Все четыре женщины встретили меня, хором произнеся негромкое: «Намаете». Одна из них прикрывала лицо краешком сари, но я все-таки сумела разглядеть его изящные черты, настолько тонкие, что с трудом можно было поверить в то, что когда-то она была мужчиной. Напротив, руководитель и гуру этой колонии по имени Бина оказалась на несколько сантиметров выше меня, с широкими черными бровями, громадной тяжелой челюстью и настоящим боксерским носом, хорошенько потрепанным не в одном десятке боев. Внизу мне уже сообщили, что она неплохо говорит по-английски.
– Это вас удивляет? – спросила она. – Большинство из нас неплохо говорит на нескольких языках, так как мы много путешествуем по стране. И далеко не все – выходцы из низших каст. Я сама происхожу из среднего класса, из семьи торговца и изучала английский в колледже. – Она налила мне чаю. – Знаете ли, вы не сможете увидеть тело Сами, и я даже не имею права обсуждать с вами подробности ее похорон. Это секретная часть наших ритуалов.
– Я просто хотела задать несколько вопросов по поводу того, почему, как вам кажется, Сами оказался в Бомбее.
– На протяжении последних пяти или шести лет ей очень нравился Бомбей. Сюда она приезжала только отдыхать и затем без всяких предупреждений отправлялась туда опять... Сегодня здесь, завтра уезжает и общается там со всякими дурными людьми.
– А что это были за дурные люди, Бина?
– Подонки с темных окраин киномира, хулиганье, «зенана» – юноши, наряжающиеся хиджрами, чтобы заниматься проституцией. Я – приличная женщина и хочу дать своим дочерям достойное воспитание. Много раз мне приходилось штрафовать Сами: пятьдесят одна рупия – за катание на велосипеде, пятьдесят рупий за пользование бритвой вместо вырывания волосков с помощью пинцета, чтобы кожа оставалась гладкой.
Я поморщилась, вспомнив боль, которую испытала в тот единственный раз, когда мне проводили восковую депиляцию на ногах.
– Значит, вашим дочерям не разрешается бриться?
– Домашний гуру вправе решать этот вопрос, – ответила она высокомерным тоном пожилой статс-дамы. – Конечно, хиджра может жить и самостоятельно, но жизнь без гуру – все равно что жизнь без матери. Как вы сможете добиться хоть какого-то положения в обществе? Каждый скажет вам: «Посмотрите, у нее нет матери. Как она вообще может существовать?» Мать – это ваша сущность.
– И Сами агрессивно реагировал на ваши наказания? – продолжала я свои расспросы.
– Неужели вы позволили бы своим детям критиковать ваше поведение?
– У меня нет детей. – На свете и без меня хватает нежеланных матерей.
– Но дети воплощают в себе надежду! А вы находитесь в том возрасте... и довольно привлекательны. – Она окинула осуждающим взглядом мою одежду в мальчишеском стиле. – На что же вы рассчитываете? Кто защитит вас в старости? В преклонном возрасте для нас всегда найдется место в семействе хиджры. А кто будет заботиться о вас, когда вы состаритесь? – Бина сочувственно покачала головой. – Это как раз то, что я никогда не могла понять в западных женщинах. Моя мечта – иметь детей. А здесь гуру – Мать для всех. Многие хиджры впервые приходят сюда совсем маленькими детьми. Порой они даже не знают своих настоящих родителей. Постепенно и очень-очень медленно они учатся быть настоящими леди и вести себя соответствующим образом.
– А Сами? Не потому ли он оказался на пляже Чоупатти, что не захотел вам повиноваться?
И тут только командирская манера Бины смягчилась, и стало видно, как в ней борются материнские чувства с природным характером боксера-профессионала. По ее словам, Сами была хорошей девочкой-христианкой, посещавшей среднюю школу при монастыре до девятого класса.
– Вечно сидела за книгой. С утра до вечера. Но до того, как она нашла нас, ей приходилось торговать своим телом, потому что ее папе и маме Сами была не нужна. Они говорили, что она позорит их, одеваясь в женскую одежду. Но Сами была наделена большим художественным талантом. – Бина указала на настенный фриз. – Это сделала она. Сами скопировала узор с книги. Она могла в точности повторить какой угодно орнамент. – Некоторое время Бина пристально, испытующе всматривалась в меня, прежде чем решиться на следующий шаг. Наконец она сказала: – Пройдемте сюда, пожалуйста, и я покажу вам, какой девушкой была Сами.
Мы прошли по дому до маленькой комнатки, стены которой были сверху донизу покрыты фреской, напоминавшей по искусности и невероятной степени детализации узора игольное кружево XVIII века.
– Это комната Сами, – сказала Бина. – Все это она сделала сама. Многое другое из того, что ей принадлежало, мы похоронили вместе с ней. Сохранили только это. – Она взяла книгу с маленького прикроватного столика. – Потому что она не наша.
Книга оказалась очень дорогим изданием «Изобразительного искусства Индии и Пакистана», опубликованным Индийским обществом охраны памятников. На одной из первых страниц стояла печать:
СОБСТВЕННОСТЬ ЦЕНТРАЛЬНОГО ОТДЕЛА РЕКВИЗИТА В БОМБЕЕ. ВЫНОСИТЬ ИЗ БИБЛИОТЕКИ ЗАПРЕЩЕНО
Листая книгу и просматривая великолепные фотографии, я обратила внимание на зарисовки на полях – копии с этих фотографий, сделанные удивительно талантливым рисовальщиком. Не удовлетворившись рисунками на полях, тот же самый художник воспользовался листком бумаги, на котором стояла печать какого-то отеля «Рама», и изобразил на нем лик улыбающегося Шивы под разными углами зрения. Для копии с фотографии в этом изображении было слишком много живого чувства и даже чувственности, и создавалось впечатление, что мастер успел запечатлеть Шиву за мгновение до того, как бог превратился в камень.
– Если и это работа Сами, – сказала я, – то он был не просто талантливым копиистом.
– Это – работа Сами. Рисунки она сделала в святилищах, расположенных неподалеку отсюда. Если вы пообещаете вернуть книгу ее владельцам, то можете оставить ее у себя. Я не хотела бы хранить здесь, в нашей обители, краденые вещи.
– Бина, а что же все-таки, по твоему мнению, произошло? Почему Сами так изменился?
Она покачала головой:
– Я могу вам только сказать, когда это произошло.
Она вывела меня на балкон. Стены первого этажа по всему периметру внутреннего дворика были расписаны изображениями танцующих девушек. Фреска была выполнена в мужественном стиле художников из пустынь Раджастана. У последних двух девушек отсутствовали лица. Одежды их тоже остались на стадии эскиза. Они казались призраками среди живых танцовщиц.
– Сами пришла к нам из Раджастана, – сказала Бина. – Несмотря на это, она говорила на языке маратхи с бомбейским акцентом. Скорее всего свидетельство того, что ее семья из Бомбея. Но, уйдя из дома, она оказалась именно в Раджастане. Думаю, она всегда искала дом. Поэтому я и разрешила сделать эту роспись, хотя настенная живопись – исключительно мужское занятие. Она казалась счастливой и довольной. И вот пять лет назад начала ездить в Бомбей.
Несколько лет назад я брала интервью у одного путешественника, одинаково гордившегося как своими странствиями по влажным джунглям Амазонки, так и проникновением в многочисленные лобковые заросли. У него была теория, что мужчин, уверенных в своей гетеросексуальности, влекут к себе джунгли и пещеры, а мужчин с нечеткой сексуальной ориентацией больше привлекают пустыни.
Бомбей – пустыня или джунгли?
Другие хиджры появились в дверях, впорхнув в комнату подобно ярким бабочкам.
– Как вы думаете, эти изображения имеют какое-то значение? – спросила я. – Могут ли рисунки и книга иметь какое-то отношение к гибели Сами?
– Возможно, изображения – ключ к тому, что она переживала в то время. А в этом году... – Бина внимательно посмотрела вниз на безликих танцовщиц. – Не имеет значения.
– А что вам известно о плакате, который Сами держал в руках? Не был ли он связан с каким-нибудь политическим движением? Извините за настойчивость, но меня очень беспокоит судьба моей сестры, и мне кажется, что здесь может быть какая-то связь. Скажите мне, Сами никогда не упоминал Проспера Шарму?
Задав вопрос, я сразу же об этом пожалела. По щекам Бины покатились слезы, оставляя глубокие следы в ее толстом гриме.
– Я могу сообщить вам еще только две вещи, – сказала она, – и то только потому, что мне известно, что значит переживать из-за сестры. Первое – это то, что большинство из нас оперировали здесь.
– Оперировали?
Она провела ладонью вниз параллельно тому месту, где должны находиться ее гениталии.
– Единственный способ стать настоящей хиджрой и приобрести власть. Такие и только такие, мы – истинные служительницы Матери. Перед тем как вы начнете свой танец, многие люди могут спросить: а не поддельная ли вы хиджра? И тогда вы можете им показать, что вы самая настоящая. В противном случае вас станут высмеивать, называя фальшивкой, и презирать, как презирают мужчин-импотентов, именуя их пустым сосудом, и тех мужчин, которые предпочитают свой собственный пол противоположному и в половом акте занимают пассивную позицию. Сами очень хотелось, чтобы ее прооперировали. Вот почему она отправилась в Бомбей. Повитухи-хиджры там более опытные и искусные. Но операция стоит очень дорого, и даже когда у нее были деньги, она расплачивалась теми вещами, которые вы видели там, внутри.
– А где же Сами брал деньги?
Бина бросила на меня усталый, но проницательный взгляд человека, много повидавшего в этой жизни.
– В Пенджабе есть одна очень популярная народная песня, – сказала она. – Танцовщики не могут не танцевать. Тот, кому на роду написано танцевать для других, не может существовать без танца и без тех, у кого такая же судьба, как и у него.
3
Если рисунки, которые мне дала Бина, были действительно сделаны в святилищах Хаджра и Барла, то, может быть, именно они помогут мне отыскать нить к разгадке тайны Сами. Подобно многим другим путешественникам, мы с Сами относимся к довольно распространенной их разновидности – любителям нарушать правила и переступать запретные границы.
Из-за компрометирующих связей с чужаками, варварами и отщепенцами (другими словами, всеми теми, кто говорит не на том языке или спит не с тем, с кем надо) мы являемся посредниками хаоса, врывающегося в стабильное общество и начинающего расшатывать его сердцевину. В бомбейвудском варианте это выглядит примерно так: среди всеобщего пения и танцев в спокойный мир вместе со странником приходит муссон.
Говорят, что наступлению муссона предшествует сильная жажда. И такая жажда овладела мной на полпути к святилищам, на дороге, что змейкой поднималась от бесконечной распаханной равнины в окрестностях Сонавлы на крутые, поросшие мелким кустарником холмы. В эту минуту я, не задумываясь, обменяла бы тяжелую книгу Сами на одну-единственную бутылку ледяного пива.
Постепенно рев прорванных канализационных труб у шоссе внизу заглушило неистовое, режущее слух стрекотание кузнечиков. Насекомые сверхчувствительны к переменам погоды: как только начинает подниматься температура, они принимаются стрекотать громче. Чтобы как-то отвлечься от мыслей о пиве, я попыталась применить к оглушительному метроному кузнечиков старое уравнение моего отца. «Чтобы вычислить температуру по Фаренгейту, – говорил он, – подсчитай количество отдельных пощелкиваний в стрекоте насекомых в течение четырнадцати секунд и прибавь к этому числу сорок».
Но кузнечики затихали, услышав мои шаги, и вновь возобновляли свой стрекот, как только я отходила на некоторое расстояние.
Я остановилась перевести дыхание. Передо мной распростерлась долина, похожая на одну из тех объемных карт Индии, которые мы делали еще детьми в Шотландии. Закрепляли на них флажки с помощью пластилина, доказывая самим себе, что моя родина – совсем отсталая страна:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80