Из-под шапочки – чубчик кучерявый. Сидел подле Туманова, охранял. Скучал, наверное, страшно. За спиной держал два автомата: свой и его, тумановский, «ZK». «ЗэКа» – по-нашему. «Зэка Васильев и Петров зэка…»
– Оклемался, – не стал он спорить.
– Ну давай тогда, спрячься куда-нибудь. – Боец улыбался. – Некогда мне с тобой чикаться.
– Подожди, – Туманов поморщился. Растер ладонью кровь на лбу. В голове царил перекос. – Подожди… Что там рвануло?
– Архивы, говорят, документация. – Парень равнодушно пожал плечами. – Хрен бы их знал. Может, еще какая муть, мне без разницы. Может, люди. В этом доме, сказывают, одна сволота жила, чего их жалеть?
– Идейный персонал, – кивнул Туманов. – Были такие. Ты прав, парень, сволота злокачественная.
– Ладно, пойду я. – Боец нетерпеливо глянул ему за спину. – Скажешь Гибадуллину, что отпустил меня, добро? Ну, счастливо. И здоровья тебе.
И ушел торопливо, напевая под нос: «А наш притончик гонит самогончик…» Автомат не вернул, хитрюга. Да и бес с ним.
Ватно переставляя ноги, точно во хмелю, Туманов поплелся вдоль казармы. Он жил в ней дважды. В армии и… в аду. У останков некогда помпезного стенда про отличников боевой и политической подготовки военные трясли двух гавриков, едва одетых. Физиономии у бедолаг были кошмарные, но в целом вменяемые. Верховодил «наездом» старшой группы, с которой Туманов шел на прорыв.
– Мы не знаем… – отбивался парень – белобрысый, болезненно худой. – Мужики, ну мы, ей-богу, не знаем… они вольные, а мы – нет. Мы полгода тут живем, с Витюхой. Нас под охраной водят, в лабораторию и обратно, поймите… На ночь не выпускают… Его из Обнинска, меня из Смоленска доставили, я в центре биотехнологий работал, в корпорации «Протон», пока не пришли однажды ночью, не забрали… Сказали, случилось ЧП и надо ехать в центр, что там силовой генератор накрылся, все бушует, выключить не могут, и без меня ну никак… Посадили в машину и… и все. Раскосец. Очнулся здесь. Да нас таких не меньше сотни!.. Мужики, мы, честное слово, не знаем, где у них ходы…
– Эй, командир, – вяло бросил Туманов старшему. – Извини, п-прерву… Это… Разреши вопрос парню?
Бойцы хмуро обозрели его с ног до головы. Он, надо думать, являл собой зрелище не из праздничных. Возмущаться не стали. Старшой раздраженно перекосил губы:
– Давай мигом.
– С-сальников, – спотыкаясь произнес Туманов. Лицо парня поплыло перед глазами, – Алексей… Где он? Говорите, вы знаете, ребята. Из Самары… Он такой длинный, нескладный. Жил вместе с вами…
Пленник вылупился на него, как испуганный котенок.
– Да ты что, мужик… Леху три дня как перевели.
– К-куда?
Его пошатнуло. Он понял (он понятливый). Вот оно, страшное. И виноват во всем этом не кто иной, как лично ты, Павел Игоревич Туманов…
Парень кивнул подбородком на барак, из которого вооруженные лица продолжали выдавливать бурую массу.
– Сюда. Больше некуда.
– Да вон он, – воскликнул второй, тыча пальцем.
Все повернули головы, даже старшой со своими несмеянами. И правда – над безликой массой плыли знакомые костлявые плечи…
– Спасибо, – буркнул Туманов. И побрел. Незнамо куда.
– Кто он тебе? – спросил в спину старшой.
Туманов прошептал, не оборачиваясь:
– Кровь родная…
Не залежалось в голове ничего, кроме тупой, изматывающей боли. Ему пришлось как через бурелом продираться, толкаясь локтями, через дрожащие, что-то шепчущие, молящиеся, матерящиеся, умоляющие, неподвижные… и другие невменяемые лица, которые смотрели поверх его головы и совсем не интересовались, почему он, собственно, их толкает. Он сам не знал почему. Мозги у него встали набекрень, вот в чем дело. Можно было попросить бойца, боец не отказал бы в подмоге…
Лешка его не узнал. Туманов вблизи его тоже не узнал. Издали казался похожим, родным, а как подошел, так сразу омертвело в груди. Монстрик… Чем ты стал, Леший? Какой гадости они в тебя натолкали? Глаза навыкат, рот ходуном, с губ слюна разливом. И смотрит при этом куда-то в небо голубое, а никак не на тебя – дядюшку любимого. Лицо утяжелилось, под глазами волдыри, шея, наоборот, вытянулась, одрябла. Человек двадцати пяти лет от роду превратился в растение за три дня – волей Дьявола. Возможно ли его теперь воскресить, вернуть обратно – вот в чем вопрос… А если можно, то кто этим займется?
Он схватил племяша за худые плечи.
– Леха, это я… дядя Пашка…Ты меня узнаешь?
Леха мелко и запросто закивал головой. Просто стоял и тряс, как вибратор. И смотрел не куда-нибудь, а в небо. А те, что были рядом, стали потихонечку ворчать, проявляя беспокойство. Задвигались.
– Леха, не будь идиотом… – зашептал Туманов. Схватил племяша за руки, сжал, пытаясь умерить эту беспричинную дрожь. Хлестнул по щеке, по другой.
– Леха, перестань…
– У-у-э… – сказал племяш, выпуская изо рта целую пинту слюны.
– Эй, отойди от него, – прикрикнул боец, стерегущий то, что и не думало разбегаться.
– Это мой родственник, – сказал Туманов.
– А плевать, – сказал боец. – Ты мне всех психов взбудоражишь. Иди, иди, успеешь еще наговориться.
Он был тысячу раз прав, этот равнодушный вояка в мышином одеянии. Он должен уйти. Как можно дальше и быстрее. Пока не поздно и головная боль не ввергла его в пучину космического хаоса… Он стал пятиться. Цеплялся за чьи-то локти, спины. Дважды споткнулся. А когда племянник наконец его увидел, заблестел слезинками в глазах, Туманов уже развернулся и нетвердо уходил наискосок – через плац.
Продолжение следовало. Этот ужас был бесконечен – как бессмысленно растянутый сериал. У здания разрушенного штаба загремели выстрелы. И сразу все встало на свои места. Нашлось недостающее звено. Это был последний, отчаянный бросок людей, которым при новых хозяевах уже ничего не светило. Которые такого натворили, что даже нынешняя насквозь прогнившая, циничная и беспринципная власть не смогла бы оставить их безнаказанными. Лица высшего персонала. Очевидно, отсиживались в подвале, оттуда и запустили начиненную взрывчаткой адскую машинку, разнесшую к чертям собачьим архивное крыло… К ним подобрались вплотную. Выхода не было. Они выскочили из уцелевшего подъезда – трое мужчин, две женщины и, ведя беспорядочную пальбу из пистолетов, побежали к КПП, в надежде прорваться. Заметались по воздуху рыжие кудряшки. Вот она, Зиггер…
Силенок на адекватное восприятие уже не осталось.
«С ума сойти, – лениво думал Туманов, угловато укладываясь на пыльный плац. – В войнушку поиграть решили. Фигня это. С той стороны у ребят все схвачено, они не пробьются. На что надеются?..»
Надеялись, вероятно, на чудо. Больше не на что. Но момент, надо признать, подгадали удачный. Бойцы разбирали завал, там царил полный хаос, не до сюрпризов, а те – на дальнем краю плаца – были далеко и как бы тоже при деле.
Но чудеса уже не отпускались, чудеса только членам враждующей партии. Им даже не дали добежать до КПП. Среагировали. Отсекли плотным огнем. Под сосной сибирской остались мужчина, женщина и два раненых бойца. Один пытался встать, другой шевелил ногами. Идущих на прорыв смело за кирпичную беседку, стоящую напротив штаба. Последний бегущий – лысоватый мужик с изрядным брюшком – приволакивал ногу и не проявил должной прыти. Широкую спину буквально измолотило свинцом. На что первые двое не растерялись, ответили дружным огнем и умудрились срубить еще одного бойца. Он посчитал, что кустик, за который он присел, – стальной. Хорошо, у кого-то достало ума – бросили гранату. Шарахнуло со всеми вытекающими. Выстрелы смолкли, и над упавшей беседкой зависло облако цементной пыли…
Бойцы, яростно матерясь (лажанулись, хлопцы…), стали подтягиваться. Подтянулся и Туманов. Шел и не верил, что все позади. Больная голова и ватные ноги утверждали обратное. «Ох, не видать тебе покоя в этой жизни, ох, не видать…» – злорадно твердил проснувшийся мозговой центр, и он весьма охотно ему верил. Ведь здесь не Голливуд, где радостный конец обеспечен уже начальными титрами, а концовку можно даже не смотреть. Здесь все гораздо хуже. Здесь концовки не бывает, ибо концы упрятаны так далеко, что не сыщешь. А на каждого, кто попытается, накладывается вето. Так что оставь надежду, мент. Конец злодейству эфемерен. А вот твой – всегда пожалуйста…
Вихрастый боец, хранивший его обморок, а потом забравший автомат, лежал на спине, за кустиком, и смотрел в небо недоуменными глазами. Крови натекла – целая лужа. Здоровья тебе, мужик… «Да ведь совсем мальчишка, – машинально отметил Туманов. – Отслужил, поди, срочку и подался куда посолиднее. Вот тебе, мальчик, и солидность. Нормально, да?»
Бойца накрыли полосатой хламидой (время собирать трупы не настало). Двух раненых – один жалобно стонал, другой напоминал покойника – унесли в бывшее здание столовки. Туманов завернул за смятую взрывом беседку. Его никто не остановил. Ну гуляет себе мужик…
Трупы лежали никому не нужными сиротками. Мужчине распороло живот и разукрасило лицо. Оксане Францевне Зиггер оторвало руку, искромсало грудь. Но лежала красиво, не отнимешь. Истинная женщина. Умница, красавица… Ладное личико, ножки, волосики, а в больших глазах – вот те раз (Туманов даже вздрогнул) – ну воистину неукротимая жизнь…
«Динка была бы рада», – мрачно подумал он. Ему вдруг страшно захотелось сесть и ни о чем не думать. И ничего не делать. И отправить по алфавиту всех майоров, и пусть будут проблемы. Сколько хочешь. Он так и сделал. Уселся на беседку, как на развалины Рейхстага, закрыл глаза и сделал вид, что не замечает идущего к нему майора Гибадуллина в сопровождении какой-то незнакомой личности. Пока они подойдут, есть на отдых секунд двенадцать. А это немало. Это целая маленькая жизнь.
«Вот и все, – подумал он. – Спи. Наберись сил. А проснешься – сожмись в пружину, бди как часовой. Не забывай: новый друг – это тот же враг. Их слова – это медь звенящая. А ты должен как-то жить…»
Сизиков Б.М.
Тусклый мир… Небо забрано решеткой, дверь на замке. Открывается утром и вечером, и парни в камуфляже провожают до стандартного армейского санузла (умывальник на двадцать персон, сортир на шесть), а если приспичит, то и по просьбе – после стука в дверь. И стоят над душой, пока арестант не вымоется или не облегчится. Парни крепкие, тренированные – на вопросы, протесты и подначки не реагируют, попытки свернуть «не туда» пресекают играючи, а всерьез лезть в драку – смысл? Трижды в день приносят кормежку, стандартный армейский набор: каша – чай, суп – каша – компот, каша – чай, блюда избыточно жирные, наверняка при базе свинарник, хочется верить, и солдатикам от хрюшек не только щетина перепадает…
Койка, стол, стул, тумбочка. На койке – матрас, две простыни с синим одеялом, подушка в серой от бесконечных стирок наволочке. На столе – стопка бумаги и ручка. Заходил некто в форме, с капитанскими погонами и почему-то пушками в петлицах, предложил тему сочинения: «Как я провел истекший месяц». Намеки на опечаленную пропажей ФСБ и способную заинтересоваться военную прокуратуру пропустил мимо ушей.
В окне – глухая стена соседнего здания. Клаустрофобический дворик. Возможно, казармы, хотя заключенный никогда не слышал о казармах без окон. Проработав до «капитализма» в 5-м управлении Комитета, а потом в СБР – МБВД – ФСК – ФСБ, без армии прекрасно обходился, обошелся бы и на этот раз. Способен понять, что вон тот, в окне, малорослый старлей, если верить эмблемам, имеет отношение к армейскому автотранспорту – и ладно. Ну, выворотит майор ФСБ в резерве раму (чем?), выдерет гвозди (зубами?), прыгнет с третьего этажа и не разобьется, а потом?
Приниматься за писанину – ни малейшего желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
– Оклемался, – не стал он спорить.
– Ну давай тогда, спрячься куда-нибудь. – Боец улыбался. – Некогда мне с тобой чикаться.
– Подожди, – Туманов поморщился. Растер ладонью кровь на лбу. В голове царил перекос. – Подожди… Что там рвануло?
– Архивы, говорят, документация. – Парень равнодушно пожал плечами. – Хрен бы их знал. Может, еще какая муть, мне без разницы. Может, люди. В этом доме, сказывают, одна сволота жила, чего их жалеть?
– Идейный персонал, – кивнул Туманов. – Были такие. Ты прав, парень, сволота злокачественная.
– Ладно, пойду я. – Боец нетерпеливо глянул ему за спину. – Скажешь Гибадуллину, что отпустил меня, добро? Ну, счастливо. И здоровья тебе.
И ушел торопливо, напевая под нос: «А наш притончик гонит самогончик…» Автомат не вернул, хитрюга. Да и бес с ним.
Ватно переставляя ноги, точно во хмелю, Туманов поплелся вдоль казармы. Он жил в ней дважды. В армии и… в аду. У останков некогда помпезного стенда про отличников боевой и политической подготовки военные трясли двух гавриков, едва одетых. Физиономии у бедолаг были кошмарные, но в целом вменяемые. Верховодил «наездом» старшой группы, с которой Туманов шел на прорыв.
– Мы не знаем… – отбивался парень – белобрысый, болезненно худой. – Мужики, ну мы, ей-богу, не знаем… они вольные, а мы – нет. Мы полгода тут живем, с Витюхой. Нас под охраной водят, в лабораторию и обратно, поймите… На ночь не выпускают… Его из Обнинска, меня из Смоленска доставили, я в центре биотехнологий работал, в корпорации «Протон», пока не пришли однажды ночью, не забрали… Сказали, случилось ЧП и надо ехать в центр, что там силовой генератор накрылся, все бушует, выключить не могут, и без меня ну никак… Посадили в машину и… и все. Раскосец. Очнулся здесь. Да нас таких не меньше сотни!.. Мужики, мы, честное слово, не знаем, где у них ходы…
– Эй, командир, – вяло бросил Туманов старшему. – Извини, п-прерву… Это… Разреши вопрос парню?
Бойцы хмуро обозрели его с ног до головы. Он, надо думать, являл собой зрелище не из праздничных. Возмущаться не стали. Старшой раздраженно перекосил губы:
– Давай мигом.
– С-сальников, – спотыкаясь произнес Туманов. Лицо парня поплыло перед глазами, – Алексей… Где он? Говорите, вы знаете, ребята. Из Самары… Он такой длинный, нескладный. Жил вместе с вами…
Пленник вылупился на него, как испуганный котенок.
– Да ты что, мужик… Леху три дня как перевели.
– К-куда?
Его пошатнуло. Он понял (он понятливый). Вот оно, страшное. И виноват во всем этом не кто иной, как лично ты, Павел Игоревич Туманов…
Парень кивнул подбородком на барак, из которого вооруженные лица продолжали выдавливать бурую массу.
– Сюда. Больше некуда.
– Да вон он, – воскликнул второй, тыча пальцем.
Все повернули головы, даже старшой со своими несмеянами. И правда – над безликой массой плыли знакомые костлявые плечи…
– Спасибо, – буркнул Туманов. И побрел. Незнамо куда.
– Кто он тебе? – спросил в спину старшой.
Туманов прошептал, не оборачиваясь:
– Кровь родная…
Не залежалось в голове ничего, кроме тупой, изматывающей боли. Ему пришлось как через бурелом продираться, толкаясь локтями, через дрожащие, что-то шепчущие, молящиеся, матерящиеся, умоляющие, неподвижные… и другие невменяемые лица, которые смотрели поверх его головы и совсем не интересовались, почему он, собственно, их толкает. Он сам не знал почему. Мозги у него встали набекрень, вот в чем дело. Можно было попросить бойца, боец не отказал бы в подмоге…
Лешка его не узнал. Туманов вблизи его тоже не узнал. Издали казался похожим, родным, а как подошел, так сразу омертвело в груди. Монстрик… Чем ты стал, Леший? Какой гадости они в тебя натолкали? Глаза навыкат, рот ходуном, с губ слюна разливом. И смотрит при этом куда-то в небо голубое, а никак не на тебя – дядюшку любимого. Лицо утяжелилось, под глазами волдыри, шея, наоборот, вытянулась, одрябла. Человек двадцати пяти лет от роду превратился в растение за три дня – волей Дьявола. Возможно ли его теперь воскресить, вернуть обратно – вот в чем вопрос… А если можно, то кто этим займется?
Он схватил племяша за худые плечи.
– Леха, это я… дядя Пашка…Ты меня узнаешь?
Леха мелко и запросто закивал головой. Просто стоял и тряс, как вибратор. И смотрел не куда-нибудь, а в небо. А те, что были рядом, стали потихонечку ворчать, проявляя беспокойство. Задвигались.
– Леха, не будь идиотом… – зашептал Туманов. Схватил племяша за руки, сжал, пытаясь умерить эту беспричинную дрожь. Хлестнул по щеке, по другой.
– Леха, перестань…
– У-у-э… – сказал племяш, выпуская изо рта целую пинту слюны.
– Эй, отойди от него, – прикрикнул боец, стерегущий то, что и не думало разбегаться.
– Это мой родственник, – сказал Туманов.
– А плевать, – сказал боец. – Ты мне всех психов взбудоражишь. Иди, иди, успеешь еще наговориться.
Он был тысячу раз прав, этот равнодушный вояка в мышином одеянии. Он должен уйти. Как можно дальше и быстрее. Пока не поздно и головная боль не ввергла его в пучину космического хаоса… Он стал пятиться. Цеплялся за чьи-то локти, спины. Дважды споткнулся. А когда племянник наконец его увидел, заблестел слезинками в глазах, Туманов уже развернулся и нетвердо уходил наискосок – через плац.
Продолжение следовало. Этот ужас был бесконечен – как бессмысленно растянутый сериал. У здания разрушенного штаба загремели выстрелы. И сразу все встало на свои места. Нашлось недостающее звено. Это был последний, отчаянный бросок людей, которым при новых хозяевах уже ничего не светило. Которые такого натворили, что даже нынешняя насквозь прогнившая, циничная и беспринципная власть не смогла бы оставить их безнаказанными. Лица высшего персонала. Очевидно, отсиживались в подвале, оттуда и запустили начиненную взрывчаткой адскую машинку, разнесшую к чертям собачьим архивное крыло… К ним подобрались вплотную. Выхода не было. Они выскочили из уцелевшего подъезда – трое мужчин, две женщины и, ведя беспорядочную пальбу из пистолетов, побежали к КПП, в надежде прорваться. Заметались по воздуху рыжие кудряшки. Вот она, Зиггер…
Силенок на адекватное восприятие уже не осталось.
«С ума сойти, – лениво думал Туманов, угловато укладываясь на пыльный плац. – В войнушку поиграть решили. Фигня это. С той стороны у ребят все схвачено, они не пробьются. На что надеются?..»
Надеялись, вероятно, на чудо. Больше не на что. Но момент, надо признать, подгадали удачный. Бойцы разбирали завал, там царил полный хаос, не до сюрпризов, а те – на дальнем краю плаца – были далеко и как бы тоже при деле.
Но чудеса уже не отпускались, чудеса только членам враждующей партии. Им даже не дали добежать до КПП. Среагировали. Отсекли плотным огнем. Под сосной сибирской остались мужчина, женщина и два раненых бойца. Один пытался встать, другой шевелил ногами. Идущих на прорыв смело за кирпичную беседку, стоящую напротив штаба. Последний бегущий – лысоватый мужик с изрядным брюшком – приволакивал ногу и не проявил должной прыти. Широкую спину буквально измолотило свинцом. На что первые двое не растерялись, ответили дружным огнем и умудрились срубить еще одного бойца. Он посчитал, что кустик, за который он присел, – стальной. Хорошо, у кого-то достало ума – бросили гранату. Шарахнуло со всеми вытекающими. Выстрелы смолкли, и над упавшей беседкой зависло облако цементной пыли…
Бойцы, яростно матерясь (лажанулись, хлопцы…), стали подтягиваться. Подтянулся и Туманов. Шел и не верил, что все позади. Больная голова и ватные ноги утверждали обратное. «Ох, не видать тебе покоя в этой жизни, ох, не видать…» – злорадно твердил проснувшийся мозговой центр, и он весьма охотно ему верил. Ведь здесь не Голливуд, где радостный конец обеспечен уже начальными титрами, а концовку можно даже не смотреть. Здесь все гораздо хуже. Здесь концовки не бывает, ибо концы упрятаны так далеко, что не сыщешь. А на каждого, кто попытается, накладывается вето. Так что оставь надежду, мент. Конец злодейству эфемерен. А вот твой – всегда пожалуйста…
Вихрастый боец, хранивший его обморок, а потом забравший автомат, лежал на спине, за кустиком, и смотрел в небо недоуменными глазами. Крови натекла – целая лужа. Здоровья тебе, мужик… «Да ведь совсем мальчишка, – машинально отметил Туманов. – Отслужил, поди, срочку и подался куда посолиднее. Вот тебе, мальчик, и солидность. Нормально, да?»
Бойца накрыли полосатой хламидой (время собирать трупы не настало). Двух раненых – один жалобно стонал, другой напоминал покойника – унесли в бывшее здание столовки. Туманов завернул за смятую взрывом беседку. Его никто не остановил. Ну гуляет себе мужик…
Трупы лежали никому не нужными сиротками. Мужчине распороло живот и разукрасило лицо. Оксане Францевне Зиггер оторвало руку, искромсало грудь. Но лежала красиво, не отнимешь. Истинная женщина. Умница, красавица… Ладное личико, ножки, волосики, а в больших глазах – вот те раз (Туманов даже вздрогнул) – ну воистину неукротимая жизнь…
«Динка была бы рада», – мрачно подумал он. Ему вдруг страшно захотелось сесть и ни о чем не думать. И ничего не делать. И отправить по алфавиту всех майоров, и пусть будут проблемы. Сколько хочешь. Он так и сделал. Уселся на беседку, как на развалины Рейхстага, закрыл глаза и сделал вид, что не замечает идущего к нему майора Гибадуллина в сопровождении какой-то незнакомой личности. Пока они подойдут, есть на отдых секунд двенадцать. А это немало. Это целая маленькая жизнь.
«Вот и все, – подумал он. – Спи. Наберись сил. А проснешься – сожмись в пружину, бди как часовой. Не забывай: новый друг – это тот же враг. Их слова – это медь звенящая. А ты должен как-то жить…»
Сизиков Б.М.
Тусклый мир… Небо забрано решеткой, дверь на замке. Открывается утром и вечером, и парни в камуфляже провожают до стандартного армейского санузла (умывальник на двадцать персон, сортир на шесть), а если приспичит, то и по просьбе – после стука в дверь. И стоят над душой, пока арестант не вымоется или не облегчится. Парни крепкие, тренированные – на вопросы, протесты и подначки не реагируют, попытки свернуть «не туда» пресекают играючи, а всерьез лезть в драку – смысл? Трижды в день приносят кормежку, стандартный армейский набор: каша – чай, суп – каша – компот, каша – чай, блюда избыточно жирные, наверняка при базе свинарник, хочется верить, и солдатикам от хрюшек не только щетина перепадает…
Койка, стол, стул, тумбочка. На койке – матрас, две простыни с синим одеялом, подушка в серой от бесконечных стирок наволочке. На столе – стопка бумаги и ручка. Заходил некто в форме, с капитанскими погонами и почему-то пушками в петлицах, предложил тему сочинения: «Как я провел истекший месяц». Намеки на опечаленную пропажей ФСБ и способную заинтересоваться военную прокуратуру пропустил мимо ушей.
В окне – глухая стена соседнего здания. Клаустрофобический дворик. Возможно, казармы, хотя заключенный никогда не слышал о казармах без окон. Проработав до «капитализма» в 5-м управлении Комитета, а потом в СБР – МБВД – ФСК – ФСБ, без армии прекрасно обходился, обошелся бы и на этот раз. Способен понять, что вон тот, в окне, малорослый старлей, если верить эмблемам, имеет отношение к армейскому автотранспорту – и ладно. Ну, выворотит майор ФСБ в резерве раму (чем?), выдерет гвозди (зубами?), прыгнет с третьего этажа и не разобьется, а потом?
Приниматься за писанину – ни малейшего желания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48