я подумал, что это головная машина летучего отряда полиции — и ошибся. Приблизившись к повороту, машина свернула и помчалась в направлении холма, не снижая скорости. А водитель машины, видимо, совершенно обезумел, потому что гонит машину как сумасшедший.
Я стоял у дерева как прикованный и смотрел на дорогу. Машина теперь направлялась прямо на меня. Она немного сбавила скорость, поднимаясь на холм. Я вижу, что это большая спортивная машина, и что ведет ее Бонни Малос.
Кепочка надвинута на глаза, голова перевязана, кровь стекает по щеке.
Я прыгнул на дорогу и поднял руку. Он остановился, и я подошел к нему.
— Что такое с тобой, Бонни? Ты так возбужден! Что случилось?
Он дышал с трудом, и нужно было быть слепым, чтобы не видеть, что его здорово задело.
— Подойди-ка поближе, Лемми. Мне надо кое — что тебе сказать.
Я нагнулся к окну, он быстро высунул руку, поймал меня за воротник. Я заметил у него в другой руке револьвер. Малос был похож на всех дьяволов ада, а по затылку его стекала струйка крови. Он, видимо, получил пулю в голову.
— Наконец-то я держу тебя, проклятый подонок, продажный флик! Сейчас ты сдохнешь, вот увидишь!
— Послушай, Бонни, — сказал я, — что с тобой делается, Боже мой? Ты немного чокнутый или что?
— Так вот как ты свел счеты с Боско, проклятый легавый! Я не настолько недоразвит, как ты думал, и когда ты вышел из своих апартаментов на Джермен-стрит, я остался там и видел, как легавые уводили от тебя Вилли Боско. Я убрал этого проходимца и дерьмо, когда полицейские сажали его в машину. Я убрал его, а сейчас покончу с тобой!
— Не строй из себя дурака, Бонни! Внимание, вот они! Он сделал то, что я и ожидал. — На секунду повернул голову — и я нанес ему сильнейший удар, выхватив другой рукой револьвер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28