Последнее слово Михаила Богданова звучало так: «В процессе предварительного следствия я честно рассказал о своих преступлениях. Верю в справедливость советского правосудия».
Богданов был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. В этот же день приговор был приведен в исполнение.
Так кем же был Богданов – разведчик, которому не повезло, или изменник Родине?
Ликвидировать Власова так и не смогли многочисленные профессионалы из госбезопасности, усиленные агентурой и резидентами. А что действительно мог сделать предоставленный сам себе дилетант Богданов, не имевший никакого опыта в выполнении столь сложных и деликатных поручений?
(Л. Решин. //Совершенно секретно. – 1996. – №2)

Портрет убийцы…
Только идиоты считают, что убийцы не имеют ни нервов, ни сердца; только круглые дураки убеждены, что убийцы не страдают, ломая шейные позвонки.
Стояла мокрая осень, но в подъезде дома, по которому метался Богдан, было душно, как в аду, солоноватый пот ручьями тек по лицу, руки словно слезились, и приходилось вытирать их о брюки. Он менял площадки, всматривался в окно, беспрерывно глядел на часы, ожидая Льва Ребета.
С грохотом подъехала машина. Богдан встрепенулся, ощупал потной рукой металлическую трубку со смертельным ядом, напрягся, словно Ребет был уже рядом, но машина оказалась совсем другой, и не объект вылез оттуда, а чахлая дама с зонтом. Он видел, как мелькнула кабина лифта, и в это время почти рядом распахнулась дверь, и прямо на него покатился по лестнице юный шалопай, пролетел, даже не взглянув на Богдана, хотя тот успел придать лицу равнодушное выражение, словно мирно шел в гости или возвращался домой. Сердце билось так громко, будто в груди орудовал кувалдой кузнец.
И тут легко и бесшумно подкатил «опель» с Ребетом, благодушным, с бритой головой и в очках, совсем не подозревавшим, что это его последняя поездка в этом прекрасном мире.
Он за руку попрощался с телохранителями, отпуская, по-видимому, веселые шутки, ибо спина его тряслась от хохота, повернулся и вразвалку зашагал к подъезду. Загудел лифт, захлопнулась дверца, снова гудение, гудение и гудение, которому не было конца.
Богдан судорожно глотнул противодействующую таблетку – ядовитый аэрозоль не пощадил бы и самого исполнителя – и подтянулся к третьему этажу, на котором проживал Ребет. Тот лениво вывалился из лифта, на ходу доставая из кармана ключи, увидел Богдана и сразу понял, что это конец.
Даже вскрикнуть не успел – невидимые брызги врезались в лицо, и Лев Ребет, главный теоретик украинского национализма, непримиримый боец с москалями, словно подкошенный рухнул прямо у лифта, чуть подавшись головой к ступеням.
Богдан слетел вниз как на крыльях, на ходу глотнул еще одну таблетку (так полагалось по инструкции: яд распылялся широко и мог отравить и его самого), быстро дошел до автомобиля, запаркованного метрах в пятистах от дома, уселся за руль и только тогда заметил, что рукав его пиджака вымазан в штукатурке. Он достал из-под сиденья щеточку с мельхиоровой ручкой и тщательно очистил пиджак, а заодно и брюки – боевик отличался завидной аккуратностью.
И тут вдруг его вырвало, прямо на переднее стекло. Он машинально вытер рот замшевой тряпкой для автомобиля. Глотнул для страховки еще одну таблетку, доехал до вокзала, оставил машину на стоянке и сел в электричку. Там ему снова стало плохо. В памяти стояли огромные, неимоверно расширенные от ужаса глаза Льва Ребета.
На следующий день, уже в самолете Мюнхен – Берлин, Богдан прочитал в газете о сердечном приступе, случившемся у Ребета, и о его внезапной смерти.
За несколько месяцев до этого ядовитый аэрозоль, вызывавший резкое сжатие кровеносных сосудов и смерть, был опробован на собаках в лесу близ Карлсхорста, берлинского пригорода, где располагались штаб-квартира советских войск и представительство КГБ. Животные мгновенно дохли, лишь дернув лапами. Особенность яда заключалась в том, что после смерти сосуды вновь расширялись, и патологоанатому трудно было обнаружить следы яда.
Убийство Ребета произошло 12 октября 1957 года, когда уже были расстреляны Берия, Абакумов, Кобулов, Деказонов и прочие чекисты – исполнители воли Сталина и Политбюро. После смерти Сталина, который держал партию под контролем органов, Политбюро решило поменять обе организации местами, особенно когда дело касалось политических убийств. В этом случае требовалось решение Политбюро (как правило, санкцию давали генсек и самые близкие к нему члены Политбюро, и даже аресты видных лиц до самой перестройки проходили, как правило, только с санкции партии).
Несмотря на десталинизацию, никто из коммунистических лидеров не собирался отказываться от террора, который большевики лицемерно предавали анафеме, антисоветские эмигранты продолжали оставаться объектами, подлежащими физическому уничтожению.

* * *
Западному украинцу Богдану Сташинскому в 1957 году было всего 25 лет, он не являлся кадровым сотрудником органов, а был завербован в 19, когда учился во Львовском университете. Забавно, но все началось с того, что студента задержали за проезд «зайцем», это небольшое прегрешение плюс умелая идеологическая обработка привели к теснейшему сотрудничеству Сташинского с мощной организацией.
Он был подтянут, умел входить в доверие, изучал немецкий, находясь в оккупации, обладал выносливостью и прекрасными физическими данными – просто идеальный нелегал-боевик. Перед убийством Ребета чекисты четыре раза посылали его в Мюнхен для изучения района проживания, маршрутов следования и расписания для идеолога украинского национализма. Тщательно прорабатывались планы убийств и благополучного возвращения в Карлсхорст.
В Берлине Сташинского встречал его куратор по имени Сергей, он расцеловал своего подопечного и поздравил с успехом. Особенно радовало, что убийство Ребета не вызвало никаких подозрений – даже вскрытия не проводили, его смерть считалась вполне естественной.
После убийства нервы Сташинского стали сдавать, сомнения и мучения одолевали его, особенно страшно было засыпать: иногда во сне ему являлся Ребет с искаженным предсмертной мукой лицом и молящими глазами, он ничего не говорил и молча смотрел на Богдана. От этого сверлящего взгляда становилось тоскливо и безысходно, и Богдан просыпался в холодном поту и не мог заснуть, и снова его тошнило, и снова разрывалась от боли голова.
Правда, эти метания души не дошли до его шефов, которые позаботились о круглосуточном визуально-слуховом контроле над перспективным Богданом: вел он себя, как и подобает советскому человеку, свято верившему в идеи партии, никаких проколов не допускал, докладывал о каждом своем шаге, не пьянствовал, в отличие от многих специалистов по «мокрым делам», с удовольствием совершенствовал свои чекистские знания и бойцовские качества. Его подвергали и тщательным медицинским исследованиям, иногда даже «расслабляли» на время специальными препаратами в расчете, что вдруг он проговорится и расскажет о тайной связи с западными спецслужбами. Проверка, проверка и еще раз проверка – это канон в работе с любой агентурой, даже преданной до гробовой доски.
Но тут случилось страшное и совершенно непредсказуемое: еще в Берлине боевик влюбился, как мальчик, причем не в офицершу КГБ, которую ему подставляли с целью обеспечить надежным спутником на всю метеороподобную карьеру, а в восточную немку Инге Поль. Ее сразу взяли в разработку и собрали все данные, они были неутешительны: немка не жаловала коммунизм.
Первую профилактическую беседу с Богданом проводил Степан Федорович.
– Зря ты связался с немкой, – говорил он просто.
– Не люблю я немцев. Жадные они до мерзости. Знаешь анекдот? О том, как немец подтирает задницу? Берет трамвайный билет, отрывает от него кусочек, проделывает в оставшейся части дырку, засовывает туда палец, вытирает им задницу, а билетом – палец. А оторванным кусочком чистит ногти.
Генерал призывно захохотал. Богдан лишь слабо улыбнулся – его затошнило от омерзения.
– Конечно, я не о всех немцах… Ведь были Маркс, Энгельс… Роза Люксембург… – почувствовал его настроение Степан Федорович. – Нас удивляет, что ты хочешь жениться на ней. Мы ее совсем не знаем, она непроверенный человек. У тебя такая перспектива, такое блестящее будущее… и вдруг… Дай ей денег и забудь. Интересы дела превыше всего.
Но Богдан уже не представлял себе жизни без Инге, она стала смыслом его существования, и даже ее признание, что она ненавидит коммунизм, только укрепило любовь.
Затем произошло совершенно немыслимое: Сташинский открылся своей возлюбленной, что он советский гражданин и связан с КГБ. Эта новость, принесенная с помощью «жучков», привела всех начальников Богдана в ярость: безответственное нарушение конспирации! Многие требовали силой разъединить пару, однако пламенные любовники в апреле I960 года сочетались законным браком, ухитрившись скрыться от ока спецслужб.
Тогда Сташинского и его жену решили воспитывать в советском духе. Богдан быстро раскусил новую линию и уговорил Инге не афишировать свои антикоммунистические настроения.
– Из любого правила есть исключения, – убеждал генерала Сергей. – Кстати, у заместителя Дзержинского Петерса жена была англичанкой.
– Но тогда были совсем другие времена. Тогда вообще в разведке служили одни евреи и латыши! С другой стороны… Разве плохо нам иметь боевика-нелегала, женатого на немке? Чудная легенда, легко осесть в любой стране. Вы верите Сташинскому?
– Верю, насколько может верить чекист. Главное, что он уже закреплен на боевом деле…
– Да… Как писал поэт, «дело прочно, когда под ним струится кровь».

* * *
Медовый месяц организовали по добрым советским традициям: в Москве жили на спецдаче за городом, обедали в кабинетах «Арагви», вечерами – Большой с роскошным ужином в соседнем «Савое», днем – осмотр Кремля, художественные галереи, поездки на катере по Москве-реке.
– Пойдем в Мавзолей? – предложил Богдан однажды.
– Я не люблю мертвецов…
– Но это же не мертвец, это же сам Ленин!
– Я устала, Богдан… – Она посмотрела на свой округлившийся живот – влюбленные времени зря не теряли.
Он присел на корточки и прижался головой к ее животу.
– Эй, сыночек, как ты поживаешь? Давай вылезай! Ты не сердишься на маму за то, что она не взяла тебя к дедушке Ленину? – Он чудил и шевелил ушами, у него это славно получалось.
– Веди себя прилично, Богдан… Мне очень нравится Москва, но здесь шумно и хочется к морю.
На Кавказе они жили в коттедже недалеко от Сочи, стол всегда ломился от икры всех сортов, от севрюг и белуг, от грузинских вин и лучших армянских коньяков.
Острый взгляд Инге подмечал и деланную вежливость обслуги, и многочисленные хижины за дворцами-санаториями, и озабоченность людей на улицах, перебегавших из очереди в очередь, – раздражение в ней возрастало с каждым днем.
– Я устала от достижений социализма, милый… – сказала она однажды.
– Но они действительно существуют, – горячился Богдан, которому все вокруг страшно нравилось. – У нас нет ни помещиков, ни капиталистов, у нас все равны… Конечно, мы живем беднее, чем вы или Запад, но это временно, мы все-таки много потеряли во время войны…
– Ничего, скоро в Берлине построят стену, и будем жить в нормальном социализме.
– Не все так просто, Инге, западная демократия – как фиговый листок. Давай говорить начистоту: кто бежит в Западный Берлин? Подонки и жулье, бегут потому, что хотят делать деньги. Разве это лучшая часть нации?
– Тебе забили голову пропагандой, Богдан! Конечно, в мире нет идеального общества, но у вас здесь можно задохнуться от всеобщего рабства!
Они не на шутку поругались и не разговаривали целый день, пока Богдан не попросил прощения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68