Ротмистр хлопал «кадетов» по плечу, по щекам, встряхивал и приговаривал по-суворовски:
– Орлы! Чудо-богатыри! Вся надежда на вас! Это понемногу помогало.
Натужный кашель, рвавшийся из получивших увечья тел, стал утихать, когда вдруг молодой, чуть с хрипотцой, голос сначала тихо, потом все громче, затянул:
…Что ж ты крылья распускаешь
Над моею головой?
Аль добычу себе чаешь?
Черный ворон – я не твой…
Юноша, заставивший вздрогнуть усталые души, сидел на ящике из-под патронов, привалясь спиной к стенке траншеи. Кисть левой руки парень обмотал куском нательной рубахи, тяжело набухшим от крови. Трехгранный штык лежавшей у ног винтовки, был сломан. Корнет пел истово и отчаянно, временами сглатывая и морщась от боли, но темпа не сбавляя.
Не замечая, что стоит посреди глубокой лужи, Сорокин завороженно смотрел на поющего, чувствуя, что не сможет оторвать от него глаз, даже если рядом разорвется снаряд. Волнующее оцепенение передавалось и другим. Красивый и гордый, как взмах орлиного крыла, голос заставлял шевелить губами даже тяжелораненых. Последние строки песни:
…Хоть и смерть моя настала,
Я солдат еще живой –
уже мощно гремели над позициями, подхваченные множеством голосов.
Старый полковник плакал, держась рукою за сердце:
– Ребятушки, милые мои… Спасибо!
Внезапно отдаленные свист и гиканье заставили всех повернуть головы. Дождь прекратил моросить, видимость улучшилась. Теперь «Робеспьер» переместил огонь своих орудий на правый фланг добровольцев.
Сквозь разорванные клочья тумана стало видно, как две конные лавы устремились навстречу друг другу, сходясь в отчаянной рубке. Искорками на солнце засверкали клинки, и конные фигурки заплясали и завертелись в смертельном танце.
Так впервые против донцов выступили кубанские казаки.
Маятник колеблющегося настроения братьев-кубанцев качнулся влево. Вокруг станицы за ночь выросли окопы, из которых с утра по авангарду корниловцев ударили градом пуль.
Кавалерийский бой был скоротечен: перемещенный огонь добровольческой артиллерии и развернувшиеся цепи марковцев быстро заставили большевиков и кубанцев отойти. Их пешие цепи не успели еще скрыться за околицей Новолеушковской, как всадник в белой папахе в сопровождении четырех конных ординарцев уже влетел в станицу и исчез за поворотом улицы.
Кто-то, узнав, крикнул:
– Генерал Марков!
Нежинцы снова заволновались. Остро переживая гибель своих товарищей и сыпля проклятиями в адрес кубанцев, начали браться за оружие. Только черкесы, не слезавшие все это время с коней, бесстрастно оглядывали горизонт, словно не имея к происходящему ни малейшего отношения.
В амбразуры броневика было видно, как добровольцы неторопливо поднимаются, примыкают штыки и, привычно держа интервал, выстраиваются в цепи.
По тому, как педантично застегиваются пуговицы на различного покроя шинелях, полушубках, гражданских пальто, становилось понятно, что атака будет отчаянной.
И впрямь, идущие по размокшей степи с проплешинами жухлого снега растянутые шеренги представляли собой диковатое, даже мистическое зрелище.
Словно вся Русская Императорская армия шагала на этом адском параде. Морские офицеры и офицеры пограничной стражи, артиллеристы, кавалеристы, пехотинцы, саперы, интенданты и связисты, юнкера и воспитанники кадетских корпусов, окопники и штабные, донские казаки-партизаны – все они шли каждый в свою атаку, кто-то в последнюю, кто-то в первую. Но наверняка – в самую главную. В этот час, плечом к плечу, полуодетые и полуголодные, они были – Великая Россия, и они чувствовали это…
Экипаж бронеавтомобиля «Остин-Ижорец» напряженно ожидал команды к движению. Заняв позицию перед железнодорожной насыпью неподалеку от «Робеспьера», броневик поддерживал огнем вылазки красногвардейцев. И Лиходедову, и Барашкову время от времени приходилось давать длинные очереди поверх черных бескозырок и солдатских папах. Но расстояние до добровольческих позиций было предельным, так что палили без особых угрызений совести. Последняя контратака, перешедшая в рукопашную, к радости юношей, захлебнулась.
Алешка и Вениамин то и дело поглядывали на командира. Белкин смотрел в амбразуру, вытирал бритый череп платком и прислушивался, как осколки снарядов чиркают по клепаной шкуре «Остина».
План у товарищей созрел давно. Но без общей команды по бронеотряду кататься под дулами бронепоезда было равносильно самоубийству. А команды все не поступало.
Наконец «Остин-Ижорец» натужно взвыл и покатил по степи, объезжая воронки. Дали команду: «Бронеотряду выдвинуться навстречу атакующему противнику, уничтожая его пулеметным огнем».
Используя броневики, красные решили смять наступающую белую пехоту и расколоть правый фланг добровольцев, вклинившись между нежинцами и донскими партизанами поручика Курочкина. Где-то здесь, в овражках, укрывалась артиллерийская батарея, так надоевшая большевикам. Ее решили уничтожить во что бы то ни стало.
План, созревший у друзей накануне вечером, был прост, лих и, как всегда бывает в таких случаях, ненадежен. В основном полагаться приходилось на удачу.
Как только броневик медленно пополз, служа прикрытием для идущей вслед за ним цепи красногвардейцев, план вступил в силу.
Барашков рукояткой нагана ударил по лысому черепу Белкина, склонившегося над смотровой щелью. Тупой удар пришелся чуть сбоку, над левым виском. Белкин охнул и завалился на бок. Пока Алешка оттаскивал массивное тело командира и связывал ему руки, студент-химик перехватил управление.
До идущих навстречу с винтовками наперевес нежинцев оставалось метров четыреста, когда три соседних броневика открыли прицельный огонь из всех пулеметов. В то же время красная пехота, развертывая свои порядки, перешла на бег.
– Алеха, пора! Бей в белый свет! А когда метров двести проскочим, разворачивай на сто восемьдесят! – крикнул Барашков. – Давай!
Лиходедов лупанул из правой башни куда-то в серое, с рваными голубыми просветами небо.
Через мгновение Барашков нажал на газ, и «Остин», подпрыгивая на ухабах, резко вырвался вперед. Мотор заработал в полную силу. Главное теперь было не угодить в яму и не забуксовать в грязи. По лобовой броне застучали пули добровольцев.
– Неэкономно с их стороны! – попробовал пошутить Алексей, давая еще одну длинную очередь черт знает куда. – Ну ничего, щас мы вам, господа, подсобим!
Картина, которую могли наблюдать нежинцы, удивила бы кого угодно.
Идущий на полном ходу броневик, не сбавляя скорости, развернул обе башни назад и стал крушить то из одного, то из другого пулемета большевистскую пехоту. Скошенные люди валились лицом в талый снег. Замешательство красных позволило беглому «Остину» уйти на недосягаемое для броска гранаты расстояние, а офицерская рота, громыхнув «ура!», рванула мимо угонщиков на освободившееся от врага пространство.
Кому-то из юнкеров удалось подорвать гранатами еще один броневик, застрявший в липком черноземе. Атака рабочих захлебнулась.
Вырвавшись из пролетарского плена, «Остин-Ижорец», словно лошадь, почуявшая родное стойло, радостно всхрапнул и остановился. Люк открылся, и изумленным бойцам офицерской роты, на всякий случай приготовившим пару гранат, предстал улыбающийся до ушей Алексей, в авиаторской фуражке, с очками над козырьком.
– Господа, не стреляйте! – прокричал он, поднимая вверх руки. – Мы партизаны-чернецовцы, а броневик кутеповский! Вот, обратно вернули!
Следом показался Барашков. Он выталкивал наружу связанного Белкина, пребывавшего в бессознательном состоянии.
Неженцы, не обращая внимания на стрельбу красных, закричали «ура!», хлопая беглецов по плечам и спинам. Инстинктивно морщась от свиста пуль, Лиходедов спросил, где Сорокин. Услышав про ротмистра, неженцы закивали и показали направление.
Сорокин сидел в неглубоком окопе. Время от времени он вставал в полный рост, глядел в бинокль, садился опять, что-то записывая в блокноте. Неподалеку гарцевали абреки. Увидев «авиаторов», горцы направили коней наперерез, издав несколько предупреждающих восклицаний. Ротмистр удивленно обернулся и, хлопнув себя ладонью по колену, расхохотался:
– Вот это номер! Птенцы гнезда… Эк вас разодели! Ну, здорово хлопцы!
Подойдя к ребятам, он обнял их. Выслушав Алешку и Вениамина, Сорокин снова воскликнул:
– Ай да молодцы! Атаку красным сорвали!
И, посмеиваясь уже над черкесами, ротмистр передразнил:
– Шайтан арба у гэгэмона увэли! Э?
Кавказцы качали головами и прищелкивали: «Джигит, джигит!»
Сорокин гордо улыбнулся:
– Казаки они!
Глава 13

«По мере удаления от основных промышленных центров – Ростова и Таганрога – власть главковерха Антонова-Овсеенко и его подчиненного – командующего Ростовским направлением Сиверса – становилась чисто фиктивной. Формирования ставропольских Советов после взятия Батайска, не исполнив приказа Антонова о преследовании Добровольческой армии, с награбленным добром рванули обратно на Ставрополь, бесчинствуя и грабя по пути. На станциях Владикавказской дороги – Степной, Кущевке, Сосыке, Тихорецкой, Торговой и других – образовались многочисленные и буйные вооруженные скопища, „управляемые” своими собственными революционными комитетами.
Некоторые такие отряды в два-три раза численно превышали всю Добрармию, но такое превосходство в силе не представлялось тогда опасным для корниловцев. Добровольцы обходили или легко опрокидывали недисциплинированные большевистские ватаги. Но чем ближе был Екатеринодар, тем серьезней становилась фронтовая обстановка».
Из дневников очевидца
По вечерам в пропахшей казенными харчами пустоте броневагона алкоголь все чаще выкидывал с Фердинандом Рудольфовичем Сиверсом изрядные фортели. У него мутилось сознание, зато чахоточные приступы отпускали.
Скуластое лицо с плоским носом и вечно нахмуренным низким лбом находилось в разительном несоответствии с высокой фамилией. Не раз потомок свейских баронов, глянув в мутное зеркало, хмыкал: «Не Гай Юлий…»
Но сегодня он был в особом настроении.
– Склянского ко мне! – рявкнул Сиверс, и часовой от неожиданности выронил винтовку.
Когда командарм повышал голос, люди начинали прощаться с жизнью.
– Поведай мне, комиссар, какие вести из Ставрополя? – потребовал он у вошедшего. – Что эта сволочь, называющая себя депутатскими Советами, вознамерилась мне возразить?
– Они, товарищ Сиверс, отзывают части обратно. Говорят, что дел после взятия Батайска у них и так хватает. Незаконные реквизиции происходят на всех узловых станциях, а добровольцы как шли через степь, так и идут.
– На Екатеринодар?
– Да.
– А Антонов?
– Они приказам главковерха подчиняться отказываются.
– Почему?
– Говорят, пусть кубанцы сами кадетов бьют.
– Б…ди! Я им покажу кубанцев! Нет никаких кубанцев, и Дона никакого нет, и Терека! Нет никакой России! Есть территория Совнаркома! Закон один: кто не согласен с линией партии большевиков, получает пулю, кто согласен – паек. Эту фразу и телеграфируйте на все станции. Не будет толка – отправьте бронепоезда и бейте по станциям, пока на коленях не приползут. А приползут – парламентеров расстреляйте. Точка! Что?
– Бугая только что нашли. Ранен.
Сиверс изменился в лице:
– А мандат?
– Пока нет.
– Кто?!
– Человек фон Бельке, из офицериков. Ступичев.
– Ищете?
– Ищем, Рудольф Фердинандович. Везде ищем. Боцман был при смерти. Пока не разговаривает, но чекистам нацарапал. Вот, – комиссар достал бумажку и стал читать: – «Везли одиннадцать ящиков. Кадеты помешали все взять. Латыши напали. Подъесаул с грузом утек и салага».
– Какой салага?
– Морячок ихний.
– Какая захватывающая история, Склянский, вы не находите?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47