Большая мне радость!
— Сочувствую, — сказал я вежливо. — Так что, купить у тебя изюмовскую клизму? А, Дениска?
Очкастый Апарин напряженно заулыбался.
— Шутите, что ли, Яков Семеныч? — спросил он, отмахнувшись от очередного мелкого оптовика: дескать, погоди, не до тебя. — У меня еще крыша не поехала, чтобы всучивать своим знакомым этого пидора! Я после первого-то его романа, «Гей-славяне», две ночи нормально спать не мог: все мне снилось, что он ко мне подкрадывается сзади со своим болтом…
Произнеся эту тираду, Апарин деловито подхватил ближайшие четыре пачки и сунул в руки застоявшемуся оптовику. Мелкий оптовик крякнул под тяжестью полутора сотен задниц в шляпах и покорно затрусил к выходу.
— Ухожу я отсюда, — доверительно сообщил мне очкастый Денис, пользуясь минутной передышкой. — Последние дни, можно считать, дорабатываю.
— И куда же, позволь спросить? — осведомился я. — Неужто в магазин-салон «Евгений Онегин»? Апарин пренебрежительно сморщился.
— Сдались мне эти чистоплюи, Яков Семеныч! — проговорил он. — В партию я поступаю.
— Что ли в коммунистическую? — поразился я. Денис был парень с легким прибабахом, но ведь не до такой же степени…
Белобрысый Апарин поправил на носу очки и приосанился.
— Обижаете вы меня, Яков Семеныч, — скорбно произнес он. — Обижаете. За говно какое держите. Коммунисты пусть подотрутся… В «патриоты» я ухожу, — добавил он после двухсекундной паузы и тут же внимательно посмотрел, какое впечатление на меня произвели его последние слова.
Я с любопытством взглянул на новоявленного патриота.
— А что, теперь за это платят? — спросил я Дениса. — Или ты не к Карташову собрался?
— К нему, — с достоинством кивнул Апарин. — В «Русскую Национальную Лигу», в политсовет. Газету будем издавать, «Честь и Порядок». Папа-Саша мне сказал, что деньги на издание уже есть… «ИВА» дала аж триста лимонов. — При этих словах Апарин почему-то перешел на торжественный шепот.
Ух ты! — подумал я. Наш пострел везде поспел, ай да Виталий Авдеевич. Чернорубашечники-то вам зачем? С Честью и Порядком проблемы? Или просто денег некуда девать и покупается все до кучи? Но только куча уж больно неприятная, Виталий Авдеевич. Это ведь не ива над рекой под гитарный перезвон и не старушкам в массовке из-под полы купюры раздавать. Хотя, конечно, откуда-то «ИВА» берет же добровольцев — устраивать прокурорам несчастные случаи…
Очевидно, эти мысли каким-то образом отразились на моем лице, однако Денис Апарин все понял по-своему.
— Вы не подумайте, Яков Семеныч, я не из-за денег туда иду, — поспешно сказал он. — На одной изюмовской жопе, — Денис с досадой пнул пачку, — я куда больше могу заработать. Просто осточертел весь этот бардак! Киоски эти наглые на каждой улице, детки грязные милостыню просят. Куда не кинь — либо голубые, либо жирные ворюги, либо иностранцы. Опять же инородцы кругом, на шею сели, все эти Марковичи, Вольфовичи, Боруховичи…
— Семеновичи, — с готовностью продолжил я ряд. — Семеновичей забыл, Дениска. Нехорошо.
— Это вы напрасно, Яков Семеныч, — глухо сказал Апарин. — Я же в общем говорю, для примера… Вы же знаете, против вас я ничего не имею. Я за вас кому угодно башку проломлю, только скажите.
— И фюреру своему — тоже? — полюбопытствовал я. Апарин ничего не ответил. Он сосредоточенно взялся опять за пачку с Изюмовым.
— Ладно, — подвел я черту. — Спасибо хоть на этом…
Чтобы сегодня больше не встречаться с патриотическим Денисом, я не стал делать круг по этому ярусу, а сразу поднялся на второй этаж. Народу здесь было особенно густо, и метров двести по кольцу пришлось продираться, как в вагоне метро в часы пик. Затем коридор образовал широкую пойму, и я смог наконец отдышаться. На втором этаже царили детективы — самые разнообразные, толстые и тонкие, всех форм и расцветок.
Королем этажа было издательство «Унисол», наладившее бесперебойный выпуск сразу шести зарубежных детективных серий. Приди я сюда без серьезного дела, я бы не удержался и прикупил пару новинок — просто для коллекции. Сами по себе вещи, выпускаемые в «Коллекции» «Унисола», ничего особенного не представляли — но книгу было приятно взять в руки, перелистать, полюбоваться ей… Это подкупало всегда очень многих, иногда даже и меня. Умом я понимал, что в книге главное — содержание, однако на практике не всегда мог удержаться. Всякий раз я уговаривал себя, что, мол, вдруг ЭТА книжка окажется хорошей? И всякий раз, прочитав несколько страниц, ставил на полку для украшения интерьера.
— О-о, Яков Семенович! — шумно обрадовался старший из продавцов за большим прилавком «Унисола». Это был Саша Егорьев — юноша с конским хвостиком на голове и с титановым кубиком-кастетом, аккуратно пристегнутым к поясу. С виду кубик выглядел сувенирной безделицей, но я-то знал, что им можно причинить много неприятностей. Что поделаешь: запрет на огнестрельное оружие не снимал всех проблем, и иногда на этажах между продавцами и слишком бесцеремонными дилерами вспыхивали стычки — тихие (чтобы не вмешивалась охрана) и безжалостные. Правда, сегодня на этаже было спокойно. Пока.
— Привет, Санек, — негромко произнес я. — Чем порадуешь?
— Да ничем особенным, — развел руками Егорьев. — Вышел новый том «Коллекции», но, по-моему, полное барахло. — Он ткнул пальцем в целлофанированный переплет, па котором был изображен пистолет в луже крови, а надпись гласила «Эдгар Лоуренс. Грязные-грязные руки».
— О чекистах, что ли? — поинтересовался я. — Разоблачительный роман? Ну да, третий том трилогии.
Егорьев испуганно схватил книгу и бегло ее перелистал.
— Нигде не написано, что третий, — с облегчением проговорил он. — А то бы из меня душу вытрясли. Где, мол, первые два… Кстати, — с внезапным сомнением он взглянул на меня, — с чего это вы взяли, будто книга разоблачительная, да еще и про чекистов?
— По названию определил, — беззаботно сказал я. Грех было не разыграть серьезного Санька. — Выражение Дзержинского помнишь? Ну, так вот: твой Эдгар Лоуренс просто обязан опровергать это выражение, и не меньше, чем в трех томах. Первый должен называться «Горячая-горячая голова», а второй, соответственно, — «Холодное-холодное сердце». Понял?
Егорьев сосредоточенно пожевал губами.
— Угу, — произнес он через несколько секунд. — Шутка. Понимаем. Я тащусь. — Лицо у него при этом было похоронное: он уже сообразил, что я шучу, но пока еще не въехал в смысл моих слов.
Мне стало неловко, как будто я вытянул у грудничка погремушку. Иногда люди, начисто не понимающие шуток, даже моих, меня пугают. Они словно бы живут в ином измерении, где все слова имеют только одно значение, не больше. И где люди не умеют улыбаться, когда им плохо или, тем более, хорошо. Холодный, стерильный, кладбищенский мир. Диктатура Снежной Королевы.
Я осторожно стал отодвигаться от прилавков «Унисола» и сам даже не заметил, как попал к стеллажам с отечественным детективом. Тут покупателей было не в пример меньше, и каждого нового продавцы не уставали приманивать. Увидев меня в приятной близости от своего прилавка, незнакомый молодой книготорговец в черном батнике, с серебристой цепочкой на шее, тут же проговорил, таинственно понизив голос:
— Есть надежный проходняк. С каждой пачки наварите по сто штук. Гарантирую, берите.
Он, не мешкая, всучил мне том в темно-синем супере. На супере кремлевская башня была взята в аккуратное перекрестье оптического прицела…
Это был последний роман Гоши Черника. Тот самый, что я видел на презентации. Роман действительно последний, других не будет. Ах, Гошка… Я с грустью раскрыл книгу наугад. — «Сто-ой! — прокричал Бережной, передернув затвор своей пятнадцатизарядной „беретты“. Но Николаев не останавливался. В два прыжка перемахнув через забор»… Узнаю манеру Гошки. «Беретта», преодоление пропасти в два прыжка… Бедняга Черник.
— Берите в количестве, — Продавец в батнике цепко схватил меня за рукав и шепнул на ухо: — Автора, если вы еще не в курсе, грохнули буквально вчера. Говорят, всего изрешетили из автомата. Теперь первый посмертный тираж на ура пойдет, может, еще и допечатки будут…
Я выдернул свой рукав у него из лап и вернул Гошин том на прежнее место. Кому — смерть, а кому и посмертный тираж. Подонок.
— Стервятник хренов, — злобно процедил я. — Я тебе дам — грохнули…
Продавец детективов недоуменно и испуганно отшатнулся от меня, но я не стал бить ему морду. Для него Гошка, в конце концов, — только имя на переплете. Он ведь, этот сукин сын, не видел, как совершил свою последнюю посадку на асфальт человек-самолетик в нелепом праздничном пиджаке с блестками.
Я протолкнулся из детективного аппендикса к лестнице и, обуреваемый мрачными мыслями, стал обдумывать план действий на ближайшие полчаса: что я буду делать, если и на втором этаже не найду ничего подозрительного. Но, как это часто бывает, о моих планах подумали без меня. Я все еще торчал в задумчивости возле лестницы, когда за спиной знакомый голос произнес:
— Вот и Яков Семенович, собственной персоной.
Я тут же хотел обернуться на голос, но мне ткнули в спину что-то твердое и приказали:
— Не оборачиваться…
Спина моя, чуткая к подобным штуковинам, определила твердый предмет как пистолетный глушитель. Еще через полсекунды я сообразил, откуда мне знаком этот голос. Вчера, во время моего последнего звонка в контору «ИВЫ», на том конце трубки был именно он. Ловко, подумал я. Как же они меня вычислили? Ничего себе человек-невидимка!
— Дискету, быстро! — проговорил голос за спиной, и глушитель вдавился под лопатку чуть сильнее, чем положено.
Ну да, разбежался, подумал я. А вслух сказал, стараясь быть спокойным:
— Немедленно уберите пистолет. Я ведь не идиот, чтобы носить ее с собой. За кого вы меня принимаете?
На самом же деле я был именно идиот, и дискета, сами понимаете, скрывалась у меня в потайном карманчике. Но если они откуда-то узнали, что я — это и есть таинственный похититель, то они обязаны были кое-что слышать о моих подвигах и моей крутизне. Вот случай, когда репутация работает на тебя, даже если ты облажался. Так и оказалось.
Глушитель исчез, и я смог повернуться.
За моей спиной стоял невысокий элегантный джентльмен лет под пятьдесят, в отлично сшитом костюме и супермодной американской шляпе с большими полями, чуть загнутыми вверх. На правой руке у него висел дорогой плащ, из-за которого высовывался серый ободок глушителя. Джентльмен был умеренно усат и очень умеренно бородат. Если сравнивать его бороду с иринарховской, то соотношение будет пять к одному в пользу дорогого Авдеича. Мне вдруг пришла в голову дурная мысль, что степень важности начальства в компании «ИВА» определяется как раз длиной бороды. В таком случае передо мною — начальство низшего ранга. Типа младшего беса для особых поручений.
Я невольно усмехнулся своим мыслям и окончательно успокоился. Сразу они меня не убили, хотя и могли. Считай, уже проиграли.
— Простите, с кем имею честь?… — поинтересовался я.
— Для покойника вы выглядите бодро, Яков Семенович, — усмехнулся джентльмен. — И потому слишком любопытны… Впрочем, в ближайшие пятнадцать минут можете называть меня… скажем, Петром Петровичем.
— А через пятнадцать минут как мне вас называть? — с любопытством спросил я. — Вы носите каждое имя не более четверти часа? Тогда это, извините, неэкономно.
В отличие от Сани Егорьева, Петр-допустим-Петрович чувством юмора обладал и тонко улыбнулся.
— А через пятнадцать минут мое и вообще чье-либо имя вас уже не будет интересовать, — произнес он — Оглянитесь-ка по сторонам Только не делайте резких движений. Идет?
Я неторопливо огляделся. С четырех сторон на расстоянии прыжка от меня пребывало еще четверо элегантных джентльменов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Сочувствую, — сказал я вежливо. — Так что, купить у тебя изюмовскую клизму? А, Дениска?
Очкастый Апарин напряженно заулыбался.
— Шутите, что ли, Яков Семеныч? — спросил он, отмахнувшись от очередного мелкого оптовика: дескать, погоди, не до тебя. — У меня еще крыша не поехала, чтобы всучивать своим знакомым этого пидора! Я после первого-то его романа, «Гей-славяне», две ночи нормально спать не мог: все мне снилось, что он ко мне подкрадывается сзади со своим болтом…
Произнеся эту тираду, Апарин деловито подхватил ближайшие четыре пачки и сунул в руки застоявшемуся оптовику. Мелкий оптовик крякнул под тяжестью полутора сотен задниц в шляпах и покорно затрусил к выходу.
— Ухожу я отсюда, — доверительно сообщил мне очкастый Денис, пользуясь минутной передышкой. — Последние дни, можно считать, дорабатываю.
— И куда же, позволь спросить? — осведомился я. — Неужто в магазин-салон «Евгений Онегин»? Апарин пренебрежительно сморщился.
— Сдались мне эти чистоплюи, Яков Семеныч! — проговорил он. — В партию я поступаю.
— Что ли в коммунистическую? — поразился я. Денис был парень с легким прибабахом, но ведь не до такой же степени…
Белобрысый Апарин поправил на носу очки и приосанился.
— Обижаете вы меня, Яков Семеныч, — скорбно произнес он. — Обижаете. За говно какое держите. Коммунисты пусть подотрутся… В «патриоты» я ухожу, — добавил он после двухсекундной паузы и тут же внимательно посмотрел, какое впечатление на меня произвели его последние слова.
Я с любопытством взглянул на новоявленного патриота.
— А что, теперь за это платят? — спросил я Дениса. — Или ты не к Карташову собрался?
— К нему, — с достоинством кивнул Апарин. — В «Русскую Национальную Лигу», в политсовет. Газету будем издавать, «Честь и Порядок». Папа-Саша мне сказал, что деньги на издание уже есть… «ИВА» дала аж триста лимонов. — При этих словах Апарин почему-то перешел на торжественный шепот.
Ух ты! — подумал я. Наш пострел везде поспел, ай да Виталий Авдеевич. Чернорубашечники-то вам зачем? С Честью и Порядком проблемы? Или просто денег некуда девать и покупается все до кучи? Но только куча уж больно неприятная, Виталий Авдеевич. Это ведь не ива над рекой под гитарный перезвон и не старушкам в массовке из-под полы купюры раздавать. Хотя, конечно, откуда-то «ИВА» берет же добровольцев — устраивать прокурорам несчастные случаи…
Очевидно, эти мысли каким-то образом отразились на моем лице, однако Денис Апарин все понял по-своему.
— Вы не подумайте, Яков Семеныч, я не из-за денег туда иду, — поспешно сказал он. — На одной изюмовской жопе, — Денис с досадой пнул пачку, — я куда больше могу заработать. Просто осточертел весь этот бардак! Киоски эти наглые на каждой улице, детки грязные милостыню просят. Куда не кинь — либо голубые, либо жирные ворюги, либо иностранцы. Опять же инородцы кругом, на шею сели, все эти Марковичи, Вольфовичи, Боруховичи…
— Семеновичи, — с готовностью продолжил я ряд. — Семеновичей забыл, Дениска. Нехорошо.
— Это вы напрасно, Яков Семеныч, — глухо сказал Апарин. — Я же в общем говорю, для примера… Вы же знаете, против вас я ничего не имею. Я за вас кому угодно башку проломлю, только скажите.
— И фюреру своему — тоже? — полюбопытствовал я. Апарин ничего не ответил. Он сосредоточенно взялся опять за пачку с Изюмовым.
— Ладно, — подвел я черту. — Спасибо хоть на этом…
Чтобы сегодня больше не встречаться с патриотическим Денисом, я не стал делать круг по этому ярусу, а сразу поднялся на второй этаж. Народу здесь было особенно густо, и метров двести по кольцу пришлось продираться, как в вагоне метро в часы пик. Затем коридор образовал широкую пойму, и я смог наконец отдышаться. На втором этаже царили детективы — самые разнообразные, толстые и тонкие, всех форм и расцветок.
Королем этажа было издательство «Унисол», наладившее бесперебойный выпуск сразу шести зарубежных детективных серий. Приди я сюда без серьезного дела, я бы не удержался и прикупил пару новинок — просто для коллекции. Сами по себе вещи, выпускаемые в «Коллекции» «Унисола», ничего особенного не представляли — но книгу было приятно взять в руки, перелистать, полюбоваться ей… Это подкупало всегда очень многих, иногда даже и меня. Умом я понимал, что в книге главное — содержание, однако на практике не всегда мог удержаться. Всякий раз я уговаривал себя, что, мол, вдруг ЭТА книжка окажется хорошей? И всякий раз, прочитав несколько страниц, ставил на полку для украшения интерьера.
— О-о, Яков Семенович! — шумно обрадовался старший из продавцов за большим прилавком «Унисола». Это был Саша Егорьев — юноша с конским хвостиком на голове и с титановым кубиком-кастетом, аккуратно пристегнутым к поясу. С виду кубик выглядел сувенирной безделицей, но я-то знал, что им можно причинить много неприятностей. Что поделаешь: запрет на огнестрельное оружие не снимал всех проблем, и иногда на этажах между продавцами и слишком бесцеремонными дилерами вспыхивали стычки — тихие (чтобы не вмешивалась охрана) и безжалостные. Правда, сегодня на этаже было спокойно. Пока.
— Привет, Санек, — негромко произнес я. — Чем порадуешь?
— Да ничем особенным, — развел руками Егорьев. — Вышел новый том «Коллекции», но, по-моему, полное барахло. — Он ткнул пальцем в целлофанированный переплет, па котором был изображен пистолет в луже крови, а надпись гласила «Эдгар Лоуренс. Грязные-грязные руки».
— О чекистах, что ли? — поинтересовался я. — Разоблачительный роман? Ну да, третий том трилогии.
Егорьев испуганно схватил книгу и бегло ее перелистал.
— Нигде не написано, что третий, — с облегчением проговорил он. — А то бы из меня душу вытрясли. Где, мол, первые два… Кстати, — с внезапным сомнением он взглянул на меня, — с чего это вы взяли, будто книга разоблачительная, да еще и про чекистов?
— По названию определил, — беззаботно сказал я. Грех было не разыграть серьезного Санька. — Выражение Дзержинского помнишь? Ну, так вот: твой Эдгар Лоуренс просто обязан опровергать это выражение, и не меньше, чем в трех томах. Первый должен называться «Горячая-горячая голова», а второй, соответственно, — «Холодное-холодное сердце». Понял?
Егорьев сосредоточенно пожевал губами.
— Угу, — произнес он через несколько секунд. — Шутка. Понимаем. Я тащусь. — Лицо у него при этом было похоронное: он уже сообразил, что я шучу, но пока еще не въехал в смысл моих слов.
Мне стало неловко, как будто я вытянул у грудничка погремушку. Иногда люди, начисто не понимающие шуток, даже моих, меня пугают. Они словно бы живут в ином измерении, где все слова имеют только одно значение, не больше. И где люди не умеют улыбаться, когда им плохо или, тем более, хорошо. Холодный, стерильный, кладбищенский мир. Диктатура Снежной Королевы.
Я осторожно стал отодвигаться от прилавков «Унисола» и сам даже не заметил, как попал к стеллажам с отечественным детективом. Тут покупателей было не в пример меньше, и каждого нового продавцы не уставали приманивать. Увидев меня в приятной близости от своего прилавка, незнакомый молодой книготорговец в черном батнике, с серебристой цепочкой на шее, тут же проговорил, таинственно понизив голос:
— Есть надежный проходняк. С каждой пачки наварите по сто штук. Гарантирую, берите.
Он, не мешкая, всучил мне том в темно-синем супере. На супере кремлевская башня была взята в аккуратное перекрестье оптического прицела…
Это был последний роман Гоши Черника. Тот самый, что я видел на презентации. Роман действительно последний, других не будет. Ах, Гошка… Я с грустью раскрыл книгу наугад. — «Сто-ой! — прокричал Бережной, передернув затвор своей пятнадцатизарядной „беретты“. Но Николаев не останавливался. В два прыжка перемахнув через забор»… Узнаю манеру Гошки. «Беретта», преодоление пропасти в два прыжка… Бедняга Черник.
— Берите в количестве, — Продавец в батнике цепко схватил меня за рукав и шепнул на ухо: — Автора, если вы еще не в курсе, грохнули буквально вчера. Говорят, всего изрешетили из автомата. Теперь первый посмертный тираж на ура пойдет, может, еще и допечатки будут…
Я выдернул свой рукав у него из лап и вернул Гошин том на прежнее место. Кому — смерть, а кому и посмертный тираж. Подонок.
— Стервятник хренов, — злобно процедил я. — Я тебе дам — грохнули…
Продавец детективов недоуменно и испуганно отшатнулся от меня, но я не стал бить ему морду. Для него Гошка, в конце концов, — только имя на переплете. Он ведь, этот сукин сын, не видел, как совершил свою последнюю посадку на асфальт человек-самолетик в нелепом праздничном пиджаке с блестками.
Я протолкнулся из детективного аппендикса к лестнице и, обуреваемый мрачными мыслями, стал обдумывать план действий на ближайшие полчаса: что я буду делать, если и на втором этаже не найду ничего подозрительного. Но, как это часто бывает, о моих планах подумали без меня. Я все еще торчал в задумчивости возле лестницы, когда за спиной знакомый голос произнес:
— Вот и Яков Семенович, собственной персоной.
Я тут же хотел обернуться на голос, но мне ткнули в спину что-то твердое и приказали:
— Не оборачиваться…
Спина моя, чуткая к подобным штуковинам, определила твердый предмет как пистолетный глушитель. Еще через полсекунды я сообразил, откуда мне знаком этот голос. Вчера, во время моего последнего звонка в контору «ИВЫ», на том конце трубки был именно он. Ловко, подумал я. Как же они меня вычислили? Ничего себе человек-невидимка!
— Дискету, быстро! — проговорил голос за спиной, и глушитель вдавился под лопатку чуть сильнее, чем положено.
Ну да, разбежался, подумал я. А вслух сказал, стараясь быть спокойным:
— Немедленно уберите пистолет. Я ведь не идиот, чтобы носить ее с собой. За кого вы меня принимаете?
На самом же деле я был именно идиот, и дискета, сами понимаете, скрывалась у меня в потайном карманчике. Но если они откуда-то узнали, что я — это и есть таинственный похититель, то они обязаны были кое-что слышать о моих подвигах и моей крутизне. Вот случай, когда репутация работает на тебя, даже если ты облажался. Так и оказалось.
Глушитель исчез, и я смог повернуться.
За моей спиной стоял невысокий элегантный джентльмен лет под пятьдесят, в отлично сшитом костюме и супермодной американской шляпе с большими полями, чуть загнутыми вверх. На правой руке у него висел дорогой плащ, из-за которого высовывался серый ободок глушителя. Джентльмен был умеренно усат и очень умеренно бородат. Если сравнивать его бороду с иринарховской, то соотношение будет пять к одному в пользу дорогого Авдеича. Мне вдруг пришла в голову дурная мысль, что степень важности начальства в компании «ИВА» определяется как раз длиной бороды. В таком случае передо мною — начальство низшего ранга. Типа младшего беса для особых поручений.
Я невольно усмехнулся своим мыслям и окончательно успокоился. Сразу они меня не убили, хотя и могли. Считай, уже проиграли.
— Простите, с кем имею честь?… — поинтересовался я.
— Для покойника вы выглядите бодро, Яков Семенович, — усмехнулся джентльмен. — И потому слишком любопытны… Впрочем, в ближайшие пятнадцать минут можете называть меня… скажем, Петром Петровичем.
— А через пятнадцать минут как мне вас называть? — с любопытством спросил я. — Вы носите каждое имя не более четверти часа? Тогда это, извините, неэкономно.
В отличие от Сани Егорьева, Петр-допустим-Петрович чувством юмора обладал и тонко улыбнулся.
— А через пятнадцать минут мое и вообще чье-либо имя вас уже не будет интересовать, — произнес он — Оглянитесь-ка по сторонам Только не делайте резких движений. Идет?
Я неторопливо огляделся. С четырех сторон на расстоянии прыжка от меня пребывало еще четверо элегантных джентльменов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58