Кочур Николай Трофимович в день смерти получил два письма. Это подтверждает настоятель отец Амвросий и братия монастыря. Найдено одно — от матери, проживающей в Косине. Текст прилагается.
— Где второе?
— Второе не обнаружено. Зато, как следует из копии протокола осмотра места происшествия, зафиксирован пепел.
— Что, что?..
— Кучка бумажного пепла на полу.
— Полагаете, ксерокопия мадам?
— Все может быть. Молчание.
— Значит, пепел…
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?
— Что вы сказали? Алло!
— Это не я сказал. Это Омар Хайям. Что у Фирмана с гильзой?
— Поехал Киреев. С минуты на минуту привезет заключение баллистов.
Отбой. Лекарство. За работу!..
* * *
Рыбаков въехал на стоянку у «Сарагосы» и заглушил мотор, но из салона не выходил, решил: пусть подойдут сами.
Сейчас на нем была потертая кожанка и джинсы, вместо элегантных туфель — стоптанные кроссовки. Никаких усов а-ля Кларк Гейбл, очков и набриолиненных волос — ничего общего с самоуверенным «отпрыском дипломата». Таких, как этот, теперешний пружинистый и настороженный шпанистый переросток останавливает на улицах милиция. Тоже своего рода камуфляж и так же, как прежний, далекий от сути.
Скучно бранились в эфире патрули. Ничего не стоило вклиниться в «свою» волну с просьбой о помощи… Переборов искушение, опер щелкнул тумблером, индикатор потух.
Затянувшийся маскарад близился к финалу. Пять минут, которые оставались до назначенной встречи, затягивались, словно петля на шее.
Сзади неслышно подошли двое. Постучали по стеклу, поманили пальцем.
— Чего сидишь? Вылезай! — раздался знакомый голос Шалова.
Рыбаков взял с заднего сиденья «дипломат», вышел.
Надо же, подумал он, как в воду глядел, что не стал связываться с подразделениями: у этой парочки портативная рация, работает на милицейской волне.
— Лицом к тачке!.. Руки на крышу! — скомандовал неизвестный бандит и каблуком кованых ботинок постучал по щиколотке, раздвигая ноги.
Старлей повиновался. Ничего другого он не ожидал, правда, думал, что шмон будет в помещении.
«Макаров» из наплечной кобуры перекочевал в карман бандита. Сразу стало легче на семьсот тридцать граммов.
— Ты у него гранату поищи, — с ухмылкой посоветовал Шалов. — Он гранаты любит.
Гранаты у Рыбакова не было. Был в кармане нож с выкидным лезвием — забрали тоже. Еще был штык со сточенной до толщины лезвия рукояткой. Штык старлей привязал к плечу эластичным бинтом, толстая кожа куртки не давала прощупать это оружие.
«Дипломат» вырвали из рук.
— Это не для вас! — сказал Рыбаков.
— А нам и не нужно, — с обескураживающей логикой ответили бандиты.
Пока незнакомец перебирал папки, прощупывал завернутую в черную бумагу кассету с фотопленкой, интересовался ручкой и калькулятором, Шалов осмотрел машину.
— Что вы так боитесь? — усмехнулся опер. — Вас тут, как грязи, а я один.
— Один ты тут или не один — это еще надо проверить, — парировал Шалов. — Тачку запри.
Рыбаков вынул ключи из замка зажигания, запер дверцу.
— Давай ключи! — потребовал бандит.
— Зачем?
Объяснений не последовало. Ключи пришлось вложить в протянутую руку.
Хмурый незнакомец понес «дипломат» сам. Шалов дышал Рыбакову в затылок. Картина напоминала встречу какой-то особо важной персоны, которой ради конспирации вздумалось нарядиться в «крутую» униформу.
Ресторан работал в обычном режиме. По заказу гостей из солнечного Солнцева музыканты наяривали блатные напевы.
Рыбаков поднялся по ступенькам. Хотел заглянуть в лицо швейцару, узнает ли, но швейцара заменили другим. В вестибюле шныряли «качки». Раньше никого из них старлей не видел.
— Тормозни, — положил ему руку на плечо Шалов. — Смена караула.
Хмурый передал «дипломат» узкоглазому охраннику. Все произошло без единого слова, явно по заранее отработанной схеме. Сзади вместо Шалова пристроились двое «качков».
— Шагай наверх!
Одиннадцать ступенек, покрытых ковровой дорожкой. Площадка с зарешеченным окошком-бойницей. Еще одиннадцать ступенек.
— Мне нужно в туалет, — остановился Рыбаков. Давешний вальяжный «мэтр» в красном пиджаке усмехнулся:
— Ты же опер, Рыбаков. Должен знать, что такое «зачистка». «ТТ» из бачка мы забрали. Шагай наверх и не чирикай!
Рыбаков с трудом подавил смятение.
— Верно, я опер, а не «Афоня». В бачках не разбираюсь, — спокойно проговорил он и с расстановкой повторил: — Мне. Нужно. В туалет.
— Проводи его, — зыркнул «метрдотель» на узкоглазого. Рыбаков подождал, пока ему покажут дорогу, хотя после изъятия пистолета такой демарш выглядел наивно.
В туалете топтались посетители. Кабинка, куда старлей заходил днем, была занята — пришлось войти в другую. Под шум «водобачкового инструмента» Рыбаков выпростал из рукава штык, сунул за ремень под водолазку. Теперь для того, чтобы извлечь его, понадобилась бы секунда.
Съемный штык к автомату «М60» достался Рыбакову незаконно.
«Не вноси в протокол, начальник. Гадом буду, в деле не был! Возьми себе, пригодится», — жалобно просил торговец прибалтийскими вязаными рейтузами во время проверки в Лужниках. И у грозного «начальника» дрогнуло сердце при виде этого насмерть перепуганного рыхлого мужичка деревенского вида. Должник Рыбакова из авторемонтных мастерских сточил ручку, вогнал в просверленное отверстие грамм ртути. Народный умелец знал свое дело: как-никак провел за решеткой свыше пятнадцати лет.
Если бы знать, куда поведут, можно было бы оставить в кабинке труп узкоглазого и забрать у него пистолет сейчас. Но затевать перестрелку до встречи с Кныхом было бессмысленно.
Как Рыбаков и ожидал, его проводили на третий, служебный этаж. Бандиты провели старлея по длинному коридору, остановились возле обшитой деревянными панелями двери. Узкоглазый с «дипломатом» вошел первым. Двое «качков» остановились по обе стороны на почтительном расстоянии; выходы на парадную и черную лестницу блокировали охранники.
Импровизировать было рискованно, но и планов Рыбаков не строил. В такой ситуации предстояло действовать по обстоятельствам — и никак иначе.
Стоя лицом к стене, старлей думал о том, что во всех без исключения барах и кабаках, клубах для мужчин и массажных салонах, в саунах, видеотеках, спортивных центрах — повсюду обосновались преступные группировки, и всем — от опера до министра МВД — сей факт прекрасно известен. А значит, существуют «сарагосы» легально, вольготно, служат государству добрую службу, а если у такого государства и есть враги — так это те, кто с преступностью борется. Но именно «криминальная революция» и позволяла Рыбакову не ломать жизнь несчастным колхозникам и добывать нужную информацию без санкций зависимых и трусливых прокуроров.
Вера милиционера (не мента!) в справедливость давно угасла, и он на ощупь, напролом шел по туннелю без света в конце.
Его невеселые раздумья прервал незнакомый голос.
— Входи!
Из двух дел выбирают меньшее. Из двух следователей — лояльнейшего к переменам.
Сплошные возбуждения и пересмотры. И — «висяки», «висяки», «висяки»… Перед государственными делами меркнут отдельные судьбы. Не суббота для человека, а человек для субботы. Евангельская заповедь наоборот… Типичный сатанизм.
Перестройка структур, перестройка зданий, перестройка общественного сознания, словно общество — масса с единым мозгом…
Кто-то из следователей перестроиться не пожелал, кто-то не успел, кто-то сделал это неправильно, кто-то умер — не захотел продолжать бесполезный бег на месте. Кому-то умереть помогли.
А что-то уже подсудно Верховному суду Литвы…
Что-то— отпочковавшейся Латвии…
Первые киллеры — знамение новейшей эпохи…
Стоп!
Стоп, Ваше Величество Время!..
«Изнасилование, совершенное группой лиц, повлекшее смерть потерпевшей».
С черно-белой фотографии девять на двенадцать на Акинфиева смотрят веселые глаза… Шарон Тейт!
— Александр Григорьевич, от шестнадцатого ноль пятого девяносто первого — «Умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения» по «сто четвертой», ГУВД Москвы, давать?
— Погодите, стажер…
Варфоломеева Екатерина Михайловна, 1972 года рождения… Заключение патологоанатома… срок беременности — восемь недель… Основание к возбуждению — заявление мужа потерпевшей Варфоломеева…
Застывшее в недоумении Время взрывается телефонным звонком.
— Александр Григорьевич, вам плохо? Может быть, воды?
— Ничего, стажер… сейчас пройдет… Алло, Зубров!..
— Александр Григорьевич! Выстрел в Симоненко произведен с расстояния полутора метров из пистолета «ТТ» номер … модификации тысяча девятьсот тридцать шестого года. Извлеченную пулю и найденную в сугробе гильзу калибра… идентифицировали. Размеры, форма и взаимное расположение выбрасывателя и отражателя, количество нарезов и крутизна по следам на пуле — те же, что в случае с Калитиным! Тот же пистолет, Александр Григорьевич!..
Взволнованный голос в трубке звучит еще долго, Акинфиев слушает и не слышит его.
— Хорошо, Сережа, — говорит он наконец. — Пришлите мне машину!..
* * *
Кных сидел у противоположной от входной двери стены на расстоянии пяти полутораметровых столов, сдвинутых торцами, и оттого казался совсем низкорослым, похожим на ребенка, пораженного болезнью Дауна. Его блеклые глаза не отражали света и смотрели в пустоту.
Спокойствие давалось Рыбакову с трудом. Он подошел к стулу, который пододвинул узкоглазый. Кроме стульев и столов, обстановку похожей на банкетный зал комнаты составляли лишь сейф у двери да телевизор между двумя зашторенными окнами.
— Садись, мент, — прохрипел Кных.
Старлей сел, и тут же тишину разорвал визгливый, истерический хохот. Запрокидывая голову в парике и безобразно разевая жабий рот, бандит заходился в истерике:
— Гля, Ташкент! Кных мента посадил!.. Ха-ха-ха-ха!.. Стрелял вас, гадов — это да, сколько хошь! А чтоб сажать?! Ха-ха-ха!..
«Дипломат» опера валялся в дальнем углу. Бумаги в папках, пленка в черной облатке, ручка, калькулятор — все было ворохом высыпано на стол. По всей видимости, на первое отделение концерта Рыбаков опоздал.
«Кокаинист, — поставил диагноз Рыбаков. — Последняя стадия… Почему же нет ни Круглова, ни остальных?.. Не послали же они этого клоуна в качестве посредника?.. Нет, что-то тут не так…»
Кных устал юродствовать, внезапно замолк, привстал и со злобным прищуром воззрился на Рыбакова. За целую минуту грязно-серые лужицы в его глазницах не прикрылись веками ни разу.
Рыбаков отвечал взглядом снисходительно-изучающим — так смотрит детсадовская няня на не в меру расшалившегося ребенка. Психопатическая игра в «гляделки» кончилась. Кных шумно выдохнул и опустился на стул.
— Зачем ты принес мне это г…но? — выдохнул бандит.
«Они где-то рядом, — напряженно думал Рыбаков. — В комнате их быть не может — дверь одна, потайных нет… Прослушивают?.. Наверняка. Где-то спрятан микрофон…»
— Я тебе ничего не приносил, — сказал он вслух.
Голова на толстой шее в складках повернулась в сторону узкоглазого. Тот растерянно молчал.
«Пишут на магнитофон?.. Что это им даст?.. Все, что я скажу, может быть оперативной тактикой. Снимают на видеокамеру?..»
Кных вынул из папки стопку чистых листов, перебрал их и, убедившись, что они не представляют никакой ценности, разорвал и подбросил к потолку. Затем он взял катушку с пленкой, развернул ее, как конфету, вскрыл. Пленка была только что из магазина. В случае чего можно было сказать, что принес обещанное, а Кных засветил. Нет — просто потянуть время на про явку.
— Что это значит, мент? Шутки шутишь? «Пишут! Ждут, что я вслух скажу: мол, нарочно выпустил
Опанаса, гоните, значит, бабки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Где второе?
— Второе не обнаружено. Зато, как следует из копии протокола осмотра места происшествия, зафиксирован пепел.
— Что, что?..
— Кучка бумажного пепла на полу.
— Полагаете, ксерокопия мадам?
— Все может быть. Молчание.
— Значит, пепел…
Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим?
В чем нашей жизни смысл? Он нам непостижим.
Как много чистых душ под колесом лазурным
Сгорает в пепел, в прах, а где, скажите, дым?
— Что вы сказали? Алло!
— Это не я сказал. Это Омар Хайям. Что у Фирмана с гильзой?
— Поехал Киреев. С минуты на минуту привезет заключение баллистов.
Отбой. Лекарство. За работу!..
* * *
Рыбаков въехал на стоянку у «Сарагосы» и заглушил мотор, но из салона не выходил, решил: пусть подойдут сами.
Сейчас на нем была потертая кожанка и джинсы, вместо элегантных туфель — стоптанные кроссовки. Никаких усов а-ля Кларк Гейбл, очков и набриолиненных волос — ничего общего с самоуверенным «отпрыском дипломата». Таких, как этот, теперешний пружинистый и настороженный шпанистый переросток останавливает на улицах милиция. Тоже своего рода камуфляж и так же, как прежний, далекий от сути.
Скучно бранились в эфире патрули. Ничего не стоило вклиниться в «свою» волну с просьбой о помощи… Переборов искушение, опер щелкнул тумблером, индикатор потух.
Затянувшийся маскарад близился к финалу. Пять минут, которые оставались до назначенной встречи, затягивались, словно петля на шее.
Сзади неслышно подошли двое. Постучали по стеклу, поманили пальцем.
— Чего сидишь? Вылезай! — раздался знакомый голос Шалова.
Рыбаков взял с заднего сиденья «дипломат», вышел.
Надо же, подумал он, как в воду глядел, что не стал связываться с подразделениями: у этой парочки портативная рация, работает на милицейской волне.
— Лицом к тачке!.. Руки на крышу! — скомандовал неизвестный бандит и каблуком кованых ботинок постучал по щиколотке, раздвигая ноги.
Старлей повиновался. Ничего другого он не ожидал, правда, думал, что шмон будет в помещении.
«Макаров» из наплечной кобуры перекочевал в карман бандита. Сразу стало легче на семьсот тридцать граммов.
— Ты у него гранату поищи, — с ухмылкой посоветовал Шалов. — Он гранаты любит.
Гранаты у Рыбакова не было. Был в кармане нож с выкидным лезвием — забрали тоже. Еще был штык со сточенной до толщины лезвия рукояткой. Штык старлей привязал к плечу эластичным бинтом, толстая кожа куртки не давала прощупать это оружие.
«Дипломат» вырвали из рук.
— Это не для вас! — сказал Рыбаков.
— А нам и не нужно, — с обескураживающей логикой ответили бандиты.
Пока незнакомец перебирал папки, прощупывал завернутую в черную бумагу кассету с фотопленкой, интересовался ручкой и калькулятором, Шалов осмотрел машину.
— Что вы так боитесь? — усмехнулся опер. — Вас тут, как грязи, а я один.
— Один ты тут или не один — это еще надо проверить, — парировал Шалов. — Тачку запри.
Рыбаков вынул ключи из замка зажигания, запер дверцу.
— Давай ключи! — потребовал бандит.
— Зачем?
Объяснений не последовало. Ключи пришлось вложить в протянутую руку.
Хмурый незнакомец понес «дипломат» сам. Шалов дышал Рыбакову в затылок. Картина напоминала встречу какой-то особо важной персоны, которой ради конспирации вздумалось нарядиться в «крутую» униформу.
Ресторан работал в обычном режиме. По заказу гостей из солнечного Солнцева музыканты наяривали блатные напевы.
Рыбаков поднялся по ступенькам. Хотел заглянуть в лицо швейцару, узнает ли, но швейцара заменили другим. В вестибюле шныряли «качки». Раньше никого из них старлей не видел.
— Тормозни, — положил ему руку на плечо Шалов. — Смена караула.
Хмурый передал «дипломат» узкоглазому охраннику. Все произошло без единого слова, явно по заранее отработанной схеме. Сзади вместо Шалова пристроились двое «качков».
— Шагай наверх!
Одиннадцать ступенек, покрытых ковровой дорожкой. Площадка с зарешеченным окошком-бойницей. Еще одиннадцать ступенек.
— Мне нужно в туалет, — остановился Рыбаков. Давешний вальяжный «мэтр» в красном пиджаке усмехнулся:
— Ты же опер, Рыбаков. Должен знать, что такое «зачистка». «ТТ» из бачка мы забрали. Шагай наверх и не чирикай!
Рыбаков с трудом подавил смятение.
— Верно, я опер, а не «Афоня». В бачках не разбираюсь, — спокойно проговорил он и с расстановкой повторил: — Мне. Нужно. В туалет.
— Проводи его, — зыркнул «метрдотель» на узкоглазого. Рыбаков подождал, пока ему покажут дорогу, хотя после изъятия пистолета такой демарш выглядел наивно.
В туалете топтались посетители. Кабинка, куда старлей заходил днем, была занята — пришлось войти в другую. Под шум «водобачкового инструмента» Рыбаков выпростал из рукава штык, сунул за ремень под водолазку. Теперь для того, чтобы извлечь его, понадобилась бы секунда.
Съемный штык к автомату «М60» достался Рыбакову незаконно.
«Не вноси в протокол, начальник. Гадом буду, в деле не был! Возьми себе, пригодится», — жалобно просил торговец прибалтийскими вязаными рейтузами во время проверки в Лужниках. И у грозного «начальника» дрогнуло сердце при виде этого насмерть перепуганного рыхлого мужичка деревенского вида. Должник Рыбакова из авторемонтных мастерских сточил ручку, вогнал в просверленное отверстие грамм ртути. Народный умелец знал свое дело: как-никак провел за решеткой свыше пятнадцати лет.
Если бы знать, куда поведут, можно было бы оставить в кабинке труп узкоглазого и забрать у него пистолет сейчас. Но затевать перестрелку до встречи с Кныхом было бессмысленно.
Как Рыбаков и ожидал, его проводили на третий, служебный этаж. Бандиты провели старлея по длинному коридору, остановились возле обшитой деревянными панелями двери. Узкоглазый с «дипломатом» вошел первым. Двое «качков» остановились по обе стороны на почтительном расстоянии; выходы на парадную и черную лестницу блокировали охранники.
Импровизировать было рискованно, но и планов Рыбаков не строил. В такой ситуации предстояло действовать по обстоятельствам — и никак иначе.
Стоя лицом к стене, старлей думал о том, что во всех без исключения барах и кабаках, клубах для мужчин и массажных салонах, в саунах, видеотеках, спортивных центрах — повсюду обосновались преступные группировки, и всем — от опера до министра МВД — сей факт прекрасно известен. А значит, существуют «сарагосы» легально, вольготно, служат государству добрую службу, а если у такого государства и есть враги — так это те, кто с преступностью борется. Но именно «криминальная революция» и позволяла Рыбакову не ломать жизнь несчастным колхозникам и добывать нужную информацию без санкций зависимых и трусливых прокуроров.
Вера милиционера (не мента!) в справедливость давно угасла, и он на ощупь, напролом шел по туннелю без света в конце.
Его невеселые раздумья прервал незнакомый голос.
— Входи!
Из двух дел выбирают меньшее. Из двух следователей — лояльнейшего к переменам.
Сплошные возбуждения и пересмотры. И — «висяки», «висяки», «висяки»… Перед государственными делами меркнут отдельные судьбы. Не суббота для человека, а человек для субботы. Евангельская заповедь наоборот… Типичный сатанизм.
Перестройка структур, перестройка зданий, перестройка общественного сознания, словно общество — масса с единым мозгом…
Кто-то из следователей перестроиться не пожелал, кто-то не успел, кто-то сделал это неправильно, кто-то умер — не захотел продолжать бесполезный бег на месте. Кому-то умереть помогли.
А что-то уже подсудно Верховному суду Литвы…
Что-то— отпочковавшейся Латвии…
Первые киллеры — знамение новейшей эпохи…
Стоп!
Стоп, Ваше Величество Время!..
«Изнасилование, совершенное группой лиц, повлекшее смерть потерпевшей».
С черно-белой фотографии девять на двенадцать на Акинфиева смотрят веселые глаза… Шарон Тейт!
— Александр Григорьевич, от шестнадцатого ноль пятого девяносто первого — «Умышленное убийство, совершенное в состоянии сильного душевного волнения» по «сто четвертой», ГУВД Москвы, давать?
— Погодите, стажер…
Варфоломеева Екатерина Михайловна, 1972 года рождения… Заключение патологоанатома… срок беременности — восемь недель… Основание к возбуждению — заявление мужа потерпевшей Варфоломеева…
Застывшее в недоумении Время взрывается телефонным звонком.
— Александр Григорьевич, вам плохо? Может быть, воды?
— Ничего, стажер… сейчас пройдет… Алло, Зубров!..
— Александр Григорьевич! Выстрел в Симоненко произведен с расстояния полутора метров из пистолета «ТТ» номер … модификации тысяча девятьсот тридцать шестого года. Извлеченную пулю и найденную в сугробе гильзу калибра… идентифицировали. Размеры, форма и взаимное расположение выбрасывателя и отражателя, количество нарезов и крутизна по следам на пуле — те же, что в случае с Калитиным! Тот же пистолет, Александр Григорьевич!..
Взволнованный голос в трубке звучит еще долго, Акинфиев слушает и не слышит его.
— Хорошо, Сережа, — говорит он наконец. — Пришлите мне машину!..
* * *
Кных сидел у противоположной от входной двери стены на расстоянии пяти полутораметровых столов, сдвинутых торцами, и оттого казался совсем низкорослым, похожим на ребенка, пораженного болезнью Дауна. Его блеклые глаза не отражали света и смотрели в пустоту.
Спокойствие давалось Рыбакову с трудом. Он подошел к стулу, который пододвинул узкоглазый. Кроме стульев и столов, обстановку похожей на банкетный зал комнаты составляли лишь сейф у двери да телевизор между двумя зашторенными окнами.
— Садись, мент, — прохрипел Кных.
Старлей сел, и тут же тишину разорвал визгливый, истерический хохот. Запрокидывая голову в парике и безобразно разевая жабий рот, бандит заходился в истерике:
— Гля, Ташкент! Кных мента посадил!.. Ха-ха-ха-ха!.. Стрелял вас, гадов — это да, сколько хошь! А чтоб сажать?! Ха-ха-ха!..
«Дипломат» опера валялся в дальнем углу. Бумаги в папках, пленка в черной облатке, ручка, калькулятор — все было ворохом высыпано на стол. По всей видимости, на первое отделение концерта Рыбаков опоздал.
«Кокаинист, — поставил диагноз Рыбаков. — Последняя стадия… Почему же нет ни Круглова, ни остальных?.. Не послали же они этого клоуна в качестве посредника?.. Нет, что-то тут не так…»
Кных устал юродствовать, внезапно замолк, привстал и со злобным прищуром воззрился на Рыбакова. За целую минуту грязно-серые лужицы в его глазницах не прикрылись веками ни разу.
Рыбаков отвечал взглядом снисходительно-изучающим — так смотрит детсадовская няня на не в меру расшалившегося ребенка. Психопатическая игра в «гляделки» кончилась. Кных шумно выдохнул и опустился на стул.
— Зачем ты принес мне это г…но? — выдохнул бандит.
«Они где-то рядом, — напряженно думал Рыбаков. — В комнате их быть не может — дверь одна, потайных нет… Прослушивают?.. Наверняка. Где-то спрятан микрофон…»
— Я тебе ничего не приносил, — сказал он вслух.
Голова на толстой шее в складках повернулась в сторону узкоглазого. Тот растерянно молчал.
«Пишут на магнитофон?.. Что это им даст?.. Все, что я скажу, может быть оперативной тактикой. Снимают на видеокамеру?..»
Кных вынул из папки стопку чистых листов, перебрал их и, убедившись, что они не представляют никакой ценности, разорвал и подбросил к потолку. Затем он взял катушку с пленкой, развернул ее, как конфету, вскрыл. Пленка была только что из магазина. В случае чего можно было сказать, что принес обещанное, а Кных засветил. Нет — просто потянуть время на про явку.
— Что это значит, мент? Шутки шутишь? «Пишут! Ждут, что я вслух скажу: мол, нарочно выпустил
Опанаса, гоните, значит, бабки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39