"Ребенок ненавидит случившееся, но любит насильника". Я попытался наладить отношения с Томми, преодолеть власть Остина над ним, но наша дружба была очень недолгой и не такой глубокой. У меня было всего несколько минут, чтобы отвоевать Томми у прошлого. После всех прелюдий, свойственных судебному процессу, заседание подошло к сути дела: к борьбе Остина за мальчика.
Я ужасно разозлился. Черт бы побрал Остина Пейли, он не должен разрушить обвинение. Даже если мой свидетель хотел ему в этом помочь.
– Томми, – тихо сказал я. – Помнишь, как ты проводил время с другими детьми у дома, куда, как вы думали, переехал обвиняемый?
Элиот выдвинул протест против давления, он был снова принят. Мне было все равно. Я не мог рассказать Томми о том, что уже было заявлено до его появления в суде в это утро. Элиот стал бы по праву возражать, прежде чем я смог бы открыть рот. Томми знал, кто должен давать показания перед ним и что могли сказать. Мое упоминание о "других детях" должно было навести его на эту мысль. Он бы показался лгуном, если бы стал им противоречить. Даже если он собирался лгать во имя Остина, он не хотел выглядеть лживым. Он хотел, чтобы ему верили, когда он будет отрицать факт совершения преступления, отрицать то, о чем знали только они с Остином. Он мог рассказать правду об этом, не повредив ни Остину, ни своей репутации.
– Да, – сказал он.
– Укажи на этого человека, пожалуйста.
Томми колебался, но Остин даже немного отклонился, чтобы мальчик мог видеть ясно его. Поколебавшись, Томми ответил:
– Этот.
Я слегка подвинулся. Взгляд Томми снова остановился на мне. Он сжал зубы, чуть прикусив кончик языка. Он казался немного напуганным.
– Какие дети играли с тобой у дома обвиняемого?
Вопрос сбил его с толку.
– Питер, – медленно проговорил он.
Интересно, боролись ли они с Питером за благосклонность Остина?
– Дэбби и Дженнифер, Бобби, Доусон и Стив. Многие, – добавил он.
– Это твои друзья?
– Некоторые. – Он пожал плечами.
– Стив был твоим другом, не так ли?
– Да. – Томми на минуту перестал удивляться моим вопросам, копаясь в памяти. – Иногда Стив приходил ко мне домой или я шел к нему, нам было скучно, и мы шли к Уолдо, потому что там было чем заняться. Там было много детей.
– Ты звал обвиняемого Уолдо?
Уф, он допустил ошибку, выдал псевдоним преступника. Но это не повредило делу.
– Да, – подтвердил Томми.
– Ты все еще играешь со Стивом?
– Редко, – сказал Томми.
– Не мог бы прокурор занять свое место? – попросил Элиот за моей спиной. – Я не вижу свидетеля.
В Сан-Антонио одно из правил предписывает опрашивать свидетелей, оставаясь на своем месте, если только нет особой причины находиться рядом со свидетелем, например, продемонстрировать физическое доказательство.
У меня не было уважительной причины. Я вернулся на свое место.
– Почему нет? – спросил я о том, почему он больше не дружил со Стивом. Я стрелял наугад. Я не знал, что произошло между Томми и Стивом, но знал об одном крупном событии в жизни Томми. Я вспомнил о том, что мне сказала доктор Маклэрен, и догадался, что Остин встал между Томми и Стивом. То ли Томми стал фаворитом Остина, а Стив остался ни с чем, то ли Томми чувствовал себя слишком взрослым, чтобы общаться с детьми, после того, что с ним произошло.
Томми снова пожал плечами.
– В этом году мы ходим в разные классы.
Но это не было препятствием для дружбы, и потупленный взгляд Томми говорил о том, что было что-то еще.
– Помнишь двадцать третье мая тысяча девятьсот девяностого года. Том?
– Наверное.
Двадцать третье мая было отмечено в обвинении. Томми хорошо об этом помнил, он сам помог нам восстановить дату. Это был день его первого сексуального контакта с Остином. Мы выбрали эту дату для обвинения, потому что в этот день у Томми закончилось детство, это было убедительнее более поздних контактов, когда его могли расценить как добровольного партнера. Томми знал, о каком дне я говорю, куда клоню. Он посмотрел да меня, сжав губы, с вызовом. Его взгляд говорил: "Ну давай, спроси меня".
– Помнишь, как ты пришел в тот вечер домой?
Элиот вставил:
– Протест. Факты, не относящиеся к делу.
Уголком глаза я заметил, как он с любопытством посмотрел на меня. Я начал заходить с другого конца.
Что еще важнее, Томми тоже был немного сбит с толку. Он решил, что я ошибся.
– Ты играл у дома Уолдо в тот день после школы? – спросил я.
Он колебался, не зная, что говорить.
– Думаю, да, – наконец решился Томми. Я словно не заметил его неуверенности.
– Ты помнишь, как вернулся домой в ту ночь? – спросил я.
Вот чего он не мог понять. Я забежал вперед, интересуясь тем, что случилось после изнасилования.
– Помнишь? – тихо спросил я.
– Да, – сказал он.
– Ты сказал родителям, что с тобой случилось что-то необычное?
– Нет.
Нет, не сказал. Тогда Томми держал это в секрете – он и Уолдо, но в основном это была тайна Томми, неприятная тайна. Тогда он обожал родителей, их любовь была ему нужнее, чем любовь Остина, но он не мог рассказать им, что случилось, потому что он сделал что-то грязное. Он плакал той ночью не только потому, что был слишком мал и напуган, но и от одиночества.
Я задавал вопросы не торопясь, дав Томми время заполнить провалы в памяти.
– Ты помнишь, как пошел в школу на следующий день? Ты говорил кому-нибудь, что в предыдущий день с тобой произошло что-то необычное? Мальчик был так напряжен, что не знал, сон ли это, можно ли притвориться, что ничего не произошло. Его окружали беззаботные дети.
– Нет, – тихо ответил Томми.
Элиот уже в изумление пялился на меня, потому что я задавал вопросы, которые должен был задавать он, доказывая, что Томми не сделал заявления по горячим следам после предполагаемого изнасилования. Но я заботился не об Элиоте. Я намеренно заставлял Томми вспомнить, что он чувствовал на другой день после случившегося. Это не было приятным воспоминанием. Он не хотел ни с кем делиться. Не потому, что это был его секрет, правда могла открыть всем, как он отличался от остальных, каким гадким мальчиком был.
– Ты рассказал об этом Стиву?
– Нет, – тихо ответил Томми, вспомнив, что тогда он еще дружил со Стивом, у него еще был друг, с которым можно было поделиться всем, кроме появления нового друга. Вот когда он начал терять Стива.
– На ленче и на переменах в тот день ты как обычно играл с другими детьми?
– Да, – ответил Томми, но он лгал.
Он забился в угол, чувствуя, что не сможет больше общаться с другими детьми; забирая его из школы, я каждый раз находил его в сторонке. У него не осталось друзей кроме Остина. И возможно, меня.
– На следующий день после занятий ты снова пошел к дому Уолдо?
– Да. – Томми перестал смотреть на меня, но на Остина он также не глядел. Мне показалось, что за столом защиты произошло движение, когда Остин попытался снова привлечь к себе внимание мальчика, но Томми смотрел мимо судей. Он устремился в прошлое.
– Уолдо был там?
– Нет.
Нет. Остин притих не несколько дней, чтобы убедиться, что Томми не сообщил о случившемся. Пустующий дом был всего лишь ловушкой, которая захлопнулась. Он мог уйти оттуда, не оставив следов. В этом заключалось совершенство его плана. Но Томми пришел к дому и обнаружил его пустующим, как и раньше. После того как Томми весь день хранил секрет, Уолдо бросил его. Если Томми нужно было последнее доказательство того, что они совершили что-то дурное, он получил его. Это также говорило еще об одном: новый друг не доверял ему.
– Ты пришел на следующий день?
– Да.
– Он был там?
– Нет. – Томми бросил взгляд на Остина. В его глазах вспыхнуло возмущение. Я не видел реакции Остина.
– Что ты чувствовал, Томми, когда продолжал приходить к дому, а Остина там не было?
Томми пожал худенькими плечами, слишком взрослый жест для его телосложения.
– Ты продолжал приходить?
Он кивнул.
– Он был там?
– Нет, – с горечью сказал Томми.
– Когда ты решил, что он уехал, ты рассказал родителям о случившемся?
Элиот выдвинул протест: не было показаний о том, что "что-то" случилось. Ни Томми, ни я не обратили на него внимания. Томми мотал головой, пока Элиот говорил. Я принял это за ответ на мой вопрос. Томми казался очень маленьким в огромном свидетельском кресле. Я заметил, как несколько присяжных подались в его сторону, как будто хотели получше рассмотреть мальчика.
– Почему ты не рассказал родителям?
Томми чуть слышно ответил:
– Я боялся.
Это казалось маленьким прорывом. Он еще не признался, что произошло какое-то событие, которое заставило его бояться. Я не стал усиливать преимущество.
– Что ты сделал? – спросил я.
Он снова пожал плечами.
– Поужинал с мамой и папой, сделал уроки, пошел спать.
– Ты играл с детьми после школы?
Он покачал головой.
– Им тоже не хватало Уолдо?
– Не знаю.
"Идиот, – подумал я. – Кретин, полный кретин". Эта мысль внезапно забилась как пульс в моей голове. Томми сказал мне то, что нужно, и я чуть не упустил это, как упускал эту деталь все время.
– Томми. Когда ты ложился в постель, ты сразу засыпал?
Взгляд Томми был обращен внутрь. Он сильно сощурился.
– Иногда, – сказал он.
– Ты просыпался среди ночи? – Я говорил наугад, но попадал в цель. Я мог догадаться об этом по лицу Томми.
– Да, – произнес он так тихо, как будто боялся кого-то разбудить.
– И что же тогда делал?
– Просто лежал, – ответил Томми.
Я мог себе это представить. Я знал, что он тоже вспоминал те ночи. Огромный белый дом погружался в темноту, и Томми был так мал на его фоне, что чувствовал себя совсем покинутым.
– Что ты чувствовал? – спросил я.
– Было холодно, – сказал Томми, пожимая плечами.
"Холодно? – подумал я. – В мае?" Может, отец Томми включал кондиционер среди ночи? Или холодно было только Томми?
Я посмотрел на него, на мальчика в рубашке, с аккуратно уложенными волосами, который почти стал взрослым. Так я обращался с ним все это время. Так обращался с ним Остин, заставляя его до времени взрослеть, навязывая ему мужественность и искушенный взгляд. Я был не прав, совсем не прав.
– Почему ты не говорил об этом родителям? – спросил я.
Потому что дом был холодным, большим и темным, и на другом его конце спал мужчина, и Томми не знал, можно ли теперь доверять хоть одному мужчине.
Он не ответил.
– Ты думал о том, что произошло? – спросил я.
Томми поднял глаза, дикие, испуганные. Я вскочил и рывком приблизился к нему, обхватил его правой рукой за плечи, а он уцепился за левую. Я крепко обнял его.
– Все хорошо, – приговаривал я, пока он плакал. – Все хорошо.
Он, наверно, впервые плакал на глазах у посторонних, впервые после тех ночей в темноте. Он ужасно очерствел с тех пор, но душа оставалась живой. Томми нужен был не друг, а отец. Отец, который не будет толкать его во взрослый мир.
Я подумал о Дэвиде, мне показалось, что в последнюю нашу встречу этот мальчик в смокинге страстно желал, загнав эту мысль глубоко внутрь, чтобы его защищали, о нем заботились.
Я прижимал Томми к груди, загораживая его не только от Остина, но и ото всех в зале, пока его рыдания не затихли. Томми еще не был потерян. Я мог спасти его, но только с его помощью.
– Томми, – сказал я, хватая его за руку. Он испуганно взглянул на меня, губы сжаты. – Расскажи этим людям, что произошло.
– Мне придется протестовать, ваша честь, – спокойно произнес Элиот. Мы не видим свидетеля, потому что прокурор загораживает его, обвиняемый лишен права смотреть на свидетеля. И кажется, окружной прокурор оказывает давление на Томми.
"Острый взгляд, Элиот". Пока он говорил, я сжимал руку Томми и потом произнес:
– Расскажи им правду.
Я вернулся на свое место.
Томми выглядел пугающе спокойным. Он смотрел на меня, как я и просил его, готовя к сегодняшнему заседанию на прошлой неделе. Я утвердительно кивнул.
– Уолдо все-таки вернулся в тот дом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60