Барнес аккуратно спрятал бумагу в свой бумажник и вернулся к трупу. Ближайший осмотр раны на шее привел его к заключению, что она была нанесена обыкновенным перочинным ножом, так как была не глубока и не широка; перерезана была только сонная артерия. Это утвердило сыщика в предположении, что дама была зарезана во время сна, а это вызывало вопрос: «Имел ли убийца возможность входить в дом незаметно? Для этого он должен был иметь ключи или же его кто-нибудь впустил». Барнес вздрогнул, вспомнив, что Вильсон слышал крик несколько минут спустя после того, как увидел, что Митчель вошел в дом, из которого он вскоре после того вышел. Не с этой ли дамой был он в театре? В таком случае, каким образом она могла так скоро раздеться и уснуть? Все это требовало дальнейшего выяснения.
Когда он все это обдумывал, его взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на блестящем, лежавшем на полу возле сундука предмете, на который упал луч солнца. Несколько минут Барнес смотрел на предмет, не думая о нем, наконец он машинально поднял его. Но едва он ближе рассмотрел его, как его лицо отразилось торжествующей улыбкой. У него в руках была пуговица из красивой камеи, на которой была вырезана голова в профиль, а под ней имя «Юлия».
IV. Алмаз режет алмаз
Рассмотрев пуговицу, Барнес быстро вышел из квартиры и направился к отелю на 5 проспекте. Там он нашел Вильсона и узнал от него, что Митчель еще не выходил. Он осчастливил своего подчиненного несколькими словами благодарности за его вчерашние труды и послал наверх свою карточку. Несколько минут спустя ему передали приглашение подняться.
Квартира Митчеля состояла из двух комнат, выходивших на Двадцать третью улицу. Убранство комнаты, в которую вошел Барнес, указывало на богатство ее хозяина.
– Войдите, пожалуйста, сюда, мистер Барнес, мы не будем церемониться друг с другом, – произнес Митчель из другой комнаты.
Следуя приглашению, Барнес вошел в соседнюю комнату и тотчас же заметил, что она была убрана так же богато и блестяще, как и первая.
Митчель в шелковом халате стоял перед зеркалом и брился.
– Извините за беспокойство, – начал Барнес, – но вы позволили мне являться к вам в любое время.
– Мне следует просить извинения, что я вас так принимаю, но вам придется позволить мне закончить бритье, так как трудно разговаривать с лицом, наполовину покрытым мылом.
– Совершенно верно; но не торопитесь, я могу подождать.
– Благодарю. Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, думаете, что теперь время быть одетым, но я поздно вернулся вчера домой.
– Вероятно, были в клубе? – спросил Барнес, желавший узнать, не скажет ли Митчель неправду, но ему пришлось разочароваться.
– Нет, – отвечал Митчель, – я был в театре Казино; я обещал одной особе свести ее туда и должен был сдержать слово.
– Какому-нибудь господину?
– Не полагаете ли вы, что вы слишком любопытны? Впрочем, это был не господин, а дама; вон там, на мольберте, ее портрет.
Барнес обернулся и увидел написанный масляными красками портрет женской головки чудной красоты. Мистер Митчель сознался, что был с дамой в театре; Вильсон же утверждал, что они вошли в дом, где теперь лежит убитая. Это было весьма важно. По-видимому, в этом доме жила приятельница Митчеля и таким способом он и проник в него. Знал ли он, что и та, другая, там живет и проник ли он в ее квартиру, расставшись со своей приятельницей? Занятый этими мыслями, Барнес осматривал комнату, пока взгляд его не упал на жилет, лежавший на кровати, и имевший пуговицы, сходные с той, которая была у него в кармане. Он украдкой протянул к жилету руку, но едва пальцы прикоснулись к нему, как Митчель сказал, не поворачивая головы и не прерывая бритья:
– В жилете нет денег, мистер Барнес.
– Что вы этим хотите сказать? – обидчиво спросил Барнес, быстро отдернув руку.
Митчель провел несколько раз бритвой по щеке, затем повернулся и, посмотрев сыщику в лицо, ответил:
– Вы забыли, что я стою перед зеркалом; вот, что я хотел сказать.
– Вы как будто хотели сказать, что подозреваете меня в намерении украсть.
– Неужели? Очень жаль; но советую вам не делать подобных движений, если вы так обидчивы. Если я кого-нибудь принимаю в своей спальной, то надеюсь, что он не станет обыскивать мое платье за моей спиной.
– Будьте осторожны, мистер Митчель; вы говорите с сыщиком, и, если я протянул руку к вашему жилету, то сделал это, конечно, не с преступным намерением, вы это прекрасно знаете.
– Разумеется, знаю; более того, – я знаю, с каким намерением это было сделано. Вам не следует сердиться, а мне не следовало так говорить, но я был оскорблен.
– Я вас не понимаю.
– Мне показалось обидным, что вы обращаетесь со мной, как с обыкновенным преступником. Моя гордость была задета тем, что вы, придя сюда, решили, будто можете у меня под носом производить какие угодно расследования. Если бы я не стоял перед зеркалом, я ни за что бы не повернулся к вам спиной. Я сказал, что знаю, чего вы желаете: вы желаете осмотреть пуговицу на жилете.
Барнес смутился, но старался скрыть это.
– Вы знаете, что я слышал ваш разговор в вагоне, и там шла речь о гарнитуре из пяти оригинальных пуговиц и…
– Извините, я говорил о шести, а не о пяти пуговицах.
Барнесу снова не удалось поставить Митчелю ловушку. Он нарочно упомянул о пяти пуговицах в надежде, что Митчель воспользуется этой ошибкой, чтобы не быть вынужденным объяснять пропажи шестой, находившейся в кармане Барнеса.
– Ах, да, правда, теперь я вспомнил, что вы говорили о шести, – продолжал Барнес, – и вы согласитесь, что мое желание посмотреть на них совершенно понятно, так как я хотел бы… ну, например, узнать их при случае.
– Совершенно похвальное желание, но, милый мистер Барнес, я же вам сказал, что вы можете посещать меня в любое время и спрашивать о чем угодно. Отчего же вы не попросили меня прямо показать вам пуговицу?
– Конечно, это было бы лучше, и я прошу об этом.
– Они на жилете, и вы можете осмотреть их, если желаете.
Барнес взял жилет и, к своему удивлению, увидел на нем все шесть пуговиц: три с профилем Юлии и три с профилем Ромео; пуговицы были такие же, как и лежавшая в его кармане.
– Они очень красивы, мистер Митчель, и единственны в своем роде. Я в первый раз слышу, чтобы камеи носили, как пуговицы. Не говорили ли вы, что они были заказаны специально для вас?
– Да, они были сделаны для меня, – отвечал Митчель, – и представляют образцовые произведения резьбы. Однако пуговицы из камеи не такая уж редкость, как вы полагаете, хотя их чаще носят дамы, да и эти своим происхождением обязаны прихоти дамы. Я бы…
– Боже мой! – вскричал Барнес, – голова Ромео сделана с вас и очень похожа.
– Aгa, вы это заметили?
– Да, а вот профиль Юлии – копия этого портрета.
Барнес был взволнован: если головы камей являлись портретами, и та, которая находилась в его кармане, была тоже портретом дамы на мольберте, то между ними непременно существовала связь.
– Вы взволнованы, мистер Барнес. Что с вами? – спросил Митчель, зорко наблюдавший за сыщиком.
– Я совсем не взволнован.
– Ну нет, и взволновал вас вид пуговиц. Скажите мне, чем вызван ваш сегодняшний визит?
– Мистер Митчель, ответьте мне сначала на один вопрос, только хорошенько обдумайте его. Сколько пуговиц было заказано для гарнитура?
– Семь, – ответил Митчель так быстро, что Барнес с удивлением повторил:
– Семь? Однако вы только что говорили, что шесть.
– Я точно знаю, что я говорил, так как никогда не забываю ни одного произнесенного слова, и все они истинны. Я говорил, что гарнитур состоит из шести; но вы меня спрашиваете, сколько их было первоначально заказано, и я отвечаю семь. Ясно ли это?
– Следовательно, одна пуговица потеряна?
– Нисколько; я знаю, где она.
– Что же вы хотите сказать, утверждая, что гарнитур состоит из шести?
– Извините, мистер Барнес, если я откажусь ответить на этот вопрос. Я ответил уже на многие после того, как спрашивал вас, почему вы ко мне сегодня пожаловали.
– Ну, так я вам скажу, – ответил сыщик. – Я исследовал место, где было совершено тяжкое преступление, и нашел там седьмую пуговицу.
Если Барнес ожидал, что Митчель вздрогнет от испуга, будет волноваться, вообще, вести себя как обыкновенный преступник, которому предъявили грозные улики, то он ошибся в расчетах. Митчель лишь спокойно встал и подошел к Барнесу.
– Пуговица с вами? Можете вы мне ее показать?
Барнес секунду колебался, раздумывая, не грозит ли ему опасность лишиться пуговицы, если он отдаст ее в руки Митчеля, однако, решился удовлетворить его желание. Митчель очень внимательно осмотрел пуговицу с видом знатока, затем беззаботно подбросил ее на воздух и поймал.
– А что, мистер Барнес, если бы я отказался вернуть вам пуговицу?
– Я забрал бы ее силой.
– Справедливо; и такой эффект в театральной пьесе доставил бы великое удовольствие публике, но в действительной жизни все происходит иначе. Я попросту возвращаю вам пуговицу, – сказал Митчель и передал ее Барнесу с вежливым поклоном. – Я предоставляю ее вам; она не принадлежит к моему гарнитуру.
– Не принадлежит к вашему гарнитуру? – повторил смущенный Барнес.
– Нет, она не принадлежит к нему. Мне очень жаль вас разочаровать, но это так. Я уже говорил, что гарнитур состоял первоначально из семи пуговиц, но на седьмой была вырезана голова Шекспира. Моя приятельница носит ее в виде брошки.
– Но как объясните вы, что на пуговице, находящейся у меня, бесспорно вырезан портрет вашей приятельницы и что она сходна с пуговицами на вашем жилете?
– Милый мистер Барнес, я этого никак не объясняю, потому что это не моя обязанность; это ведь ваше дело.
– А что скажете вы, если я решусь тотчас арестовать вас и предоставлю присяжным решить, принадлежала ли пуговица к вашему гарнитуру или нет?
– Это было бы для меня, конечно, в высшей степени неудобно; но подобной неприятности можно подвергнуться в любое время: я говорю о неприятности быть арестованным неумным сыщиком. Извините, не раздражайтесь так быстро; я подразумевал не вас, так как знаю, что вы слишком благоразумны, чтобы арестовать меня.
– Из чего, смею спросить, вы это заключаете?
– Во-первых, из того, что вы наверное знаете, что я не убегу; во-вторых, потому, что вы этим ничего не выигрываете, так как я легко могу доказать все, мною сказанное; да и вы в душе убеждены, что я не лгу.
– В таком случае у меня есть еще одна просьба: не можете ли вы мне показать седьмую пуговицу или, вернее, брошку? – произнес Барнес, встав с места.
– Вы требуете от меня слишком многого, однако я исполню ваше желание с одним только условием: обдумайте его хорошенько прежде чем согласитесь. Заключая пари, я совсем не думал о возможности втянуть в дело имя женщины, которую я люблю больше всех на свете. У нее седьмая пуговица, и она не расстается с ней. Вы ничего не выиграете, посмотрев на нее, так как это будет только подтверждением моих слов, а вы и так им верите. Но если вы мне обещаете, что никогда не потревожите этой дамы по занимающему вас делу, я готов свести вас к ней, и она расскажет вам историю пуговиц.
– Я охотно даю вам требуемое вами обещание потому, что не имею ни малейшего намерения тревожить даму.
– Хорошо. Так ждите меня ровно в двенадцать часов внизу в вестибюле, и я отведу вас на квартиру этой дамы; теперь же прошу вас извинить меня, мне надо еще одеться.
V. Седьмая пуговица
На втором этаже играющего такую важную роль в нашем рассказе дома, на 30 улице, жила миссис Ремзен, богатая вдова, вращавшаяся в высшем обществе, с двумя дочерьми, Эмилией и Дорой.
Миссис Ремзен имела, как говорится, открытый дом и играла заметную роль в обществе и во всех благотворительных учреждениях.
Эмилия, ее старшая дочь, двадцатишестилетняя молодая девушка, возбуждала всеобщий восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Когда он все это обдумывал, его взгляд блуждал по комнате, пока не остановился на блестящем, лежавшем на полу возле сундука предмете, на который упал луч солнца. Несколько минут Барнес смотрел на предмет, не думая о нем, наконец он машинально поднял его. Но едва он ближе рассмотрел его, как его лицо отразилось торжествующей улыбкой. У него в руках была пуговица из красивой камеи, на которой была вырезана голова в профиль, а под ней имя «Юлия».
IV. Алмаз режет алмаз
Рассмотрев пуговицу, Барнес быстро вышел из квартиры и направился к отелю на 5 проспекте. Там он нашел Вильсона и узнал от него, что Митчель еще не выходил. Он осчастливил своего подчиненного несколькими словами благодарности за его вчерашние труды и послал наверх свою карточку. Несколько минут спустя ему передали приглашение подняться.
Квартира Митчеля состояла из двух комнат, выходивших на Двадцать третью улицу. Убранство комнаты, в которую вошел Барнес, указывало на богатство ее хозяина.
– Войдите, пожалуйста, сюда, мистер Барнес, мы не будем церемониться друг с другом, – произнес Митчель из другой комнаты.
Следуя приглашению, Барнес вошел в соседнюю комнату и тотчас же заметил, что она была убрана так же богато и блестяще, как и первая.
Митчель в шелковом халате стоял перед зеркалом и брился.
– Извините за беспокойство, – начал Барнес, – но вы позволили мне являться к вам в любое время.
– Мне следует просить извинения, что я вас так принимаю, но вам придется позволить мне закончить бритье, так как трудно разговаривать с лицом, наполовину покрытым мылом.
– Совершенно верно; но не торопитесь, я могу подождать.
– Благодарю. Садитесь, пожалуйста. Вы, конечно, думаете, что теперь время быть одетым, но я поздно вернулся вчера домой.
– Вероятно, были в клубе? – спросил Барнес, желавший узнать, не скажет ли Митчель неправду, но ему пришлось разочароваться.
– Нет, – отвечал Митчель, – я был в театре Казино; я обещал одной особе свести ее туда и должен был сдержать слово.
– Какому-нибудь господину?
– Не полагаете ли вы, что вы слишком любопытны? Впрочем, это был не господин, а дама; вон там, на мольберте, ее портрет.
Барнес обернулся и увидел написанный масляными красками портрет женской головки чудной красоты. Мистер Митчель сознался, что был с дамой в театре; Вильсон же утверждал, что они вошли в дом, где теперь лежит убитая. Это было весьма важно. По-видимому, в этом доме жила приятельница Митчеля и таким способом он и проник в него. Знал ли он, что и та, другая, там живет и проник ли он в ее квартиру, расставшись со своей приятельницей? Занятый этими мыслями, Барнес осматривал комнату, пока взгляд его не упал на жилет, лежавший на кровати, и имевший пуговицы, сходные с той, которая была у него в кармане. Он украдкой протянул к жилету руку, но едва пальцы прикоснулись к нему, как Митчель сказал, не поворачивая головы и не прерывая бритья:
– В жилете нет денег, мистер Барнес.
– Что вы этим хотите сказать? – обидчиво спросил Барнес, быстро отдернув руку.
Митчель провел несколько раз бритвой по щеке, затем повернулся и, посмотрев сыщику в лицо, ответил:
– Вы забыли, что я стою перед зеркалом; вот, что я хотел сказать.
– Вы как будто хотели сказать, что подозреваете меня в намерении украсть.
– Неужели? Очень жаль; но советую вам не делать подобных движений, если вы так обидчивы. Если я кого-нибудь принимаю в своей спальной, то надеюсь, что он не станет обыскивать мое платье за моей спиной.
– Будьте осторожны, мистер Митчель; вы говорите с сыщиком, и, если я протянул руку к вашему жилету, то сделал это, конечно, не с преступным намерением, вы это прекрасно знаете.
– Разумеется, знаю; более того, – я знаю, с каким намерением это было сделано. Вам не следует сердиться, а мне не следовало так говорить, но я был оскорблен.
– Я вас не понимаю.
– Мне показалось обидным, что вы обращаетесь со мной, как с обыкновенным преступником. Моя гордость была задета тем, что вы, придя сюда, решили, будто можете у меня под носом производить какие угодно расследования. Если бы я не стоял перед зеркалом, я ни за что бы не повернулся к вам спиной. Я сказал, что знаю, чего вы желаете: вы желаете осмотреть пуговицу на жилете.
Барнес смутился, но старался скрыть это.
– Вы знаете, что я слышал ваш разговор в вагоне, и там шла речь о гарнитуре из пяти оригинальных пуговиц и…
– Извините, я говорил о шести, а не о пяти пуговицах.
Барнесу снова не удалось поставить Митчелю ловушку. Он нарочно упомянул о пяти пуговицах в надежде, что Митчель воспользуется этой ошибкой, чтобы не быть вынужденным объяснять пропажи шестой, находившейся в кармане Барнеса.
– Ах, да, правда, теперь я вспомнил, что вы говорили о шести, – продолжал Барнес, – и вы согласитесь, что мое желание посмотреть на них совершенно понятно, так как я хотел бы… ну, например, узнать их при случае.
– Совершенно похвальное желание, но, милый мистер Барнес, я же вам сказал, что вы можете посещать меня в любое время и спрашивать о чем угодно. Отчего же вы не попросили меня прямо показать вам пуговицу?
– Конечно, это было бы лучше, и я прошу об этом.
– Они на жилете, и вы можете осмотреть их, если желаете.
Барнес взял жилет и, к своему удивлению, увидел на нем все шесть пуговиц: три с профилем Юлии и три с профилем Ромео; пуговицы были такие же, как и лежавшая в его кармане.
– Они очень красивы, мистер Митчель, и единственны в своем роде. Я в первый раз слышу, чтобы камеи носили, как пуговицы. Не говорили ли вы, что они были заказаны специально для вас?
– Да, они были сделаны для меня, – отвечал Митчель, – и представляют образцовые произведения резьбы. Однако пуговицы из камеи не такая уж редкость, как вы полагаете, хотя их чаще носят дамы, да и эти своим происхождением обязаны прихоти дамы. Я бы…
– Боже мой! – вскричал Барнес, – голова Ромео сделана с вас и очень похожа.
– Aгa, вы это заметили?
– Да, а вот профиль Юлии – копия этого портрета.
Барнес был взволнован: если головы камей являлись портретами, и та, которая находилась в его кармане, была тоже портретом дамы на мольберте, то между ними непременно существовала связь.
– Вы взволнованы, мистер Барнес. Что с вами? – спросил Митчель, зорко наблюдавший за сыщиком.
– Я совсем не взволнован.
– Ну нет, и взволновал вас вид пуговиц. Скажите мне, чем вызван ваш сегодняшний визит?
– Мистер Митчель, ответьте мне сначала на один вопрос, только хорошенько обдумайте его. Сколько пуговиц было заказано для гарнитура?
– Семь, – ответил Митчель так быстро, что Барнес с удивлением повторил:
– Семь? Однако вы только что говорили, что шесть.
– Я точно знаю, что я говорил, так как никогда не забываю ни одного произнесенного слова, и все они истинны. Я говорил, что гарнитур состоит из шести; но вы меня спрашиваете, сколько их было первоначально заказано, и я отвечаю семь. Ясно ли это?
– Следовательно, одна пуговица потеряна?
– Нисколько; я знаю, где она.
– Что же вы хотите сказать, утверждая, что гарнитур состоит из шести?
– Извините, мистер Барнес, если я откажусь ответить на этот вопрос. Я ответил уже на многие после того, как спрашивал вас, почему вы ко мне сегодня пожаловали.
– Ну, так я вам скажу, – ответил сыщик. – Я исследовал место, где было совершено тяжкое преступление, и нашел там седьмую пуговицу.
Если Барнес ожидал, что Митчель вздрогнет от испуга, будет волноваться, вообще, вести себя как обыкновенный преступник, которому предъявили грозные улики, то он ошибся в расчетах. Митчель лишь спокойно встал и подошел к Барнесу.
– Пуговица с вами? Можете вы мне ее показать?
Барнес секунду колебался, раздумывая, не грозит ли ему опасность лишиться пуговицы, если он отдаст ее в руки Митчеля, однако, решился удовлетворить его желание. Митчель очень внимательно осмотрел пуговицу с видом знатока, затем беззаботно подбросил ее на воздух и поймал.
– А что, мистер Барнес, если бы я отказался вернуть вам пуговицу?
– Я забрал бы ее силой.
– Справедливо; и такой эффект в театральной пьесе доставил бы великое удовольствие публике, но в действительной жизни все происходит иначе. Я попросту возвращаю вам пуговицу, – сказал Митчель и передал ее Барнесу с вежливым поклоном. – Я предоставляю ее вам; она не принадлежит к моему гарнитуру.
– Не принадлежит к вашему гарнитуру? – повторил смущенный Барнес.
– Нет, она не принадлежит к нему. Мне очень жаль вас разочаровать, но это так. Я уже говорил, что гарнитур состоял первоначально из семи пуговиц, но на седьмой была вырезана голова Шекспира. Моя приятельница носит ее в виде брошки.
– Но как объясните вы, что на пуговице, находящейся у меня, бесспорно вырезан портрет вашей приятельницы и что она сходна с пуговицами на вашем жилете?
– Милый мистер Барнес, я этого никак не объясняю, потому что это не моя обязанность; это ведь ваше дело.
– А что скажете вы, если я решусь тотчас арестовать вас и предоставлю присяжным решить, принадлежала ли пуговица к вашему гарнитуру или нет?
– Это было бы для меня, конечно, в высшей степени неудобно; но подобной неприятности можно подвергнуться в любое время: я говорю о неприятности быть арестованным неумным сыщиком. Извините, не раздражайтесь так быстро; я подразумевал не вас, так как знаю, что вы слишком благоразумны, чтобы арестовать меня.
– Из чего, смею спросить, вы это заключаете?
– Во-первых, из того, что вы наверное знаете, что я не убегу; во-вторых, потому, что вы этим ничего не выигрываете, так как я легко могу доказать все, мною сказанное; да и вы в душе убеждены, что я не лгу.
– В таком случае у меня есть еще одна просьба: не можете ли вы мне показать седьмую пуговицу или, вернее, брошку? – произнес Барнес, встав с места.
– Вы требуете от меня слишком многого, однако я исполню ваше желание с одним только условием: обдумайте его хорошенько прежде чем согласитесь. Заключая пари, я совсем не думал о возможности втянуть в дело имя женщины, которую я люблю больше всех на свете. У нее седьмая пуговица, и она не расстается с ней. Вы ничего не выиграете, посмотрев на нее, так как это будет только подтверждением моих слов, а вы и так им верите. Но если вы мне обещаете, что никогда не потревожите этой дамы по занимающему вас делу, я готов свести вас к ней, и она расскажет вам историю пуговиц.
– Я охотно даю вам требуемое вами обещание потому, что не имею ни малейшего намерения тревожить даму.
– Хорошо. Так ждите меня ровно в двенадцать часов внизу в вестибюле, и я отведу вас на квартиру этой дамы; теперь же прошу вас извинить меня, мне надо еще одеться.
V. Седьмая пуговица
На втором этаже играющего такую важную роль в нашем рассказе дома, на 30 улице, жила миссис Ремзен, богатая вдова, вращавшаяся в высшем обществе, с двумя дочерьми, Эмилией и Дорой.
Миссис Ремзен имела, как говорится, открытый дом и играла заметную роль в обществе и во всех благотворительных учреждениях.
Эмилия, ее старшая дочь, двадцатишестилетняя молодая девушка, возбуждала всеобщий восторг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24