— Участковый инспектор старший лейтенант Акимов, — бросил он руку к козырьку фуражки.
По тому, как он приветствовал, раскрыв сжатый кулак у самого козырька, по тому, как ладно сидела на нем форма, по смятой, чуть не по уставу фуражке Орлов понял, что человек этот пришел в милицию после многолетней военной службы.
— Садитесь, Акимов, — сказал Малюков, — потесните подполковника и садитесь.
Акимов сел аккуратно, стараясь не задеть начальство.
— Вы уж извините, — пробормотал он.
— Ничего, — сказал Вадим, — вы, Акимов, служили в армии?
— Так точно. Был прапорщиком, старшиной заставы. Уволился, пошел в органы.
— Понятно.
Старший лейтенант покосился на московское начальство, так и не поняв, почему его спросили об армейской службе.
— Поворачивай направо, — скомандовал участковый, — теперь прямо, вдоль зеленого забора и до упора.
— Что вы можете сказать о Лесоковском? — спросил Малюков.
— Ничего, солидный гражданин, музыку пишет. Гости к нему приезжают. Но все тихо, культурно. Гости в основном приезжают на машинах. От соседей жалоб не поступало.
— Прекрасно, — сказал Малюков, — значит, мы имеем дело с законопослушным гражданином.
— А в чем дело, если не секрет, конечно? — поинтересовался Акимов.
— Да какие уж тут секреты, тем более от вас, — засмеялся Малюков, — 208-я статья УК.
— Приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем, — ответил Акимов.
— Ого, — Малюков закрутил головой, — весь кодекс так знаете?
— Служба, — ответил Акимов.
Машина обогнула зеленый забор. К даче Лесоковского вел заасфальтированный отрезок дороги, обсаженный по бокам березами. Ворота были обиты медными полосами, по обеим сторонам стояли столбы со старинными уличными фонарями. Такой же фонарь висел над калиткой. Малюков вышел из машины, толкнул калитку. Заперта. Звонка не было, вместо него торчала медная рукоятка непонятного назначения.
— Вы ее вниз дерните, — сказал подошедший Акимов, — она с колоколом соединена.
Малюков дернул рукоятку.
— Бом! — мелодично пропело за забором.
Он нажал еще раз и снова услышал звон колокола.
— Да, — сказал Филиппыч, — ох, нечего делать людям. От жира все это. От жира.
За забором запоздало залаяла собака. Потом послышались шаги, кто-то шел к воротам. Загремела щеколда, в проеме калитки стояла полная усатая женщина, лет под семьдесят. Она мрачно посмотрела на Малюкова и спросила басом:
— Кого вам?
— Нам нужен гражданин Лесоковский, — ответил Малюков.
— Вы с почты? — Женщина рассматривала форму следователя.
— Нет, я из прокуратуры…
— Позовите нам хозяина, быстренько, — вмешался Акимов.
— Если вы насчет концерта…
— Мы насчет другого, — перебил ее участковый и шагнул в калитку. Но женщина-гренадер стояла как стена.
— Ты чего? — грозно двинулась она на старшего лейтенанта, — по какому праву…
Акимов взял ее за плечо и отодвинул. Лицо его покраснело, будто он поднимал штангу.
— Лариса Федоровна, — загудела женщина-гренадер.
В глубине участка появилась стройная белокурая женщина в кофте, напоминающей мужскую рубашку, и вельветовых джинсах, плотно обтягивающих бедра. На поводке она вела огромного черного водолаза.
— В чем дело? — издали крикнула она. — Олег Моисеевич работает. Если вы насчет концерта…
— Я старший следователь Московской городской прокуратуры, старший советник юстиции Малюков, нам нужен ваш муж.
— Вы из прокуратуры? — спросила удивленно женщина. — Но…
— У меня постановление прокурора о производстве обыска у вас на даче.
— Обыска! — ахнула Лариса Федоровна и выпустила поводок.
Огромная собака, радостно размахивая хвостом, бросилась к Стрельцову и начала лизать ему руку.
— Да, обыска, — твердо сказал Малюков, — давайте пройдем в помещение.
— Сейчас, минуту, — Лариса Федоровна почти бегом бросилась по дорожке.
— Мне кажется, — сказал Вадим, глядя ей вслед, — что нас пригласили в дом.
Малюков молча кивнул.
Они прошли всего несколько метров, дорожка резко повернула, и они увидели дачу. Огромный дом из стекла и полированного дерева. Верхний этаж был похож на купол, исполненный из витражей.
— Н-да, — сказал Малюков, — неплохо живут композиторы.
— Его песни, — дал справку Алеша Стрельцов, — во всех кабаках поют.
— Зря я не пишу песен, — усмехнулся Вадим.
— Конечно, зря, — серьезно ответил Малюков. — Покойный композитор Экимян был генералом милиции, а до этого начальником уголовного розыска Московской области.
— То-то область и разворовали, — мрачно изрек Акимов.
Они подошли к крыльцу, поднялись на террасу. Вернее, это была не терраса, а огромная застекленная комната, даже не комната, а зал. Вадиму по роду службы, да и просто так приходилось бывать на всяких дачах, но такую он видел впервые. Она поражала не размерами, а каким-то бессмысленным слиянием стилей. Современные полированные панели уживались рядом с бронзовыми старинными ручками и коваными фонарями начала века, в круглые современные окна вставлены потускневшие витражи, на которых замысловато переплетались обнаженные грудастые дамы, похожие на татуировку. Да и чего только не было в этом доме. Терраса была заставлена козетками, канапе, столами и столиками на тряских паучьих ножках, разномастными стульями. Все это скорее напоминало театральный реквизит для спектакля из непонятной жизни. В глубине дома послышался недовольный голос, заскрипели невидимые ступени. Дверь распахнулась, и на террасу почти выбежал человек среднего роста. Гладко прилизанные черные волосы разделял безукоризненный пробор, на нем был светлый, почти белый, костюм, темно-вишневая рубашка и яркий сине-желтый галстук.
— Я композитор Лесоковский, — сказал он, обводя глазами пришедших, — в чем дело? Что за намеки?
— Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции первого класса Малюков, — представился Олег Леонидович, — вместе со мной приехали начальник отдела МУРа подполковник милиции Орлов, инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Стрельцов и ваш участковый старший лейтенант милиции Акимов.
— В чем дело? Почему?.. — спросил Лесоковский без прежней уверенности.
— Я расследую дело об убийстве и ограблении музея, — продолжал Малюков. — Задержанный милицией гражданин Силин Петр Семенович показал, что продал вам изразцовую плитку и чугунное литье, похищенное в музее.
— Да как вы смеете! — Лесоковский топнул ботинком на необыкновенно высоком каблуке. — Как вы смеете! Я лауреат конкурса на лучшую эстрадную песню «Золотая лира», я награжден грамотой Московской милиции, мне вручен знак…
— Поздравляю, — сказал Вадим.
— Что? — Лесоковский непонимающе поглядел на него.
— Поздравляю вас с этими высокими отличиями. Но нас интересуют вещи более земные. Изразцовый кафель и ковка.
— Выдумаете… — начал Лесоковский.
— Мы ничего не думаем, ваши действия подпадают под статью 208 УК РСФСР. То есть скупку заведомо краденого имущества.
— Я буду жаловаться, — в голосе Лесоковского не было прежней уверенности, — я член Союза композиторов, мои песни поет вся страна, на последнем телевизионном конкурсе…
— Я уже поздравил вас. Где плитка?
— Вы не имеете права!
— Имеем, — Малюков расстегнул «молнию» папки, — вот ознакомьтесь.
— Что это?
— Постановление прокурора о производстве обыска.
— Лариса! — слабо крикнул Лесоковский.
В дверях появилась жена.
— Лариса, ты слышишь!
— Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? — еще раз спросил Вадим.
Лариса, дохнув на него дорогой косметикой, шагнула к Вадиму.
— Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу…
— Все, — скомандовал Вадим, — Акимов, пригласите понятых.
— Вы не смеете позорить заслуженного человека! — взвизгнула Лариса. — Кто дал вам право?!
— Смею. А право мне дает Конституция.
— Что это? — внезапно сказал Лесоковский. — Что это? — повторил он с трагической актерской интонацией. — Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника…
— Перестаньте, — Малюков подошел к хозяину, — прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?
— Он согласен, — неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.
— Ларик, — простонал Лесоковский, — как же так?..
— А так. Не хочешь позора, письма в Союз?
— Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?
— У них есть документы? — спросил Малюков.
— Да. Пригласить их?
— Зовите.
Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.
— Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?
— Вы хотите сказать, что я воровал? — взвизгнул композитор.
— Как вы смеете! — вмешалась Лариса Федоровна— Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.
— Он хуже. Силин не знал, что ворует. А ваш муж знал что покупает. И если мне удастся доказать, что вы, гражданин Лесоковский, бывали в особняке Сухотина, вам придется отвечать как соучастнику.
— Спокойнее, Вадим Николаевич, — Малюков коснулся рукой его плеча, — спокойнее.
— Вы ответите. — гневно выдавила Лариса Федоровна, — ответите, это вам не бериевские времена.
Вадим посмотрел на ее перекошенное злобой лицо, на глаза, таящие предупреждение, и понял, что кляузы не избежать. Он вышел из сарая и закурил. Из сада дурманяще и горько пахло цветами. Такой запах обычно бывает в преддверии осени. Утро постепенно переходило в день, но он был таким же прозрачным и прохладным. Где-то за лесом прокричала электричка, и голос ее растаял над дачным поселком. В нескольких шагах стояла замысловатая скамейка. Как Лесоковский достал это литое металлическое чудо? Такие скамейки Вадиму приходилось видеть в далекой молодости в парках маленьких уральских городков. Обычно с обратной стороны спинки ставилось заводское клеймо и год выпуска. Вадим обошел скамейку, наклонился. Полусбитые временем буквы, морда какого-то зверя, видимо, заводской знак. Интересно, сколько заломили перекупщики с композитора за это поржавевшее чудо? Старина — это модно. Более того, это выгодно. Старый столик или этажерка; десятилетиями пылившиеся в чуланах и темных углах квартир, стали модными и поэтому сделались предметом наживы.
Орлов знал настоящих коллекционеров. Ценителей и знатоков старинного искусства. Эти люди вносили свой вклад в создание монографий о старинном портрете, находили исчезнувшие иконы, сохраняли от уничтожения мебель редчайшей красоты.
Когда-то старинную мебель просто выбрасывали на пустыри. Ее место в квартирах занимали блестевшие лаком современные гарнитуры. Ковры стали немодны, их заменили безликие паласы. И вот новый, неожиданный зигзаг моды, и появляются «ценители» типа Лесоковского.
Из сарая вышел Малюков в полном сиянии прокурорского мундира.
— Ну что? — спросил Вадим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39