Вооруженный обрывками знаний, почерпнутых у Бариновича, он смело вытащил досье на откровенно алхимический «Золотой раствор». Это была самая тонкая из папок. Никелированная дужка скоросшивателя скрепляла лишь несколько наклеенных на картон фотографий, запечатлевших совершенно неведомые округлые письмена.
Люсин бережно вернул папку на место и принялся переписывать этикетки в блокнот. Дойдя до уже встречавшейся ему «Мази ведьм», он не сдержал любопытства. На сей раз досье оказалось куда более представительным. Помимо разноязычных фотокопий, в нем были машинописные страницы, вырезки из газет и журналов. Даже Булгаков, Шарль де Костер не прошли мимо бдительного ока Георгия Мартыновича. Со свойственной ему пунктуальностью соответствующие выдержки были аккуратно подколоты и снабжены обстоятельными комментариями. Из них Люсин узнал, в частности, что его любимый Костер с юношеских лет собирал древние фламандские легенды, и в таком, осторожно говоря, специфическом вопросе, как полет на шабаш, считается крупным авторитетом. Именно на него ссылался американский профессор, по всему видно, отчаянный знаток черной магии, доказывая, что ручка «настоящей» летучей метлы изготовлялась именно из березы.
Соответствующая статья была напечатана в еженедельнике «Новая метла"note 22 и датирована 1984 годом.
Венцом беспрецедентного собрания самой дремучей ереси явилась итоговая записка, где Георгий Мартынович предпринял попытку наново воссоздать утраченный, а возможно, и вовсе никогда не существовавший рецепт. Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и нутряное сало енотов, красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры.
Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.
«Гансик сказал правду, — писал Солитов своим бесподобным почерком, ссылаясь на „Тиля Уленшпигеля“. — Снадобье, которым он снабдил Катлину, обладало ярко выраженной анестезией и оказывало мощное галлюцинаторное воздействие. Несчастным женщинам только казалось, что они летали на сатанинский бал, где предавались омерзительным танцам с дьяволами и варили в котлах младенцев. Но прав и Булгаков! Мазь, которую поднес Маргарите Николаевне Азазелло, действительно должна была легко всасываться, холодить кожу и отдавать болотной тиной».
Далее шли совершенно непонятные Люсину структурные формулы, где шестиугольные ячейки бензола были опутаны разветвленной паутиной всяческих радикалов.
— А здесь у нас хранятся уникумы! — В голосе Берсенева отчетливо прозвучала гордая радость. — Латинские, греческие, арабские, древнееврейские и даже коптские рукописи. Есть кусочек подлинного египетского папируса из храма Тота в Фивах. Вы даже не представляете себе, сколько все это может стоить! Там у них на ежегодных аукционах за какой-то клочок пергамента платят фантастические суммы!.. Впрочем, я не специалист,
— внезапно спохватился он. — Возможно, вся эта макулатура и не имеет особой ценности. Ведь одно дело — личные письма Наполеона или чертеж Леонардо, другое — заумная и заведомо лживая белиберда. Кто на такое польстится?.. Вообще-то у них там большой интерес ко всяческому мракобесию, — добавил он для пущей объективности.
— А где травники? — спросил Люсин, никак не отреагировав на столь очевидные противоречия. — Ятрохимия, Парацельс?
— По-видимому, где-то тут. — Берсенев открыл шкаф, над которым висел гравированный портрет монаха с тонзурой и в сутане. В арке из терниев, где сплетенные колючки перемежались усатыми жучками, ящерицами и тугими бутонами роз, готическим шрифтом значилось: «Albertus Magnus».
Но Игорь Александрович еще недостаточно свободно ориентировался в уникальном собрании, которое уже почитал своим. В шкафу, над которым простер натруженные костистые длани Альберт Великий, стояли справочники и энциклопедии: Брокгауз и Эфрон, три издания БСЭ, «Британика», «Большой Лярусс» и уникальный словарь Дидро — Д'Аламбера — первый свод мудрости европейской.
Интересовавшие Люсина книги хранились, как вскоре выяснилось, в секретере, ключ от которого пришлось искать в ящиках письменного стола, забитых всевозможными бумагами и канцелярской мелочью.
Бережно перелистывая раскрашенные от руки рисунки растений, Люсин пытался представить себе, как выглядел тот, Пражский травник, которому было предназначено сыграть в жизни Георгия Мартыновича роковую роль. Скорее всего он мало чем отличался от этих пухлых растрепанных томов, оттиснутых в Варшаве и Дрездене. На одном из них виднелась издательская метка, изображавшая череп с выползающей из темной глазницы змеей. Зловещая виньетка напомнила Владимиру Константиновичу «Песнь о Вещем Олеге». В хаотическом клубке всяческих случайностей и впрямь проблескивали кованые звенья предначертаний.
Кроме зелейных сборников и алхимических раритетов вроде Раймунда Луллия, изданного знаменитым Альдом Мануцием, в секретере лежали и творения современных авторов. Сложенные отдельно стопкой, они ершились множеством закладок. Здесь были работы Лосева, Аверинцева и уже знакомая монография Бариновича. Просмотрев несколько закладок с пометками Солитова, не представлявшими особого интереса, Люсин уже собрался было задвинуть всю кипу на место, как вдруг наткнулся на голубую обложку с романтической каймой «Золотой библиотеки» фантастики и приключений. Сердце радостно встрепенулось до того, как глаза успели схватить название: «Сокровища Марии Медичи». Эту книгу, написанную Березовским по горячим следам дела, которым он, Люсин, продолжал втайне гордиться, не узнать было просто немыслимо. Давным-давно законченное и сданное в архив, оно время от времени продолжало напоминать о себе глухими отголосками и престранного свойства совпадениями. Люсин не остался безучастным к отдаленному зову и все, что значилось на закладках, добросовестно переписал в свой блокнот. В том числе и такие эмоциональные заключения, как «бред!» и «чушь!». Особое негодование почему-то вызвали у Солитова те места, где Березовский пускался в домыслы насчет жезла великого магистра Мальтийского ордена.
«Жезл победителя мальтийский хранит содружество ключа…» — сами собой ожили в душе строки. «Неужели Солитов тоже интересовался загадкой ларца?»
— Наверное, это исключительно ценные книги? — как бы вскользь уронил Люсин, перелистав напоследок лечебник из Аугсбурга.
— Не чрезмерно, — покашляв в кулак, осторожно ответил Берсенев.
— Интересно, где Георгию Мартыновичу удалось раскопать подобные редкости? Наверное, он был связан с другими любителями? — Владимир Константинович извлек из маленького ящичка давно запримеченную им записную книжку и, не глядя, словно по рассеянности, перелистал истрепанные, сверху донизу исписанные страницы.
— Ничего не могу вам сказать. Большая часть библиотеки перешла к моему тестю по наследству. Вы разве не знаете, что его отец был знаменитым в свое время врачом?
— Откуда ж мне знать, Игорь Александрович?
— Я-то, грешным делом, полагал, что вам все известно, вся подноготная, так сказать…
— Если бы!.. Он случайно не поддерживал контактов с коллекционерами, может быть, букинистами?
— Понятия не имею… Людмила Георгиевна ужасно переживает. Мне бы не хотелось оставлять ее надолго одну. — Берсенев весьма прозрачно намекнул, что начинает тяготиться расспросами.
— Да-да, конечно, — заторопился Люсин. — С вашего позволения я возьму на какое-то время эту записную книжку?
Глава восемнадцатая. ЧУВСТВО ИСТОРИИ
С Юрой Березовским Люсин виделся теперь довольно редко, хотя перезванивались они почти ежедневно. Просто так, без особой надобности, для успокоения души. Оба были загружены работой, время с каждым годом неслось все быстрее, а суматошная московская жизнь не позволяла задержаться, прислушаться к себе, чтобы решительно поломать уже загодя сложившийся день и выкроить часок-другой для совершенно неделовой встречи.
Мешала, хотя Люсин и не признавался в этом себе, еще и растущая Юркина популярность. Несмотря на то что его упорно обходили литературными премиями и проявляла обидное равнодушие критика, увлеченная перебором одних и тех же имен, он пользовался завидной известностью. В отличие от многих, куда более щедро одаренных наградами и званиями коллег, многократно переиздававших свои сочинения, книги Березовского, исчезавшие с прилавков в считанные минуты, знала вся читающая публика. Это было истинное, заслуженное признание, заработанное упорным трудом. Очень уважаемые и авторитетные люди все чаще отзывались о нем как о писателе-энциклопедисте, подчеркивая всеобъемлющий и вместе с тем легкий для восприятия характер его эрудиции. Юрий и сам не заметил, как оброс кучей обязанностей, вроде бы необременительных, но в сумме своей требующих колоссальных затрат времени. Его включали в состав каких-то комиссий и всяческих советов, он заседал в обществах дружбы с народами разных стран, исправно платил членские взносы в творческие союзы, посещал престижные научные объединения. Прирожденный путешественник, он по-прежнему продолжал колесить по Союзу, отыскивая все новые, удивительно интересные уголки, часто выезжал за рубеж. Его путевые заметки широко печатались в центральных газетах, политических еженедельниках и толстых журналах. Неудивительно поэтому, что телефон Березовского, как правило, откликался частыми гудками. Бывало так, что к нему вообще не удавалось пробиться. Набрав впустую несколько раз номер, Люсин с сожалением опускал трубку, решая переждать часы «пик», но забывал о своем намерении, отвлеченный другими заботами. Кипя весь день, как в котле, он как-то не замечал своей собственной занятости. А поскольку свободные окошки у обоих выпадали все реже, да к тому же не совпадали по фазе, встретиться было действительно трудновато.
Впрочем, когда есть искреннее желание, легко преодолеваются любые помехи. Теперь же к желанию добавлялась и настоятельная необходимость. Едва познакомившись с уничижительными выпадами Солитова в Юркин адрес, Люсин уже знал, что ему нужно сделать. И хотя едкие замечаньица по поводу мальтийского жезла не имели очевидной связи с делом, которое ему выпало вести, Владимир Константинович нутром чувствовал, что может выплыть неожиданная пожива.
Если не сами обстоятельства, то, по крайней мере, антураж исчезновения Георгия Мартыновича и в первую голову сама его личность были необычайны. Грести следовало со всех сторон, хватать что ни попадя, авось когда-нибудь пригодится.
Долгожданная встреча состоялась в писательском ресторане, в высоком зале с балкончиками, резными балками, фонарями из разноцветных стекол и узким витражным окном. В том самом, овеянном легендами собрании вольных каменщиков, где ныне стояли вполне заурядные столики.
Последний раз Владимир Константинович был здесь в прошлом году на полукруглой годовщине Юры, когда собралась вся старая гвардия: Володя Шалаев, Генрих Медведев, Миша Холменцов. Потом заявились уже слегка теплые Бонч, Горбунок и неистощимый на выдумки охальник Ромка. У него только что вышла роскошная книга «Камены и нимфы». Счастливый и пьяный, он бродил от стола к столу, чокаясь и рассыпая автографы.
Люсин любил этот напоминавший проходной двор ресторан, в который только по большим праздникам допускался оркестр. Невзирая на скудеющее меню и заметно изменившийся, причем далеко не в лучшую сторону, внешний вид публики, здесь все-таки было уютно. О том же, что Березовского знали все без исключения официантки, и говорить не приходится. А ведь это далеко не последнее дело для тех, кто понимает толк в прелестях быстротекущей жизни.
— Чего будем пить, старичок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Люсин бережно вернул папку на место и принялся переписывать этикетки в блокнот. Дойдя до уже встречавшейся ему «Мази ведьм», он не сдержал любопытства. На сей раз досье оказалось куда более представительным. Помимо разноязычных фотокопий, в нем были машинописные страницы, вырезки из газет и журналов. Даже Булгаков, Шарль де Костер не прошли мимо бдительного ока Георгия Мартыновича. Со свойственной ему пунктуальностью соответствующие выдержки были аккуратно подколоты и снабжены обстоятельными комментариями. Из них Люсин узнал, в частности, что его любимый Костер с юношеских лет собирал древние фламандские легенды, и в таком, осторожно говоря, специфическом вопросе, как полет на шабаш, считается крупным авторитетом. Именно на него ссылался американский профессор, по всему видно, отчаянный знаток черной магии, доказывая, что ручка «настоящей» летучей метлы изготовлялась именно из березы.
Соответствующая статья была напечатана в еженедельнике «Новая метла"note 22 и датирована 1984 годом.
Венцом беспрецедентного собрания самой дремучей ереси явилась итоговая записка, где Георгий Мартынович предпринял попытку наново воссоздать утраченный, а возможно, и вовсе никогда не существовавший рецепт. Чего только не было в этой леденящей кровь прописи! Змеиный жир и нутряное сало енотов, красавка и белена, дурман, аконит и жабья слизь. Не обошлось, конечно, без цветов кувшинки и корней мандрагоры.
Однако интереснее всего был конечный вывод исследователя.
«Гансик сказал правду, — писал Солитов своим бесподобным почерком, ссылаясь на „Тиля Уленшпигеля“. — Снадобье, которым он снабдил Катлину, обладало ярко выраженной анестезией и оказывало мощное галлюцинаторное воздействие. Несчастным женщинам только казалось, что они летали на сатанинский бал, где предавались омерзительным танцам с дьяволами и варили в котлах младенцев. Но прав и Булгаков! Мазь, которую поднес Маргарите Николаевне Азазелло, действительно должна была легко всасываться, холодить кожу и отдавать болотной тиной».
Далее шли совершенно непонятные Люсину структурные формулы, где шестиугольные ячейки бензола были опутаны разветвленной паутиной всяческих радикалов.
— А здесь у нас хранятся уникумы! — В голосе Берсенева отчетливо прозвучала гордая радость. — Латинские, греческие, арабские, древнееврейские и даже коптские рукописи. Есть кусочек подлинного египетского папируса из храма Тота в Фивах. Вы даже не представляете себе, сколько все это может стоить! Там у них на ежегодных аукционах за какой-то клочок пергамента платят фантастические суммы!.. Впрочем, я не специалист,
— внезапно спохватился он. — Возможно, вся эта макулатура и не имеет особой ценности. Ведь одно дело — личные письма Наполеона или чертеж Леонардо, другое — заумная и заведомо лживая белиберда. Кто на такое польстится?.. Вообще-то у них там большой интерес ко всяческому мракобесию, — добавил он для пущей объективности.
— А где травники? — спросил Люсин, никак не отреагировав на столь очевидные противоречия. — Ятрохимия, Парацельс?
— По-видимому, где-то тут. — Берсенев открыл шкаф, над которым висел гравированный портрет монаха с тонзурой и в сутане. В арке из терниев, где сплетенные колючки перемежались усатыми жучками, ящерицами и тугими бутонами роз, готическим шрифтом значилось: «Albertus Magnus».
Но Игорь Александрович еще недостаточно свободно ориентировался в уникальном собрании, которое уже почитал своим. В шкафу, над которым простер натруженные костистые длани Альберт Великий, стояли справочники и энциклопедии: Брокгауз и Эфрон, три издания БСЭ, «Британика», «Большой Лярусс» и уникальный словарь Дидро — Д'Аламбера — первый свод мудрости европейской.
Интересовавшие Люсина книги хранились, как вскоре выяснилось, в секретере, ключ от которого пришлось искать в ящиках письменного стола, забитых всевозможными бумагами и канцелярской мелочью.
Бережно перелистывая раскрашенные от руки рисунки растений, Люсин пытался представить себе, как выглядел тот, Пражский травник, которому было предназначено сыграть в жизни Георгия Мартыновича роковую роль. Скорее всего он мало чем отличался от этих пухлых растрепанных томов, оттиснутых в Варшаве и Дрездене. На одном из них виднелась издательская метка, изображавшая череп с выползающей из темной глазницы змеей. Зловещая виньетка напомнила Владимиру Константиновичу «Песнь о Вещем Олеге». В хаотическом клубке всяческих случайностей и впрямь проблескивали кованые звенья предначертаний.
Кроме зелейных сборников и алхимических раритетов вроде Раймунда Луллия, изданного знаменитым Альдом Мануцием, в секретере лежали и творения современных авторов. Сложенные отдельно стопкой, они ершились множеством закладок. Здесь были работы Лосева, Аверинцева и уже знакомая монография Бариновича. Просмотрев несколько закладок с пометками Солитова, не представлявшими особого интереса, Люсин уже собрался было задвинуть всю кипу на место, как вдруг наткнулся на голубую обложку с романтической каймой «Золотой библиотеки» фантастики и приключений. Сердце радостно встрепенулось до того, как глаза успели схватить название: «Сокровища Марии Медичи». Эту книгу, написанную Березовским по горячим следам дела, которым он, Люсин, продолжал втайне гордиться, не узнать было просто немыслимо. Давным-давно законченное и сданное в архив, оно время от времени продолжало напоминать о себе глухими отголосками и престранного свойства совпадениями. Люсин не остался безучастным к отдаленному зову и все, что значилось на закладках, добросовестно переписал в свой блокнот. В том числе и такие эмоциональные заключения, как «бред!» и «чушь!». Особое негодование почему-то вызвали у Солитова те места, где Березовский пускался в домыслы насчет жезла великого магистра Мальтийского ордена.
«Жезл победителя мальтийский хранит содружество ключа…» — сами собой ожили в душе строки. «Неужели Солитов тоже интересовался загадкой ларца?»
— Наверное, это исключительно ценные книги? — как бы вскользь уронил Люсин, перелистав напоследок лечебник из Аугсбурга.
— Не чрезмерно, — покашляв в кулак, осторожно ответил Берсенев.
— Интересно, где Георгию Мартыновичу удалось раскопать подобные редкости? Наверное, он был связан с другими любителями? — Владимир Константинович извлек из маленького ящичка давно запримеченную им записную книжку и, не глядя, словно по рассеянности, перелистал истрепанные, сверху донизу исписанные страницы.
— Ничего не могу вам сказать. Большая часть библиотеки перешла к моему тестю по наследству. Вы разве не знаете, что его отец был знаменитым в свое время врачом?
— Откуда ж мне знать, Игорь Александрович?
— Я-то, грешным делом, полагал, что вам все известно, вся подноготная, так сказать…
— Если бы!.. Он случайно не поддерживал контактов с коллекционерами, может быть, букинистами?
— Понятия не имею… Людмила Георгиевна ужасно переживает. Мне бы не хотелось оставлять ее надолго одну. — Берсенев весьма прозрачно намекнул, что начинает тяготиться расспросами.
— Да-да, конечно, — заторопился Люсин. — С вашего позволения я возьму на какое-то время эту записную книжку?
Глава восемнадцатая. ЧУВСТВО ИСТОРИИ
С Юрой Березовским Люсин виделся теперь довольно редко, хотя перезванивались они почти ежедневно. Просто так, без особой надобности, для успокоения души. Оба были загружены работой, время с каждым годом неслось все быстрее, а суматошная московская жизнь не позволяла задержаться, прислушаться к себе, чтобы решительно поломать уже загодя сложившийся день и выкроить часок-другой для совершенно неделовой встречи.
Мешала, хотя Люсин и не признавался в этом себе, еще и растущая Юркина популярность. Несмотря на то что его упорно обходили литературными премиями и проявляла обидное равнодушие критика, увлеченная перебором одних и тех же имен, он пользовался завидной известностью. В отличие от многих, куда более щедро одаренных наградами и званиями коллег, многократно переиздававших свои сочинения, книги Березовского, исчезавшие с прилавков в считанные минуты, знала вся читающая публика. Это было истинное, заслуженное признание, заработанное упорным трудом. Очень уважаемые и авторитетные люди все чаще отзывались о нем как о писателе-энциклопедисте, подчеркивая всеобъемлющий и вместе с тем легкий для восприятия характер его эрудиции. Юрий и сам не заметил, как оброс кучей обязанностей, вроде бы необременительных, но в сумме своей требующих колоссальных затрат времени. Его включали в состав каких-то комиссий и всяческих советов, он заседал в обществах дружбы с народами разных стран, исправно платил членские взносы в творческие союзы, посещал престижные научные объединения. Прирожденный путешественник, он по-прежнему продолжал колесить по Союзу, отыскивая все новые, удивительно интересные уголки, часто выезжал за рубеж. Его путевые заметки широко печатались в центральных газетах, политических еженедельниках и толстых журналах. Неудивительно поэтому, что телефон Березовского, как правило, откликался частыми гудками. Бывало так, что к нему вообще не удавалось пробиться. Набрав впустую несколько раз номер, Люсин с сожалением опускал трубку, решая переждать часы «пик», но забывал о своем намерении, отвлеченный другими заботами. Кипя весь день, как в котле, он как-то не замечал своей собственной занятости. А поскольку свободные окошки у обоих выпадали все реже, да к тому же не совпадали по фазе, встретиться было действительно трудновато.
Впрочем, когда есть искреннее желание, легко преодолеваются любые помехи. Теперь же к желанию добавлялась и настоятельная необходимость. Едва познакомившись с уничижительными выпадами Солитова в Юркин адрес, Люсин уже знал, что ему нужно сделать. И хотя едкие замечаньица по поводу мальтийского жезла не имели очевидной связи с делом, которое ему выпало вести, Владимир Константинович нутром чувствовал, что может выплыть неожиданная пожива.
Если не сами обстоятельства, то, по крайней мере, антураж исчезновения Георгия Мартыновича и в первую голову сама его личность были необычайны. Грести следовало со всех сторон, хватать что ни попадя, авось когда-нибудь пригодится.
Долгожданная встреча состоялась в писательском ресторане, в высоком зале с балкончиками, резными балками, фонарями из разноцветных стекол и узким витражным окном. В том самом, овеянном легендами собрании вольных каменщиков, где ныне стояли вполне заурядные столики.
Последний раз Владимир Константинович был здесь в прошлом году на полукруглой годовщине Юры, когда собралась вся старая гвардия: Володя Шалаев, Генрих Медведев, Миша Холменцов. Потом заявились уже слегка теплые Бонч, Горбунок и неистощимый на выдумки охальник Ромка. У него только что вышла роскошная книга «Камены и нимфы». Счастливый и пьяный, он бродил от стола к столу, чокаясь и рассыпая автографы.
Люсин любил этот напоминавший проходной двор ресторан, в который только по большим праздникам допускался оркестр. Невзирая на скудеющее меню и заметно изменившийся, причем далеко не в лучшую сторону, внешний вид публики, здесь все-таки было уютно. О том же, что Березовского знали все без исключения официантки, и говорить не приходится. А ведь это далеко не последнее дело для тех, кто понимает толк в прелестях быстротекущей жизни.
— Чего будем пить, старичок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65