– Ты все равно не поймешь, – угрюмо пробормотал он. – Виконт Шат-Несс. Граф Ашертон. Разве ты знаешь, что такое неудача? Разве ты хоть раз испытал это на себе?
Эти несправедливые, совершенно не соответствовавшие истине слова задели Линли за живое. Услышав их, он буквально онемел от неожиданности и впервые с начала этого разговора пожалел, что рядом с ним нет сержанта Хейверс, так хорошо умеющей отмахнуться от всех эмоций и беспощадно перейти к самой сути.
– Молчишь? Ведь так оно и есть, – с горечью настаивал Корнтел.
Наконец к Линли возвратился голос.
– Боюсь, что вовсе не так. Но ты ничего не знаешь об этом, Джон, и знать не можешь. Мы семнадцать лет не виделись.
– Все равно не поверю.
– Верь не верь, от этого ничего не изменится. Корнтел отвел взгляд, потом, словно нехотя, вновь взглянул на старого приятеля. Тело его сотрясала дрожь.
– Сначала мы были просто друзьями, – заговорил он. – Я не умею обращаться с женщинами, но Эмилия на других женщин непохожа. С ней легко и просто болтать. Она внимательно слушает, она смотрит прямо в глаза. Женщины, которых я встречал, были не такие. Всегда им было что-то нужно от меня. С ними говоришь, а они обдумывают свои делишки. Как прикажешь поддерживать разговор, если собеседница занята только своими собственными мыслями? А вот Эмилия…– Лицо его сделалось мягким, задумчивым. – Если Эмилии и было что-то нужно, так я сам, понимаешь? Наверное, так. Именно этого она и хотела – узнать меня, понять мою душу. Мы даже переписывались на каникулах. На бумаге кое-какие вещи выразить гораздо проще, легче быть самим собой. Вот я и писал ей, и разговаривал с ней. Все рассказал: и о романе, который я хотел бы написать, да так никогда и не напишу, о любимой музыке, обо всем, что занимает какое-то место в моей жизни. Вернее, не обо всем, только о том, что представляло меня с выгодной стороны. Если б я рассказал ей все, если б открыл все эти мерзкие маленькие секреты, которые мы так любим скрывать, разве она захотела бы иметь со мной дело?
– Обычно эти мерзкие маленькие секреты ничего не значат для любви, – попытался утешить его Линли.
– Нет. Неправда! – Корнтел произнес эти слова отрешенно и продолжал, более не щадя себя: – Нет, Томми. Быть может, для тебя это и так, ведь ты можешь предложить женщине гораздо больше, чем я. Но когда мой дух, и разум, и тело предстают в своей наготе, надежды уже не остается никакой.
Линли припомнил, как юный Джон Корнтел проходил по двору в Итоне, возвышаясь на целую голову над другими. Королевский стипендиат, уверенный в своем блистательном будущем.
– Знаешь, и применительно к тебе в это трудно поверить, – возразил он.
Корнтел, видимо, прочел его мысли.
– Так ли уж трудно? Выходит, я умело притворялся, но теперь, я думаю, пора покончить с некоторыми иллюзиями. Ты не против?
– Смотри сам. Если тебе это поможет…
– Мне ничего не поможет. Я бы рад промолчать, но Эмилия не имеет никакого отношения к смерти Мэттью Уотли, и если нет другого способа убедить тебя в этом – так тому и быть. – Не выдержав, он отвел взгляд. – Она пришла ко мне вечером в пятницу. Мне бы следовало сразу понять, зачем она пришла, что ей нужно, а я не сумел. А потом было уже слишком поздно, все вышло из-под контроля, и кончилось все ужасно, к нашему обоюдному разочарованию.
– То есть она хотела заняться с тобой любовью?
– Мне тридцать пять лет, Томас. Тридцать пять! Ты-то хоть понимаешь, что это значит?
Эти слова допускали одно-единственное толкование, и все же Линли уточнил:
– Ты никогда прежде не был с женщиной?
– Тридцать пять лет. Это внушает жалость, отвращение, смех!
– Ничего подобного. Просто так сложилась твоя жизнь.
– Это была катастрофа. Ты уж, пожалуйста, сам домысливай детали, избавь меня хотя бы от этого, ладно? Я перенес страшное унижение, она расстроилась, заплакала и все-таки пыталась оправдать меня, пыталась взять всю вину на себя. Поверь мне, Томми, в таком состоянии она хотела одного– поскорее вернуться к себе в комнату. Я не видел, как она выходила из «Эреба», но у нее не было никаких причин тут задерживаться.
– А где она живет?
– Она – помощник заведующего «Галатеей».
– Значит, Коуфри Питт может подтвердить, в каком часу она возвратилась?
– Пожалуйста, если тебе недостаточно моего слова, спроси у Коуфри. Правда, ее комната в стороне от квартиры Питта, может быть, он и не заметил ее возвращения.
– А в субботу вечером? Она снова приходила к тебе?
Корнтел кивнул:
– Она пыталась объясниться, что-то исправить. Она хотела… можно ли остаться друзьями, пережив подобную сцену? Можем ли мы возвратить то, что уничтожили эти двадцать минут потного, бесплодного сопения и пыхтения в постели? Вот зачем она приходила. Вот почему я забыл в эти выходные исполнить свои обязанности и не совершал обход. Вот почему я понятия не имел, как и когда удрал Мэттью Уотли, – потому что я не смог показать себя настоящим мужчиной, когда мне наконец-то представилась такая возможность.
«Мэттью Уотли удрал». Корнтел вновь повторил эту формулу. На то могла быть одна из двух причин: либо он ничего не знал об одежде, найденной Фрэнком Ортеном на помойке, либо он хотел перестраховаться и потому решил держаться за изначальную версию до тех пор, пока детективы сами не выдвинут новую.
13
В одиннадцать часов утра Линли и сержант Хей-верс встретились в «Большой Классной» Бредгар Чэмберс в южном флигеле основного квадратного здания школы. Когда-то в этом помещении собирались ученики первых наборов. Белоснежные стены были отделаны понизу дубовыми панелями, высоко над головой сходился свод потолка. Мажду нишами окон, смотревших на юг, висели портреты всех директоров, возглавлявших школу, начиная с Чарльза Ловелла-Говарда, назначенного руководить ею в 1489 году.
В данный момент помещение пустовало, в нем витал слабый запах сырого, подгнившего дерева. Закрыв за собой дверь, сержант Хейверс прошла через всю комнату к окнам и двинулась неторопливо вдоль ряда портретов, прослеживая историю школы вплоть до Алана Локвуда.
– Всего двадцать один директор за пятьсот лет! – подивилась она. – Похоже, Бредгар Чэмберс– это пожизненное призвание. Вон, поглядите, сэр. Тот мужик, перед Локвудом– он процарствовал сорок два года!
Линли подошел поближе.
– Начинаете понимать, почему Локвуд хотел бы замолчать убийство Мэттью Уотли? Интересно, не случалось ли с мальчиками чего-нибудь подобного и при других директорах?
– Веселые у вас мыслишки, ничего не скажешь! Так или иначе, при каждом директоре кого-то из учеников недосчитывались. И мальчиков, и девочек. Достаточно заглянуть в мемориальную часовню.
– Верно, но одно дело гибель на войне или внезапная болезнь. Руководство школы за это никто не винит. Убийство – это совсем другое. На кого-то нужно возложить ответственность за него. Это необходимо.
За дверями то громче, то глуше звучали голоса. По лестнице разом протопали десятки ног. Линли достал карманные часы.
– Большая перемена. Что вы обнаружили во время экскурсии по школе? – Он посмотрел на Барбару Хейверс, которая все еще хмуро глядела в окно. – Хейверс?
Она обернулась:
– Я просто подумала…
– Да?
– Пустое. Но вот вы говорили насчет ответственности… Интересно, а на кого ложится ответственность за самоубийство школьника?
– Вы имеете в виду Эдварда Хсу?
– Да, «любимого ученика».
– Я и сам все время вспоминаю о нем. Джилс Бирн проявлял к нему особый интерес – и юноша погиб. Джилс Бирн проявлял особый интерес к Мэттью– Мэттью тоже мертв. Однако если Мэттью Уотли был убит здесь, в школе, вечером в пятницу, а то и в субботу, мы не можем предъявить Джилсу Бирну обвинения, если его не было здесь в это время. А если он был? Сомнительно, конечно, но следует это проверить.
– А может быть, связующее звено вовсе не он, сэр.
– А кто? Брайан Бирн? Это ничего не дает нам, сержант. Эдвард Хсу покончил с собой в 1975-м, когда Брайану едва сровнялось пять лет. Вы же не думаете, что пятилетний ребенок мог послужить причиной самоубийства?
– Не знаю, – вздохнула она. – Но у меня в ушах все звучат слова, которыми Брайан Бирн охарактеризовал своего отца.
– Только не забывайте, что парень сильно недолюбливает отца. Вам не показалось, что Брайан, будь у него такая возможность, был бы счастлив унизить Джилса? А мы вчера как раз предоставили ему такой шанс.
– Да, наверное. – Хейверс вновь пересекла комнату и приблизилась к помосту. Над ним висел барельеф, представлявший Генриха VII верхом на боевом коне, готового вести войско в атаку. Пониже стоял стол для общей трапезы и стулья. Выбрав один из них, Барбара уселась и вытянула ноги.
Линли подошел к ней.
– Нам нужно определить, где могли прятать Мэттьго Уотли с середины дня пятницы до поздней ночи, а может быть, и до субботней ночи, когда его или его тело перевезли на кладбище. Какие будут версии?
– Вариантов не так уж много. Кладовые при кухне можно не брать в расчет, поскольку Мэттью исчез после ланча, а в той части здания днем всегда много народу. Потом два старых туалета, ими, похоже, никто не пользуется– грязные, слив не работает.
– Никаких признаков, что там кто-то был в последние дни?
– Ни малейших. Если кто-то завел его туда, этот «кто-то» постарался потом уничтожить все следы.
– Что еще?
– В каждом общежитии есть кладовые для чемоданов. Они заперты, ключи есть только у заведующего и экономки. Над помещением для просушки одежды в общежитиях располагается чердак, но все чердаки заперты на амбарный замок– опять же ключи только у заведующего и экономки. В лаборатории есть кладовая, а над аквариумом– огромная бочка с водой. Туда можно было бы запихнуть Мэттью, чтобы его утопить, но держать его там пленником можно было бы, только связав по рукам и ногам и заткнув ему рот, да и то лишь в том случае, если бы убийца точно знал, что до конца дня никто не появится поблизости. Далее, за сценой театра имеются гардеробная и гримерные, а над сценой– будка осветителя. Думаю, эта версия окажется наиболее близкой к истине, если мы установим, что на уик-энд не планировались репетиции, и узнаем, кто мог проникнуть в эти помещения. Сегодня там толпились ученики, кстати говоря, Чаз Квилтер изображает Гамлета, и выглядит он так, словно ему явился дух Йорика и не сказал ничего приятного, но в пятницу после ланча там никого не было. За сценой спокойно можно было упрятать Мэттью Уотли, особенно если учесть, что театр стоит довольно далеко от спортплощадки, где в тот момент собиралось большинство ребят.
– Но как убийца мог пробраться в театр, сержант? Там реквизит, декорации, костюмы– несомненно, театр запирают и охраняют гораздо строже, чем все остальные школьные здания.
– Конечно, он был заперт, но убийце это бы нисколько не помешало. Я все проверила. Фрэнк Ортен говорил, что полный комплект ключей висит в его конторе, а дубликаты – в почтовых ящиках учителей. Так вот, в течение дня комната Ортена остается незапертой. Стоит ему отлучиться на минуту, и прекрасно можно проскользнуть в нее и схватить всю связку с надписью «театр». А если лезть туда среди дня покажется чересчур рискованным, можно проникнуть в контору и ночью, замок в этой двери открывается за десять секунд с помощью кредитной карточки или любого Другого куска пластика. Они здесь не принимают Даже элементарных мер безопасности. Странно еще, что школу ни разу не ограбили.
– А как обстоит дело с ящиками преподавателей?
– Еще хуже, – отвечала Хейверс. – Помните, Фрэнк Ортен говорил, будто учительская всегда заперта, а ключей от нее нет ни у кого, кроме самих учителей и прислуги? Так вот, все утро дверь учительской была открыта нараспашку. Я просто взяла и вошла, когда мне вздумалось. На ящиках для пущего удобства обозначены имена учителей, и большинство из них любезно оставляет ключи в замке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69