Вчитался в латинскую надпись. Все без обмана.
Вафельным полотенцем, чтобы не порезаться, он отломал головки ампул. Выдернул из упаковки пластиковый шприц, насадил иглу.
Бесцветная и прозрачная, как вода, жидкость быстро заполнила шприц. Вождь закатал рукав. Снял со спинки кровати подтяжки и обмотал мускулистое плечо.
Плотно прижал его к ребрам.
Он несколько раз сжал и разжал кулак.
Прожить больше четырех лет в Питере и не научиться внутривенным инъекциям невозможно. Одноразовая, а потому совершенно новая и острая, игла прошила кожу, как масло. Кофи ничего не почувствовал. Комар кусает намного больнее.
Сквозь кожу он видел кончик иглы рядом со вздувшейся веной.
Он слегка надавил на иглу. В стенках вен нет болевых рецепторов. Не понять: попал или не попал. Кофи чуть потянул поршень назад. В шприц с двумя кубиками оксибутерата ринулась кровь. В бесцветной жидкости заклубился густой багровый туман. Очень похожий на гриб ядерного взрыва.
Широкие коричневые губы расползлись в улыбке. Порядок. Попал! Кофи отвел плечо от собственных ребер. Подтяжки сразу отпустили. Он расправил кулак. Расслабил ладонь. И принялся давить на поршень…
– У-у-у-у-у, – застонал черный парень, сползая с кровати на пол. – У-у-уу-у… Приход… Какой ломовой!
Шприц упал, покатился. Он больше не требовался. Кофи блаженствовал. Кайф действительно был ломовой. Ему продали свежий и качественный продукт. Вождь испытывал неземную легкость. Полное раскрепощение. Легкость в теле, легкость в мыслях. Может, так чувствует себя космонавт, кувыркающийся в невесомости?
Нет, космонавту хуже. У него легкость лишь в теле. А в мыслях совсем другое: вернется или не вернется он на родную Землю?
Перед глазами поплыло голубое облачко, в котором метался маленький Кофи. Он держал в руке хлопковый цветок.
Это облако направлялось к розовому облаку.
На розовом облаке сидела маленькая Катя. Кофи протягивал ей цветок, а Катя пыталась схватить его рукой. Чтобы дотянуться, ей не хватало совсем немного.
Кофи ронял из руки хлопковый цветок, и тот, медленно кружась, падал вниз.
Катя плакала, а Кофи ее успокаивал. Говорил, что пойдет на хлопковое поле и нарвет ей там целый букет.
17
На звонок отец с сыном бросились к двери одновременно. «Лена!» – пронеслось в голове Василия Константиновича.
«Мама!» – подумал Борис.
Они столкнулись в прихожей. Посмотрели друг на друга. В другой бы раз улыбнулись. Распахнулась дверь. Тут же испарился еще один шанс на возвращение Елены Владимировны.
– Здравствуйте, дядя Сергей, – сказал Борис.
– Здравия желаю, товарищ полковник! – вытянулся на пороге бывший прапорщик Иванов. – Здравствуй, Боря.
– Проходи, Сережа, проходи, дорогой, – дрожащим голосом произнес Василий Константинович, пожимая руку боевому товарищу. – Ради Бога, не вздумай разуваться…
Хозяевам пришлось покинуть прихожую, чтобы грузному гостю хватило места. Иванов с трудом владел собой. Он знал Василия Кондратьева веселым, пьяным, усталым, жестоким, нерешительным, задумчивым, целеустремленным.
Он знал Василия как человека с молниеносной реакцией. Солдаты шутили, что их командир успевает выстрелить быстрее, чем проснуться.
Иванов никогда не видел Кондратьева жалким. Слабаки не попадают в спецназ.
И уж тем более не командуют в спецназе ротами, батальонами и полками. Он протянул бутылку «Белого аиста». Сказал, опустив глаза:
– Это я вот думал… маму твою, Любовь Семеновну, помянуть…
Трясущейся рукой Кондратьев взял бутылку, передал сыну. Обнял толстогопретолстого Иванова.
– Ох, Сережа, Сережа, – застонал Кондратьев. – В самую пору и отца поминать. Раз мать нашлась мертвая, то отца и подавно давно нет в живых. Ума не приложу, что за напасть обрушилась. За что кара Божья?
Внутри Иванова словно молния проскочила. Его командир никогда ни в кого не верил. Ни в черта, ни в Бога. Вот после таких потрясений люди и становятся верующими фанатиками.
«А если он так уверен в смерти отца, – подумал бывший прапорщик, – то почему не допустить, что и Лена мертва?»
Иванов почти физически ощутил, как все его жирное, бесформенное тело стягивается от ужаса, словно в кокон.
– Ко мне уже в десять утра из угрозыска сыщик приходил, – сказал Иванов, чтобы как-то подбодрить несчастного друга. – Круто они за дело взялись.
Оперативно.
Еще в Бездымкове и Васнецовке Борис лично был свидетелем «оперативной» работы милиции. Он влез в разговор:
– Вы бы знали, кому папе пришлось звонить, чтоб добиться этой оперативности! Сначала нам, как всегда, предложили ждать пять суток. Стали лапшу вешать, сколько семей распалось от того, что пропавших супругов находили в квартирах у любовников. Целыми и невредимыми.
– Да, – кивнул безмерно усталый Василий Константинович. – Они спросили, сколько Лене лет, потом посмотрели на меня. Прикидывали, может ли женщина уйти от такой развалины к другому мужчине. И решили, что так оно и есть… Ох, извини, Сережа, даже забыл тебе присесть предложить.
– Ничего, ничего. – Толстяк Иванов с пыхтением уселся в кресло. – А где же старшенькая твоя?
Кондратьев опустился напротив. Борис откупорил коньяк. Поставил на журнальный столик тарелку с толсто, помужски, нарезанным лимоном.
– Поехала к своему парню, – объяснил Василий Константинович. – Сказала, что милиция двадцать дней искала и не нашла ее деда и бабушку. Сказала, что не верит ментам. И решила вести собственное расследование. Ты себе это можешь представить?
Иванов не мог. Он честно покачал головой.
– Даже на работе успела за свой счет отпуск оформить, – сказал Борис. – Сказала, что, если сидеть сложа руки, нас вырежут всех до единого. И папу, и ее, и меня.
– Но это же бред! – Иванов воздел над головой пухлые, а некогда весьма грозные руки. – Ну какой маньяк может поставить такую цель? В жизни ни о чем подобном не слыхал.
– Все когда-нибудь случается впервые, – обреченно сказал Василий Константинович и прикрыл ладонью глаза.
– А зачем она поехала к своему парню? – спросил Иванов, отвернувшись от плачущего командира и обращаясь к Борису, – Он что, в ФСБ работает?
Даже в такую страшную минуту Борис не сдержал улыбку.
– Ну что вы, дядя Сергей! Просто пока он последний, кто видел позавчера мою маму.
– Постой-ка, Боря… Но мне сыщик говорил, что последним ее видел тот черный парень, который кормит зверей под твоей фамилией.
– Правильно! Это и есть Катькин ухажер.
– Негр по имени э-э… Кофи? – прищурился Иванов, и можно было представить, что точно так он смотрел сквозь прорезь прицела лет двадцать пять тому назад. – Откуда он?
Бывший прапорщик поднес к губам рюмку и одним движением опорожнил.
Никому ничего не объясняя. Во-первых, не тот сейчас момент, чтобы вдаваться в пустые объяснения. Во-вторых, что тут объяснять, когда и так ясно: Иванов – алкоголик. Работа такая.
Борис бросил быстрый взгляд на отца и тоже выпил.
– Кофи из Бенина, – сказал он. – Это небольшая страна в Западной Африке.
В глазах толстяка словно блеснули лезвия.
– Ты меня не лечи, пацан, географией. Мы с твоим отцом в этом чертовом Бенине были одно время безраздельными хозяевами. Господами жизни и смерти.
– Папа мне ничего такого не рассказывал, – пролепетал Борис.
Василий Константинович сквозь пелену горя едва разобрал, о чем речь.
– О таких вещах пятьдесят лет нельзя рассказывать, – ответил бывший прапорщик и наполнил рюмки. – Мы все подписку давали.
– Ты что, Серега, с ума сошел? – глухо произнес полковник в отставке. – В каком таком Бенине мы с тобой хозяйничали?
– Ну, в Порто-Ново!
Лицо полковника на миг озарилось молодым огнем. И погасло.
– Так это ж Дагомея, – тускло сказал он. – Там мы действительно малость покуролесили.
– Василий! – вскричал толстяк. – Да ведь это одно и то же! Дагомея с семьдесят шестого года стала называться Бенином.
– Почему? – тупо спросил Кондратьев, пытаясь что-то осмыслить.
– Ну ты прямо с Луны свалился, – развел руками Иванов. – Где ты был-то в семьдесят шестом?
– Батальон спецназа, – коротко ответил Кондратьев. – Никарагуа.
Борис в изумлении слушал разговор бравых вояк.
– Точно! – вспомнил бывший прапорщик. – Ты мне рассказывал. Под самым носом у США. Да, это не Дагомея, одной ротой было не обойтись…
– Да, – согласился полковник. – Мне там батальона едва хватило… Выходит, Кофи из Дагомеи?
– Выходит, так, – ответил Борис в недоумении.
Василий Константинович обхватил голову руками. Необходимо было сосредоточиться, но безмерность потерь разрушала все попытки логически мыслить.
– Тем более странно, что негр оказался последним, кто видел Елену, – сформулировал за друга толстяк и принял очередную рюмку.
До Бориса дошло, к чему он клонит.
– Да вы что, дядя Сергей! Он же мой друг. Но не это главное. Они с Катькой любят друг друга. Дело идет к свадьбе.
– Что?!
Полковник приподнялся в кресле. Побелели ногти, впившиеся в подлокотники. Иванов, напротив, в ужасе вжался в спинку, и кресло предостерегающе хрустнуло.
Когда ведется следствие, из поля зрения не должен выпасть ни один факт.
Поэтому Борис решился сказать то, что доверила ему вчера сестра:
– Катька беременна от Кофи. Срок – два с половиной месяца.
18
Спустя полтора часа Кофи очнулся от стука в дверь. Он чувствовал, что приближается отход. Отходняк после оксибутерата, конечно, не ломка морфиниста, но все же. Втрое сильнее алкогольного похмелья.
Он открыл дверь. Увидел Катю. На ней лица не было.
– Привет!
Он посторонился, впуская ее. Хотел что-нибудь сказать, но не выудил из гудящей головы ничего подходящего. А когда не можешь выудить подходящей фразы, обязательно скажешь глупость.
– Ну что? – только и спросил Кофи.
– Ничего, – зло сказала Катя. – Отец с братом труп бабушки нашли.
– А-ах, – сказал Кофи и сел на кровать. – А дед Костя?
Катя покачала головой и вместо ответа спросила:
– Тебя в милицию не вызывали?
– Нет… – Он задумался. – Может, повестка внизу, в ячейке для почты, лежит? А что, меня должны в милицию вызвать?
На Катю накатывало раздражение, и даже кокон ужаса ослаб.
– Слушай, ты чего чумной какой-то?
Пьяный?
– Нет, – ответил Кофи и предложил: – Могу дыхнуть.
– Дыхни.
– Пожалуйста.
Кофи слегка дунул девушке в нос.
– Похоже, правда не пьяный. Ты что, не понимаешь, что ты пока видел мою маму последним? Иными словами, после тебя ее никто не видел!.. Господи, а эт-то что такое?
Катя подняла с пола одноразовый шприц. Пошарив глазами, увидела на покрывале кусок плотной бумаги с пустыми ампулами. Взяла одну. Для врача нет ничего понятнее латинского названия.
Вспомнив, что в мире белых чистосердечное раскаяние может спасти от ответственности, Кофи признался:
– Оксибутерат натрия.
– Никогда не знала, что ты еще и наркоман, – сказала Катя.
И вдруг горько, как маленькая девочка, заплакала. Голова Кофи и без того гудела, как стиральная машина. Он порылся в ней и наконец извлек нужную фразу.
– «Ты еще и наркоман», – повторил молодой вождь. – Этим ты хочешь сказать, что к такому моему пороку, как темный цвет кожи, прибавился еще один, не менее страшный порок: наркомания?
Плачущая Катя уткнулась ему в плечо.
– Перестань комплексовать, идиот, – прошептала она. – Расистка никогда не легла бы с тобой в постель. Расистка немедленно сделала бы от тебя аборт.
– Ну вот и ты не переживай из-за случайного укольчика. Я и до нашего знакомства иногда баловался. Когда совсем хреново приходилось. Причем, заметь, у себя на родине я понятия об этом не имел. Всему хорошему меня научили русские ребята. С очень белой кожей.
Кофи забрал из Катиных рук шприц, положил его к ампулам, завернул в бумагу и сунул в карман куртки. Кате стало стыдно.
– Прости меня, – тихо произнесла она.
Он нежно поцеловал ее глаза и губы.
– Ну что ты, – сказал Кофи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31