Я перечитал его. Подумать только, что это письмо убило двух человек! Я вложил листок в конверт и надписал адрес Бланшена. Затем положил его в карман домашней куртки, решив отправить его как можно скорее. Теперь я ощущал себя должником Бланшена. Хоть его поступок и не принес никакой пользы, все же сделка была сделкой.
Мина была в ванной. Когда она вышла, ее шикарные волосы были замотаны полотенцем. Я вошел после нее, разделся и встал под холодный душ, чтобы успокоить нервы. Через секунду Мина вернулась.
— Тебе что-то надо? — крикнул я из-за занавески.
— Чулки…
Она вышла.
Я еще долго стоял под колючей струей. Я очень устал от жизни и чувствовал себя бесконечно одиноким, ненавидя сам себя, понимая, что наша совместная жизнь не принесет ничего хорошего. Я подумывал расстаться с Миной и возвратиться в Африку. В Бакуме был мотель, принадлежавший одному французу, такому же толстому и болезненному, как Бланшен. Он сидел все время в баре, вспоминая детство, проведенное в Бельвиле, и рассказывая о Телеграфной улице, о красивых местах, о сиреневой дымке, постоянно плавающей над Парижем.
Благодаря ему я влюбился в этот город. Каждый вечер я приходил к нему в бар и медленно убивал печень. Откуда-то издалека до нас доносились звуки тамтама. Это действовало на нервы, но позволяло ощутить себя вне обычной жизни, сохранить душевное равновесие, а остальное доделывал алкоголь. Да, я отправлюсь добивать свою печень в Бакуму, снова увижу скучающих белых дам, покорных негритянок, всегда готовых к примитивному сексу, услышу музыку, навевающую тоску, попаду на чопорные приемы.
Там Мина будет казаться мне как бы умершей, и я тоже буду идеализировать ее. Она снова займет место, на которое ее воздвигла моя любовь и откуда она начала опускаться.
Я закрутил кран и хорошенько растерся. Затем натянул брюки и домашнюю куртку. Не знаю почему, но я сразу же инстинктивно полез в карман: письма не было. Я вспомнил о неожиданном появлении Мины, когда принимал душ, и выскочил из ванной.
Мина сидела в гостиной за низеньким столиком. Она вскрыла мой конверт и достала письмо. Рядом лежала заметка из газеты с описанием гибели Доминика. Она изучала эти документы как школьница, которая учит трудный урок. Ее брови были сведены от напряжения. Я вошел и, закрыв дверь, прислонился к ней спиной. Наконец Мина подняла глаза. Но это была уже не прежняя Мина. Она совершенно преобразилась: лицо вытянулось, глаза запали, подернулись мертвенным блеском и напоминали потускневшие камни. Я ничего не говорил. Она и так все поняла.
— Никогда не думала, что ты коварен, Поль.
— Спасибо.
— Ты провернул дельце весьма умело…
— Неужели?
— Подумать только, что мы с Домиником пытались совершить идеальное преступление!
— Нужно было посоветоваться со мной. Она не сводила с меня глаз.
— Какими прекрасными преступниками становитесь вы, честные люди, когда беретесь за дело.
— Слишком громко сказано, Мина. Я бы назвал это более скромно: способом законной защиты.
Мертвенный блеск в ее глазах усилился, и во взгляде я прочел свой приговор. Мина убьет меня, это неизбежно… Странное спокойствие овладело мной. Я смирился… Смерть казалась мне идеальным и разумным выходом.
— Думаю, что после всего, что случилось, ты убьешь меня, Мина. Она кивнула головой.
— Я тоже так думаю, Поль. Что я еще могу сделать для Доминика?
— Ладно, пусть будет так. Но только вначале я хочу заставить тебя понять…
— Понять что?
— Почему я это сделал. Она встряхнула головой.
— Тебе это никогда не удастся!
— Идем…
После минутного колебания она пошла за мной. Мы поднялись на чердак. Я включил магнитофон, который все еще стоял здесь.
— Ты сейчас это услышишь, Мина… Представь, что чувствует влюбленный мужчина, слушая такое…
Я поставил пленку с записью их любви… Эти вздохи и стоны того, кто был уже мертв, были невыносимы. Я заткнул уши, чтобы их не слышать. Мина зарыдала. Она плакала и дрожащими руками сжимала себе виски.
— Доминик! — умоляла она. — Мой Доминик! Почему ты не со мной? Любимый, я жду тебя! Я жду… Приходи… Доминик, дорогой, мне нужны твой голос, твое тепло, твоя улыбка…
Я выключил магнитофон. Я тоже плакал, оплакивал ее горе. Теперь ее и моя любовь перемешались… И обе были глубоко выстраданы.
Вдруг Мина вскочила и побежала по лестнице. Было слышно, как она спускается, прыгая через ступеньки. Я решил, что она пошла за оружием, чтобы меня убить. Я ждал…
На чердаке было душно. Через маленькое запыленное окошко я видел небо Солони, покрытое мелкими облаками, сухие листья, гонимые ветром… Итак, она убьет меня. Я умру здесь, на этом душном чердаке… Так будет даже лучше.
Прошло немного времени. Ее шаги вновь раздались на лестнице. Но теперь они были более спокойными. Я оставался совершенно равнодушным и думал только об одном: какое оружие она принесет.
Наконец она появилась. Ее лицо на фоне рыжих волос было белым. В руке она держала маленький флакончик с ядом, который нашел Доминик, копая землю. Он задолго опередил меня, приготовив мне смерть.
Мина опустилась на чемодан.
— Поставь еще раз пленку, Поль.
— Нет!
— Я хочу, чтобы ты ее поставил, слышишь? Хочу!
Я нажал на перемотку, потом на воспроизведение. Я не перемотал пленку до конца, и запись началась со стона Доминика. Это был стон наслаждения, сладострастный и ненасытный. Мина слушала молча. Она больше не плакала. Я же не отрывал глаз от флакона. Не думает ли она, что заставит меня это выпить?
Когда запись кончилась, Мина сняла резиновую пробку, поднесла флакон к губам и, прежде чем я успел что-либо сделать, проглотила содержимое.
Я заорал:
— Ах ты, дрянь! В Шекспира поиграть захотела? Выхватив коричневый флакончик, я запустил им в другой конец чердака. Нужно было вызвать врача, но я же разбил телефон… Что делать? Силой тащить ее в деревню?
— Мина, — повторял я, — Мина, нужно что-то делать… Жестом она приказала мне замолчать.
— Тише, Поль… Дай хоть умереть спокойно.
Я бегал вокруг нее, в отчаянии ломая себе руки.
— Это невозможно, Мина! Ты не сделаешь этого! Ты не оставишь меня одного! Снова одного… Она слегка улыбнулась.
— Ты не останешься один, Поль… Не забудь, что я оформила страховку в твою пользу. Теперь многие заинтересуются тобой.
Никогда не думал, что можно оскорбить умирающего. И, однако же, я это сделал. Ее месть была дьявольской.
— Мина, ты — стерва. Я проклинаю тебя! Она прошептала:
— Спасибо, Поль. Твое проклятие — это благословение.
Она побледнела еще сильней, и лицо ее исказилось. Она дотронулась рукой до груди.
— Не везет женщинам в этом доме, — прошептала она.
Я перестал бесноваться. Смотрел на нее. Магнитофон все еще был включен и слабо потрескивал. Ее лицо снова стало красивым. Как у изваяния. По мере того как жизнь покидала ее, оно приобретало холодное величие мрамора. Я встал на колени.
— Прости, Мина… Я слишком любил тебя… Я вас никогда не забуду, тебя и его.
Мне показалось, что последние слова тронули ее. Она очнулась, немного приподняла ресницы.
— Поль…
Я еще слышал ее.
— Говори, родная, говори… Я слышу…
— Все одиноки, — прошептала она. — А мертвые тоже?
Я встал, взял ее на руки и, шатаясь, спустился по лестнице. Внизу я положил ее на диван и заметил, что она больше не дышит. И только тогда ответил на ее вопрос.
— Не знаю, одиноки ли мертвые, Мина, но вряд ли они более одиноки, чем живые!

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16