Твою мать!
— Если хочешь поймать его за руку, на самом деле придется заниматься какой-то деятельностью. Но тогда нужна крупная афера и то — без особых шансов на успех.
— Да какая афера! — отмахнулся Михайлюк. — Что я, Челентано какой-нибудь?
— Ты, конечно, не Челентано, — впервые за все время разговора улыбнулась Наталья, — и блефовать не умеешь.
Если бы, произнося эти слова, Наталья знала, что именно на блефе ее удерживает возле себя бывший следователь Федор Михайлюк, если бы она только знала!..
— Нет, такой херней мы заниматься не будем. Да у нас и бабок на это нет. Мы должны работать чисто, без «хвостов». Пока будем действовать по намеченному плану, а там — посмотрим.
— Да я же говорю… — пробовала возразить Наталья.
— Заткнись лучше. Ты что, постели так боишься? Может, ты лесбиянка?
От охвативших ее неприятных воспоминаний Наталья побледнела. Но в затемненном салоне автомобиля перемена в ее лице осталась для Михайлюка незамеченной.
— Если я лесбиянка, то ты педераст, дядя Федор, — со злостью выпалила она.
Михайлюк шумно засопел носом.
— Еще раз такое от тебя услышу — пожалеешь, что со мной встретилась.
— Я и так жалею, — отвернулась Наталья. — Ладно, мне пора. Меня ждут в театре.
— Иди-иди, актриса. Только не забывай об основной работе. Я с тобой свяжусь.
Глава 15
— …Андрей Рублев — самый знаменитый русский иконописец.
Историографическая традиция относит его рождение к началу четырнадцатого века.
Это было самое мрачное для Руси время. Татаро-монгольское иго подавляло страну не только экономически, но и духовно. Единственной областью, в которой могли раскрыть свой талант гении эпохи, было клерикальное искусство. Учитель Андрея Рублева, знаменитый Феофан Грек, долгие годы провел в Византии, где усвоил православный греческий иконописный канон в совершенстве. Однако художественный дар его был так велик, что он не остановился на простом копировании, сумел развить иконопись и поднять ее до уровня высокого искусства. А его гениальный ученик Андрей Рублев даже превзошел своего учителя…
Монотонный голос экскурсовода, эхом отдававшийся в многочисленных залах Центрального Дома художников, где экспонировались иконы и муляжи фресок Андрея Рублева, заставлял Наталью отвлечься от цели ее прихода в ЦДХ. «Интересно, — думала она, разглядывая лики святых на потемневших от времени досках, — почему он назначил встречу именно здесь? Хочет показать, что простой налоговый инспектор может быть ценителем искусства?»
Кашинцев появился вовремя — минута в минуту.
Он неслышно подошел к Наталье сзади и, чуть наклонившись к ее уху, сказал:
— Непостижимо, правда?
— Вы имеете в виду?.. — Она чуть повернула голову.
— Да-да, глаза и лики. Такие смиренные и в то же время одухотворенные.
Отдаленные от нас временем и такие современные.
— Вы так считаете?
— Несомненно. Как будто сам Андрей Рублев смотрит на нас из глубины времен.
— Да, пожалуй… — Она намеренно отступила на шаг, как бы невзначай наткнувшись на своего спутника. — Ой, простите!..
Сквозь тонкое платье Наталья почувствовала его горячие руки и поняла, что не ошиблась.
— Ничего-ничего, — чуть покраснел Кашинцев, — я и сам не раз, созерцая эти великие творения, ловил себя на мысли, что теряю ощущение реальности. Хотя еще не доказано, что более реально — окружающий нас жестокий, бездуховный, жадный мир или живопись, которая превращает его в нечто идеальное и возвышенное.
— Пожалуй, тут я соглашусь с вами.
Они медленно прошлись вдоль стен зала, при этом Кашинцев аккуратно придерживал ее под локоть.
— Вы знаете, Наташа, — можно я буду вас так называть?
— Разумеется.
— Вы знаете, Наташа, мне очень жаль экскурсоводов, которые вынуждены многократно повторять одни и те же зазубренные фразы перед толпами малограмотного плебса, который сюда приводят, словно стадо. Большинству из них нет никакого дела до высокого искусства. С гораздо большим удовольствием они отправились бы на вещевой рынок «Динамо» за дешевым шмотьем.
— Возможно, вы в каком-то смысле правы, но мне кажется, что это слишком жестоко.
— Что именно вы считаете жестоким? — торопливо поинтересовался Кашинцев.
— Такое отношение к людям. Не все же из них посвящают свою жизнь колготкам и колбасе.
— Наташенька, вы — идеалистка! — уверенно заявил налоговый инспектор. — Вы всю жизнь имели дело с прекрасным, в ваш круг общения, очевидно, входили люди просвещенные, интеллигентные… А реальность, увы, столь низменна, что лишь общение с высоким искусством может спасти от ожесточения души.
— Может быть, и эти люди, — Наталья выразительно посмотрела на толпу экскурсантов, — тоже пытаются приобщиться к высокому, чтобы не забывать о душе?
— Ну, может быть, — Кашинцев едва заметно шевельнул плечами. — Но я мог бы поспорить с вами, что, выйдя отсюда, все они с энтузиазмом разбегутся по магазинам и на базары, мгновенно позабыв об услышанном и увиденном здесь. Ну да ладно, что это мы все о других? Давайте о нас с вами поговорим.
— Давайте, — улыбнулась она, — именно поэтому я и позвонила.
— А я уже устал ждать, думал, что вы так и не объявитесь.
— Почему?
Он вымученно рассмеялся:
— Мне показалось, что я вас напугал.
— Волков бояться — в лес не ходить.
— Это я — волк?
— Я имела в виду, конечно же, не вас, — Наталья сделала легкий реверанс в сторону Кашинцева, — а те неприятности, которые могут ожидать меня на избранном поприще.
— Что ж, мне импонирует ваша решительность, — сказал он, присаживаясь на узкую музейную банкетку и приглашая сесть Наталью. — У вас уже есть какие-то конкретные планы?
— Разумеется, есть. Но, откровенно говоря, я еще пока не разобралась со всеми формальностями.
— Я могу чем-то помочь? — с готовностью вызвался Кашинцев.
— Пока, наверное, нет, но в ближайшее время я собираюсь организовать крупную рекламную сессию, и тогда ваше предложение окажется кстати. — Она вдруг часто заморгала и осторожно притронулась пальцем к уголку глаза.
— Что-то случилось? — участливо спросил Кашинцев.
— Кажется, мне ресница в глаз попала. — Наталья раскрыла сумочку и принялась искать носовой платок.
Кашинцев неожиданно напрягся и, склонив голову, заглянул ей в сумочку, — Вы что-то ищете? — озабоченно поинтересовался он.
— Да, у меня здесь где-то платок…
— Позвольте, я помогу. — Он сунул руку в ее сумочку и подозрительно долго шарил в поисках носового платка. — Этот шелковый? — спросил он, доставая сложенный вчетверо маленький кусочек материи. — Какая прелесть! Повернитесь ко мне, Наташа.
Наталья широко раскрыла глаза, Кашинцев засуетился, пытаясь уголком носового платка подцепить едва заметную пылинку, и неожиданно широко улыбнулся.
— Что такое? — спросила она.
— Вы знаете наилучший способ достать соринку из глаза?
— Не знаю.
— Языком. Точнее, кончиком языка.
— Не стоит, — напряженно проговорила Наталья.
— Хорошо, хорошо, — смущенно согласился Кашинцев, поддел пылинку и вернул ей платок. — Все в порядке, ваш макияж не пострадал.
Наталья смахнула кончиком мизинца выступившую в уголке глаза слезу и, возвращая платок на место, заметила:
— Это дорогая водостойкая тушь.
— Я и не сомневался. Вы знаете, у меня есть предложение: давайте прогуляемся, можно пройтись по аллеям парка или по набережной, посидеть в каком-нибудь кафе. Годится?
— Пожалуй, здесь душновато.
— Ну, как все прошло? — Из телефонной трубки доносился озабоченный голос Федора Михайлюка. — Есть какие-нибудь зацепки?
— Какие, к черту, зацепки?! — раздраженно бросила Наталья. — Он ведет себя, как иностранный шпион, — подозрителен до паранойи.
— С чего ты взяла?
— Стоило мне раскрыть сумочку, как он тут же засунул туда руку и обшарил ее. То ли включенный диктофон искал, то ли гранату.
— Вот сука! — выругался Михайлюк. — И что, ничего не говорил?
— О делах — ни слова. Кормил меня баснями об искусстве и духовности.
— Какая, бля, духовность? Вот мудила! Но ты хоть дала себя помацать?
— Он сделал это, не спрашивая моего разрешения.
— Ручонки небось у него подрагивали?
— Как у всякого озабоченного мужика.
— Хоть что-то, — выдохнул Михайлюк.
«Обрадовался, — зло подумала Наталья. — Ну, дядя Федор, даром тебе это не пройдет. Я еще отыграюсь…»
— Ладно, не будем тянуть кота за яйца, — грубо сказал Федор. — Забивай ему «стрелку» на субботу и тащи на нашу хазу. Устроим клиенту испытание постелью.
— Еще слишком рано, — попробовала возразить Мазурова.
— В самый раз. Конец связи.
Времени до начала спектакля оставалось довольно много, и Наталья решила зайти в «Молодую гвардию». Это был ее любимый книжный магазин — расположен в центре города, а народу не так много, как в остальных. Первым делом она остановилась возле полки с путеводителями и географическими справочниками. С мыслью о возможном отпуске она полистала туристический справочник по Испании и, отметив для себя экзотические пейзажи Альмерии с белоснежными домиками в мавританском стиле, нашла на карте этот небольшой южный городок.
«Неплохое место, — подумала она. — Кажется, где-то там неподалеку, в горах, находится съемочная база, где Серджо Леоне снимал свои классные вестерны с Клинтом Иствудом. Вот бы махнуть туда…»
Поставив справочник на место, Наталья невесело вздохнула и прошла к стеллажам с исторической литературой. Пробежав глазами по многочисленным изданиям, на обложках которых были изображены двуглавые российские орлы и портреты Николая II, она обратила внимание на крупный фолиант в зеленой обложке — книгу академика Фоменко «Империя. Русь. Орда», вызвавшую своим появлением в свет настоящий скандал и пристальный интерес широкой публики.
— Интересуетесь новой хронологией? — раздался голос у нее за спиной.
Обернувшись, Наталья увидела уже знакомого ей следователя Старостина.
Глядя на него вполоборота, она подумала, что эта встреча едва ли была случайной.
— Следите за мной? — насмешливо спросила она.
— Хотите верьте, хотите нет, — на лице Старостина появилась принужденная улыбка, — но я часто бываю в этом магазине. Увидев вас здесь, был, так сказать, слегка удивлен. Вот, решил подойти.
— Вас удивляет, что я интересуюсь книгами?
— Скорее не книгами вообще, а подобной, с позволения сказать, литературой. — Он кивнул на книгу у нее в руках.
— Я в этом слабо разбираюсь, — призналась Наталья. — Просто недавно посмотрела передачу по НТВ, и услышанное меня заинтриговало. Но книга, вижу, сложнее, чем я думала. Вряд ли осилю. А вы считаете, что подвергать сомнению исторические догмы запрещено?
— Признаюсь, я не в восторге от подобных писаний. Меня смущают утверждения Фоменко о том, что библейские сказания имеют непосредственное отношение к истории Древней Руси. Я горжусь достижениями древнерусской цивилизации, но не думаю, что в этом свете допустимо подвергать сомнению Святое Писание и всю историю человечества.
— И все же это интересно. Послушав выступление одного из его коллег, я не сомневаюсь, что в чем-то Фоменко прав.
— Возможно, — пожал плечами Старостин. — Но варианты разрешения этой проблемы лично меня не устраивают. Вольности, которые он допускает, позволяют поставить под сомнение не только прошлое, но и настоящее. Так и до полной анархии докатиться недолго. Россия сейчас на перепутье, даже недавнее прошлое не служит примером для нынешних поколений. Я же верю, что Россия должна возродиться на основе идеалов христианской цивилизации, а Фоменко и его последователи именно эти идеалы ставят под сомнение.
— А вы не путаете христианские идеалы с сугубо политическими целями?
— История, по-вашему, не наука, а политика? — удивился Старостин.
— Конечно. Каждый трактует события прошлого по-своему, исходя из личной выгоды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52