Вроде чем-то похожа или нет? Столько лет прошло. А может, тут в элитных домах все подъезды такие...
Красного дерева, просто кричащая о несомненных достоинствах хозяев дверь, золоченый, под старину, рычажок звонка.
– Здрасьте! – выскакивает Алка. – Я уже заждалась. – И щекотно шепчет в самое ухо: – Папахен дома, только что из душа. Вроде настроение хорошее. Я сказала, что моей знакомой надо с ним посоветоваться...
Огромный холл, зеркальный, с цветной мозаикой, шкаф-купе вместо вешалки. Три кресла у круглого столика, ковер. Пальма в роскошной кадке. Не прихожая, а вестибюль дворца...
– Аллочка, кто там к нам пожаловал? Бабушка вернулась? Или это твоя протеже?
Обладатель голоса мог вовсе не появляться из глубины квартиры. Он мог вообще больше ничего не говорить. В принципе. Никогда. Потому что Валентина узнала его с первого слова. И еще не веря, не позволяя себе до конца осознать, холодно и тоскливо обмерла. И замерла, не в силах шевельнуть даже пальцем.
– Раздевайтесь, – дергает ее за рукав Алла.
– Здравствуйте, – выходит в холл вежливый хозяин. Алик. Очень загорелый, почти черный, с коротким седым ежиком. Почти не изменился...
– Папа, знакомься. Это – тетя Валя, – радостно тараторит Алла, – мать Ивана, моего друга, того самого, который в тюрьме, ей с тобой поговорить надо.
– Твой сын – убийца? – Мужчина отстраняет щебечущую дочь, останавливается прямо напротив Валентины. – Фашист? Ничего удивительного ...
Он смотрит на нее презрительно и брезгливо, будто хочет пронзить взглядом, будто прибивает долгими гвоздями ненависти ее трескающийся от боли затылок прямо через глазницы к стене.
Так же он смотрел, когда ввалился той жуткой ночью в ее каморку на Моисеенко... После его ухода она будто умерла: лежала, не шевелясь и, кажется, не дыша, мечтая лишь об одном – раствориться в этой страшной ночи навечно, навсегда, перестать болеть, чувствовать – быть! Когда проснулся сынишка, обнаружилось, что Валюша физически не может ни есть, ни пить, ни разговаривать. На работе она забивалась в свой угол и не выходила оттуда целыми днями, жестами показывая коллегам, что сильно болит горло. Дома, уложив Ванечку, пристраивалась на краешек кровати рядом и часами напролет сверлила глазами потолок, наблюдая за сменой теней от ночных к рассветным. К исходу второй недели от голода и недосыпа ее начало жутко тошнить. Голова кружилась так, что, добираясь от остановки трамвая до работы, она останавливалась через каждые десять метров, чтоб не грохнуться в обморок прямо посреди улицы. Но пугало даже не это, совсем другое: Валюта вдруг поняла, что сходит с ума.
В голове, больше напоминавшей потерханную флягу с пьяной бражкой, как стояла за печкой у дедуси, бродила, расплываясь и вновь становясь предельно четкой, странная, дикая картина: Алик и Рустам, оказывается, были одним и тем же человеком. Иногда они расходились по разные стороны темечка, чтобы каждый из своего угла побольнее и пообиднее оскорбить Валюшу, а иногда сходились, как два закадычных друга, и, обнявшись, сливались воедино. В результате у этого монстра получалась фигура Алика, высокая и худая, его же белые волосы, а под ними – лицо Рустама со страшной гусеницей вместо левой брови.
«Значит, Ванечка все-таки сын Алика?» – мучила себя вопросом Валюша. Конечно! Лично она в этом никогда не сомневалась. Но как Алику удалось оказаться в Баку и так замаскироваться под Рустама? Зачем? Ответов на эти вопросы не находилось, а сами вопросы не исчезали. И сверлили, и мучили, и долбились в виски, и застревали на языке мерзкой кислотной отрыжкой.
В субботу, поручив сынишку Марье Львовне, Валюша поплелась в магазин за манкой. В глазах кружились черные крупные мухи, их жужжание отдавалось в голове невыносимым беспрестанным гулом. Магазин был рядом – перейти по светофору дорогу, но Валюша все никак не могла отлепиться от фонарного столба, возле которого остановилась, дожидаясь зеленого. Светофор мигал несколько раз, то есть видно было, что мигал, но цвета не различались совершенно. Наконец она сообразила, что надо просто идти вместе с толпой. И пошла. Но то ли двинулась вслед за всеми поздновато, то ли вообще шагнула на красный.
– Женщина! – сквозь туман услыхала она отчаянный крик. – Стойте!
А следом ее подбросило куда-то прямо к серому небу и глухо опустило вниз. Валюша почувствовала, как спиной буравит неожиданно податливую землю, проваливаясь в самую глубину, и земля смыкается над ней черным душным пологом.
– Оклемалась? – услышала она чужой женский голос. – Чего ж довела себя до такого состояния? Или токсикоз замучил?
Валюша открыла глаза и увидела незнакомое лицо в белой медицинской шапочке.
– Где я?
– В больнице, где ж еще, – сообщила медсестра. – Поправишься – в церковь сходи, свечку поставь. Уберег тебя Господь. А вот ребеночка ты потеряла. Ну, ничего. Молодая. Еще родишь.
Какого ребеночка? Ванечку?
– Где он? Что? – Валюша вскочила на постели, будто ее мощным пинком подбросили снизу.
– А ну лежать! – прикрикнула медсестра. – Капельницу мне не разбей! Чего подхватилась?
– Ванечка, сынок, что с ним?
– Так у тебя есть сынок? Большой? Ну тогда и вообще расстраиваться незачем. С таким токсикозом ты бы все равно ребеночка не доносила.
– Какого ребеночка? – Валюша просто ополоумела от непонимания и тревоги. – У меня только Ванечка...
– Здрасьте! – раскланялась медсестра. – Так ты не знала, что беременная? Когда тебя машина сбила, выкидыш случился. Крови много потеряла. Ну уже все сделали. И почистили, и глюкозы влили, чтоб подпитать. Ты ж чистый Бухенвальд! Давно я таких не видала. И документов нет. Кто, что... даже родным не сообщить.
– А когда меня привезли?
– Когда-когда, утром, а сейчас уж одиннадцатый час доходит. Ночь на дворе. Давай говори телефон. Мужу позвоним, небось с ума сходит.
Медсестра ушла звонить Марье Львовне, а Валюша осталась один на один с невероятной, немыслимой новостью.
Она была беременна? Но... Алик?
«У Алика вообще не может быть детей», – возник в сознании холодный и презрительный голос Аллы Юрьевны.
Валюту прошиб ужас, ледяной, липкий, и тут же, не успев стечь от темени к ногам морозным тяжелым током, он вдруг сменился дикой внезапной радостью, почти восторгом. Ноги – коленки и ступни – еще потряхивало от жуткого озноба, а голова и плечи уже нырнули в обжигающий счастливый жар. Осознание пришло как нестерпимо яркая вспышка, как тысяча молний, осветивших все и сразу.
Она поняла!
Конечно! Как она могла ошибиться и принять за своего Алика то злобное и мерзкое чудовище, явившееся к ней ночью? Разве Алик, ее Алик, мог сделать такое? Нет, это Рустам! Это он снова пришел к ней, истерзал, надругался, как тогда... Был уверен, что она его не узнает. А она узнала! Узнала! Бровь, как гусеница... И оскал. Не человечий – звериный. И ребенок что истязал ее все эти дни и который наконец сегодня так неожиданно и страшно из нее вышел, был ребенком Рустама!
Значит, все правильно. Ванечка, их с Аликом сын, жив и здоров, а этот...
– Спасибо, Господи! – Валюша уткнулась заплаканным счастливым лицом в тощую подушку. – Спасибо, что толкнул меня под машину! Спасибо, что убил во мне этого звереныша... Прости меня, Господи.
– Как ты посмела сюда прийти? – От голоса хозяина такой холод, будто распахнулась дверца громадной морозилки. – Воспользовалась наивностью ребенка? Хотя ты всегда умела пользоваться людской доверчивостью.
– Извини, – выдавливает сухим шепотом Валентина. – Я не знала, что это ты... извини...
– Вон отсюда, – еще одна ледяная волна, – и запомни: я сделаю все, чтобы твой сын получил высшую меру.
– Нет! – Валентина отлепляется от стенки и, путаясь в замках, делает попытку открыть дверь. – Нет!..
– А чего это у нас дом нараспашку? – одновременно с открывающейся дверью в пространство холла вплывает еще один голос. Рука в белой перчатке касается плеча застывшей Валентины, призывая ту посторониться и дать войти. – Гости, что ли?
Алла Юрьевна, в распахнутой белой норковой шубке, внимательно смотрит на незнакомку. И тут же ее холеное, ухоженное лицо будто собирается в кулачок, обозначая все спрятанные за косметикой морщины.
– Что тут делает эта прошмандовка? – спрашивает она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Кто ее пустил? Ты? – грозно вопрошает она сына.
– Это ко мне, – лепечет растерянная и испуганная Алка. – А вы что, знакомы? Это же мама Вани...
– Я тебе говорила – проверь! – воздевает белый лайковый палец к потолку Алла Юрьевна. – Интуиция меня не подвела! Один раз не получилось влезть в наш дом, решила другим путем, через своего ублюдка!
Дверь так никто и не потрудился закрыть.
Валентина, ничего не видя и не слыша, опасаясь одного, как бы не грохнуться наземь прямо тут, потому что в голове взрываются черные огненные мины, а ноги влипли в гладкий пол, как в свежий гудрон, на ощупь втыкается в разверстую дверную щель и вываливается на площадку.
– Тварь беспардонная! – слышит она одновременно с громким, как взрыв, хлопком закрывшейся двери.
* * *
Стыров внимательно вчитывался в отчет, Елисеев не менее внимательно следил за реакцией шефа.
– Значит, эта Ватрушева работала в НИИ, – шевелит губами полковник, – потом в школе, потом в лопнувшем ООО. Жила вдвоем с сыном, Иваном Ватрушевым. Значит, после развода Корнилов бывшую семью и фамилии лишил. Грамотно! А в девяносто седьмом, через семь, значит, лет после рождения первенца, эта дамочка вышла замуж и родила дочь Екатерину. Муж, Роман Валеевич Баязитов, погиб в автокатастрофе в 2004 году. Дочь Екатерина учится в 386-й школе, в данный момент находится в Архангельске у тетки, сестры Ватрушевой. Сын, Иван Романович Баязитов, в данный момент под следствием за преступление...
Что?
– Что? – уставился полковник на довольно опустившего глаза заместителя. – Наш скинхед – сын Корнилова?
– Ну не совсем сын, – хмыкнул Елисеев. – Точнее, даже совсем не сын...
– Жалко, – выдохнул Стыров. – Представляешь, какой бы шухер случился, если б... Брошенный в младенчестве сын прокурора города становится хладнокровным скинхедом-убийцей! Санта-Барбары и Марианны с рабыней Изаурой нервно курят в сторонке, подавившись черной завистью. Слушай, а Корнилов в курсе, что Баязитов – тот самый пацан?
– Вы снова не дочитали, – хитро прищурился Елисеев. – Там дальше отчет Трефилова, гляньте.
– Что еще? – Полковник насторожился. – Трефилов-то тут откуда? Это же твой отдел.
– Так сошлось, – туманно сообщил подполковник и снова заговорщически улыбнулся.
– Дочь Корнилова, Алла, выкрав у отца персональный бланк и поставив факсимиле подписи, подделала пропуск и попала к обвиняемому Баязитову? Что за чушь?.. Где дочь Корнилова и где эти скины?.. А? – Стыров отложил бумаги и остро вперился в заместителя: – Шутки шутить изволите?
– Какие шутки, товарищ полковник.. Результат оперативно-розыскной деятельности капитана Трефилова.
– Алла Корнилова состоит в длительных сексуальных отношениях с Иваном Баязитовым? Знакома с лидерами скин-сообщества и неоднократно присутствовала на собраниях организации? Ты соображаешь, что это значит?
– Соображать – твоя вахта, начальник, – шутливо цыкнул зубом Елисеев. – Наше дело маленькое – землю носом рыть.
– Землеройки хреновы! – расплылся в улыбке Стыров. – Передай «кротам» и прочим экскаваторам: премия обеспечена. – Нажал кнопку селектора: – Чайку нам, и покрепче!
* * *
Снег растворился за один день. Еще утром был, прикрывая газонную грязь и тротуарный мусор, а к вечеру истаял, как сахар в чае, оставив лишь кое-где напоминание в виде серых крошечных льдинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Красного дерева, просто кричащая о несомненных достоинствах хозяев дверь, золоченый, под старину, рычажок звонка.
– Здрасьте! – выскакивает Алка. – Я уже заждалась. – И щекотно шепчет в самое ухо: – Папахен дома, только что из душа. Вроде настроение хорошее. Я сказала, что моей знакомой надо с ним посоветоваться...
Огромный холл, зеркальный, с цветной мозаикой, шкаф-купе вместо вешалки. Три кресла у круглого столика, ковер. Пальма в роскошной кадке. Не прихожая, а вестибюль дворца...
– Аллочка, кто там к нам пожаловал? Бабушка вернулась? Или это твоя протеже?
Обладатель голоса мог вовсе не появляться из глубины квартиры. Он мог вообще больше ничего не говорить. В принципе. Никогда. Потому что Валентина узнала его с первого слова. И еще не веря, не позволяя себе до конца осознать, холодно и тоскливо обмерла. И замерла, не в силах шевельнуть даже пальцем.
– Раздевайтесь, – дергает ее за рукав Алла.
– Здравствуйте, – выходит в холл вежливый хозяин. Алик. Очень загорелый, почти черный, с коротким седым ежиком. Почти не изменился...
– Папа, знакомься. Это – тетя Валя, – радостно тараторит Алла, – мать Ивана, моего друга, того самого, который в тюрьме, ей с тобой поговорить надо.
– Твой сын – убийца? – Мужчина отстраняет щебечущую дочь, останавливается прямо напротив Валентины. – Фашист? Ничего удивительного ...
Он смотрит на нее презрительно и брезгливо, будто хочет пронзить взглядом, будто прибивает долгими гвоздями ненависти ее трескающийся от боли затылок прямо через глазницы к стене.
Так же он смотрел, когда ввалился той жуткой ночью в ее каморку на Моисеенко... После его ухода она будто умерла: лежала, не шевелясь и, кажется, не дыша, мечтая лишь об одном – раствориться в этой страшной ночи навечно, навсегда, перестать болеть, чувствовать – быть! Когда проснулся сынишка, обнаружилось, что Валюша физически не может ни есть, ни пить, ни разговаривать. На работе она забивалась в свой угол и не выходила оттуда целыми днями, жестами показывая коллегам, что сильно болит горло. Дома, уложив Ванечку, пристраивалась на краешек кровати рядом и часами напролет сверлила глазами потолок, наблюдая за сменой теней от ночных к рассветным. К исходу второй недели от голода и недосыпа ее начало жутко тошнить. Голова кружилась так, что, добираясь от остановки трамвая до работы, она останавливалась через каждые десять метров, чтоб не грохнуться в обморок прямо посреди улицы. Но пугало даже не это, совсем другое: Валюта вдруг поняла, что сходит с ума.
В голове, больше напоминавшей потерханную флягу с пьяной бражкой, как стояла за печкой у дедуси, бродила, расплываясь и вновь становясь предельно четкой, странная, дикая картина: Алик и Рустам, оказывается, были одним и тем же человеком. Иногда они расходились по разные стороны темечка, чтобы каждый из своего угла побольнее и пообиднее оскорбить Валюшу, а иногда сходились, как два закадычных друга, и, обнявшись, сливались воедино. В результате у этого монстра получалась фигура Алика, высокая и худая, его же белые волосы, а под ними – лицо Рустама со страшной гусеницей вместо левой брови.
«Значит, Ванечка все-таки сын Алика?» – мучила себя вопросом Валюша. Конечно! Лично она в этом никогда не сомневалась. Но как Алику удалось оказаться в Баку и так замаскироваться под Рустама? Зачем? Ответов на эти вопросы не находилось, а сами вопросы не исчезали. И сверлили, и мучили, и долбились в виски, и застревали на языке мерзкой кислотной отрыжкой.
В субботу, поручив сынишку Марье Львовне, Валюша поплелась в магазин за манкой. В глазах кружились черные крупные мухи, их жужжание отдавалось в голове невыносимым беспрестанным гулом. Магазин был рядом – перейти по светофору дорогу, но Валюша все никак не могла отлепиться от фонарного столба, возле которого остановилась, дожидаясь зеленого. Светофор мигал несколько раз, то есть видно было, что мигал, но цвета не различались совершенно. Наконец она сообразила, что надо просто идти вместе с толпой. И пошла. Но то ли двинулась вслед за всеми поздновато, то ли вообще шагнула на красный.
– Женщина! – сквозь туман услыхала она отчаянный крик. – Стойте!
А следом ее подбросило куда-то прямо к серому небу и глухо опустило вниз. Валюша почувствовала, как спиной буравит неожиданно податливую землю, проваливаясь в самую глубину, и земля смыкается над ней черным душным пологом.
– Оклемалась? – услышала она чужой женский голос. – Чего ж довела себя до такого состояния? Или токсикоз замучил?
Валюша открыла глаза и увидела незнакомое лицо в белой медицинской шапочке.
– Где я?
– В больнице, где ж еще, – сообщила медсестра. – Поправишься – в церковь сходи, свечку поставь. Уберег тебя Господь. А вот ребеночка ты потеряла. Ну, ничего. Молодая. Еще родишь.
Какого ребеночка? Ванечку?
– Где он? Что? – Валюша вскочила на постели, будто ее мощным пинком подбросили снизу.
– А ну лежать! – прикрикнула медсестра. – Капельницу мне не разбей! Чего подхватилась?
– Ванечка, сынок, что с ним?
– Так у тебя есть сынок? Большой? Ну тогда и вообще расстраиваться незачем. С таким токсикозом ты бы все равно ребеночка не доносила.
– Какого ребеночка? – Валюша просто ополоумела от непонимания и тревоги. – У меня только Ванечка...
– Здрасьте! – раскланялась медсестра. – Так ты не знала, что беременная? Когда тебя машина сбила, выкидыш случился. Крови много потеряла. Ну уже все сделали. И почистили, и глюкозы влили, чтоб подпитать. Ты ж чистый Бухенвальд! Давно я таких не видала. И документов нет. Кто, что... даже родным не сообщить.
– А когда меня привезли?
– Когда-когда, утром, а сейчас уж одиннадцатый час доходит. Ночь на дворе. Давай говори телефон. Мужу позвоним, небось с ума сходит.
Медсестра ушла звонить Марье Львовне, а Валюша осталась один на один с невероятной, немыслимой новостью.
Она была беременна? Но... Алик?
«У Алика вообще не может быть детей», – возник в сознании холодный и презрительный голос Аллы Юрьевны.
Валюту прошиб ужас, ледяной, липкий, и тут же, не успев стечь от темени к ногам морозным тяжелым током, он вдруг сменился дикой внезапной радостью, почти восторгом. Ноги – коленки и ступни – еще потряхивало от жуткого озноба, а голова и плечи уже нырнули в обжигающий счастливый жар. Осознание пришло как нестерпимо яркая вспышка, как тысяча молний, осветивших все и сразу.
Она поняла!
Конечно! Как она могла ошибиться и принять за своего Алика то злобное и мерзкое чудовище, явившееся к ней ночью? Разве Алик, ее Алик, мог сделать такое? Нет, это Рустам! Это он снова пришел к ней, истерзал, надругался, как тогда... Был уверен, что она его не узнает. А она узнала! Узнала! Бровь, как гусеница... И оскал. Не человечий – звериный. И ребенок что истязал ее все эти дни и который наконец сегодня так неожиданно и страшно из нее вышел, был ребенком Рустама!
Значит, все правильно. Ванечка, их с Аликом сын, жив и здоров, а этот...
– Спасибо, Господи! – Валюша уткнулась заплаканным счастливым лицом в тощую подушку. – Спасибо, что толкнул меня под машину! Спасибо, что убил во мне этого звереныша... Прости меня, Господи.
– Как ты посмела сюда прийти? – От голоса хозяина такой холод, будто распахнулась дверца громадной морозилки. – Воспользовалась наивностью ребенка? Хотя ты всегда умела пользоваться людской доверчивостью.
– Извини, – выдавливает сухим шепотом Валентина. – Я не знала, что это ты... извини...
– Вон отсюда, – еще одна ледяная волна, – и запомни: я сделаю все, чтобы твой сын получил высшую меру.
– Нет! – Валентина отлепляется от стенки и, путаясь в замках, делает попытку открыть дверь. – Нет!..
– А чего это у нас дом нараспашку? – одновременно с открывающейся дверью в пространство холла вплывает еще один голос. Рука в белой перчатке касается плеча застывшей Валентины, призывая ту посторониться и дать войти. – Гости, что ли?
Алла Юрьевна, в распахнутой белой норковой шубке, внимательно смотрит на незнакомку. И тут же ее холеное, ухоженное лицо будто собирается в кулачок, обозначая все спрятанные за косметикой морщины.
– Что тут делает эта прошмандовка? – спрашивает она, ни к кому конкретно не обращаясь. – Кто ее пустил? Ты? – грозно вопрошает она сына.
– Это ко мне, – лепечет растерянная и испуганная Алка. – А вы что, знакомы? Это же мама Вани...
– Я тебе говорила – проверь! – воздевает белый лайковый палец к потолку Алла Юрьевна. – Интуиция меня не подвела! Один раз не получилось влезть в наш дом, решила другим путем, через своего ублюдка!
Дверь так никто и не потрудился закрыть.
Валентина, ничего не видя и не слыша, опасаясь одного, как бы не грохнуться наземь прямо тут, потому что в голове взрываются черные огненные мины, а ноги влипли в гладкий пол, как в свежий гудрон, на ощупь втыкается в разверстую дверную щель и вываливается на площадку.
– Тварь беспардонная! – слышит она одновременно с громким, как взрыв, хлопком закрывшейся двери.
* * *
Стыров внимательно вчитывался в отчет, Елисеев не менее внимательно следил за реакцией шефа.
– Значит, эта Ватрушева работала в НИИ, – шевелит губами полковник, – потом в школе, потом в лопнувшем ООО. Жила вдвоем с сыном, Иваном Ватрушевым. Значит, после развода Корнилов бывшую семью и фамилии лишил. Грамотно! А в девяносто седьмом, через семь, значит, лет после рождения первенца, эта дамочка вышла замуж и родила дочь Екатерину. Муж, Роман Валеевич Баязитов, погиб в автокатастрофе в 2004 году. Дочь Екатерина учится в 386-й школе, в данный момент находится в Архангельске у тетки, сестры Ватрушевой. Сын, Иван Романович Баязитов, в данный момент под следствием за преступление...
Что?
– Что? – уставился полковник на довольно опустившего глаза заместителя. – Наш скинхед – сын Корнилова?
– Ну не совсем сын, – хмыкнул Елисеев. – Точнее, даже совсем не сын...
– Жалко, – выдохнул Стыров. – Представляешь, какой бы шухер случился, если б... Брошенный в младенчестве сын прокурора города становится хладнокровным скинхедом-убийцей! Санта-Барбары и Марианны с рабыней Изаурой нервно курят в сторонке, подавившись черной завистью. Слушай, а Корнилов в курсе, что Баязитов – тот самый пацан?
– Вы снова не дочитали, – хитро прищурился Елисеев. – Там дальше отчет Трефилова, гляньте.
– Что еще? – Полковник насторожился. – Трефилов-то тут откуда? Это же твой отдел.
– Так сошлось, – туманно сообщил подполковник и снова заговорщически улыбнулся.
– Дочь Корнилова, Алла, выкрав у отца персональный бланк и поставив факсимиле подписи, подделала пропуск и попала к обвиняемому Баязитову? Что за чушь?.. Где дочь Корнилова и где эти скины?.. А? – Стыров отложил бумаги и остро вперился в заместителя: – Шутки шутить изволите?
– Какие шутки, товарищ полковник.. Результат оперативно-розыскной деятельности капитана Трефилова.
– Алла Корнилова состоит в длительных сексуальных отношениях с Иваном Баязитовым? Знакома с лидерами скин-сообщества и неоднократно присутствовала на собраниях организации? Ты соображаешь, что это значит?
– Соображать – твоя вахта, начальник, – шутливо цыкнул зубом Елисеев. – Наше дело маленькое – землю носом рыть.
– Землеройки хреновы! – расплылся в улыбке Стыров. – Передай «кротам» и прочим экскаваторам: премия обеспечена. – Нажал кнопку селектора: – Чайку нам, и покрепче!
* * *
Снег растворился за один день. Еще утром был, прикрывая газонную грязь и тротуарный мусор, а к вечеру истаял, как сахар в чае, оставив лишь кое-где напоминание в виде серых крошечных льдинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51