Никаких тебе набивших оскомину в Техасе кактусов. Весь комплекс дворца был вписан в огромный прямоугольник 200 на 160 метров с выступом на восточной стороне, где и были расположены спальные апартаменты мультимиллионера Роберта Локка и где его в эти минуты ждала любящая, нежная и кроткая жена и умненький, преданный сын…
Конечно, Роберт мог бы приказать посадить вертолет ближе к апартаментам супруги. Но, с одной стороны, ему было приятно после долгого отсутствия пройтись минут 10-15 пешком по патио, крытым переходам, под арками, украшенными сложной мавританской каменной резьбой, мимо садов, бассейнов, фонтанов, сквозь арки из цветущего кустарника. С другой стороны, жена наверняка слышала, как прилетел и сел на аэродром его реактивный самолет. Как прошелестела над Эскориалом своими лопостями стрекоза-вертолет… И теперь, торопливо и страстно принимала душ, натиралась благовониями, чтобы встретить своего супруга во всеоружии своей юности, прелести и преданности…
Проходя через отрытый центральный двор – «дворик королей» («патио де лос Рейес»), он на минуту задержался, ополоснул водой разгоряченное лицо. Вода, бившая из маленького питьевого фонтанчика, была холодна и приятна, когда он втянул в рот струю, чтобы сделать один, два глотка не больше, – в жару не стоит много пить – холодом заломило зубы…
Наконец Роберт достиг большого квадратного двора-клуатра, с четырех сторон огражденного двухъярусной галереей. В центре двора, засаженного подстриженной зеленью стояла мраморная статуя Сабины в натуральную величину. Прекрасное, обнаженное, совершенное тело, гладкое и прохладное – это чувствовалось даже на расстоянии.
Роберт залюбовался безупречным телом жены – не худенькая и не полная, с тонкой талией и высокой грудью, округлыми бедрами и стройными ногами с точеными коленями и щиколотками, – она была просто совершенна.
– Я заказал статую в Италии, на родине великого Микеланджело. Из каррарского мрамора. И Джованни Белуччи не подвел меня. Хотя в жизни Сабина ещё прекраснее.
Двор был засажен подстриженной зеленью, которая изящно оттеняла белизну мраморного тела. Двор был обрамлен колоннадою в дорическом стиле, перебиваемой четырьмя дорическими портиками. Промежуточные плоскости были обработаны нишами, в которых стояли статуи Сабины меньшие размером – примерно в половину её реального роста, – из белого, голубоватого, серого, черного мрамора.
По диагонали в дворике были вытянутые овалами бассейны с зеленоватой прозрачной водой.
Солнце под причудливым углом проникало в квадратное патио, оставляя пространство под крышей, внутри колоннады, тенистым, позволяя в то же время, при желании, наслаждаться теплыми в эти утренние часы, а не жарко жалящими лучами техасского беспощадного солнца.
И действительно, какая то парочка не теряла времени даром…
Низкая мраморная балюстрада, окружавшая каждый из бассейнов, не позволяла сразу увидеть их.
Лишь сделав ещё несколько шагов по патио, Локк заметил обнаженную пару.
Первая реакция была снисходительной, – он и сам до женитьбы на Сабине перепробовал на прогретой утренним солнцем мраморной постели не одну красотку, заехавшую навестить одинокого миллионера в его техасском имении.
Вторая реакция была раздраженной – мужа, хозяина.
– Должно быть, кто-то из прислуги резвится в патио хозяйки с садовником или шофером. Непорядок. Пока Сабина готовится встретить своего господина, на теплом мраморном ложе… Они забыли, кто здесь хозяин… Это, в конце концов, негигиенично… Потом на это место может прилечь сама Сабина… Или пробежит, смешно перебирая короткими толстыми ножками, юный Хуан… Конечно, эти незадачливые любовники, которых он застал на мраморном полу патио в столь ранний час, должно быть приберут за собой, помоют нежную мраморную поверхность… И все же, все же…
Он подошел ближе. Ему с того места, где он остановился, была хорошо видна спина молодого человека с черной крупной родинкой под левой лопаткой… Его мощные ляжки, неутомимо направляющие копье этого иноходца в лоно лежащей на спине с закрытыми глазами красотки, его сухие, волосатые ноги…
– Что ж… В фигуре ему не откажешь. Лет сорок назад и он, Роберт Локк, выглядел не хуже… Да-да… Лет сорок назад…
Девушка, чье тело было почти закрыто телом страстного любовника, а лицо, растрепавшимися каштановыми волосами, несколько раз вскрикнула в оргазме, и, когда юноша, сделав последнее стремительное движение снизу вверх, обессиленный застыл на ней, вдруг запела незнакомым, высоким, божественно красивым голосом. В песне не было слов. Лишь странная, дикая, незнакомая мелодия. В песне без слов были страсть, радость, счастье, наслаждение жизнью…
– Так может петь только очень счастливая женщина… Кто ж эта проказница? – пожал все ещё мощными плечами Роберт Локк. Усмехнулся, скривив тонкие губы за щеткой черных с проседью усов. – Что-то не узнаю.
Хотя только по щиколоткам – совершенной, точеной формы, похожим на щиколотки самой Сабины, узнать незнакомую женщину трудно. Должно быть, кто-то из новых девиц, взятых в услужение. Сабина могла не согласовывать с мужем такие пустяки, как женские покупки в пределах нескольких десятков тысяч долларов и наем прислуги в пределах 10-15 человек…
Но вот юноша вытянул свое могучее копье, оказавшееся даже в увядшем состоянии внушительных размеров, и устало сполз с прекрасного тела женщины.
Локк вжался в нишу, чуть не опрокинув изваянную Джузеппе Маньяско из черного мрамора фигуру Сабины в 3 /4 натуральной величины. У него пересохло в горле.
Он не мог бы, даже под страхом смерти, выдавить из себя ни звука.
Под сердцем стало противно и пусто.
Боль вначале образовалась где – то за грудиной. Стало трудно дышать.
Потом боль отозвалась остро, тревожно и странно под левой лопаткой.
Вот она захватила всю руку. Рука начала неметь.
Ноги ослабели, стали как ватные. Вот интересно – распространенное даже банальное сравнение. А ведь действительно: мышцы становятся вялыми и уже не могут держать ноги в вертикальном положении, они сгибаются в коленях, становятся пустыми, слабыми, – ватными…
Роберт Локк присел на корточки. Так он уже не видел лица молодой женщины в тот момент, когда она открыла глаза. Естественно, и она, и её любовник не видели Роберта. И даже не подозревали, что он находится в патио. Роберт закрыл глаза. И перед его мысленным взором предстало прекрасное молодое лицо с закрытыми глазами, на котором было разлито счастье. Он никогда не видел таким счастливым лицо Сабины.
Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. «Тайна Мадонны с младенцем»
…Митя пришел точно в обещанное время. Вот уж на что она человек далекий от всяких там армейских штучек, но точность, с которой Митя приходил на свиданья, в гости, – её поражала. Это ей в военных людях нравилось. А Митя так объяснял:
– Конечно, армия к точности приучает. А особенно – такая работа, как моя. В спецназе на долю секунды опоздаешь, друзей подведешь, а то и жизнь свою или друга под угрозу поставишь. Но вообще-то я считаю, это просто признак того, что ты к другим людям с уважением относишься. Я так всегда рассуждаю: лучше я приду на десять минут раньше назначенного часа и подожду, чем заставлю другого человека ждать меня.
И Нина с ним соглашалась.
Вообще она заметила, что все чаще соглашалась с Митей, какой бы жизненный вопрос они ни обсуждали.
– Как считаешь, почки тушеные лучше с картошкой или с гречкой подавать?
– Лучше с гречкой, – лаконично отвечал Митя.
– Конечно, лучше с гречкой, – соглашалась Нина.
Потом они уминали то ли второй завтрак, то ли обед, и она опять спрашивала:
– Как ты считаешь, лучше резиновый эспандер приспособить Гоше прямо к постели, чтобы он мог лежа мышцы укреплять, или все же лучше сделать пружинный в углу, возле «шведской стенки»?
– А и то, и другое надо сделать.
И она опять с ним соглашалась.
Это её соглашательство так далеко зашло, что однажды она совершенно машинально спросила его:
– Как ты считаешь, если сквозь позднейшую запись ранняя вещь просвечивает, может быть, что вся ранняя работа сохранилась полностью, или фрагмент, который увидел владелец, тот американец, что меня на работу зовет, – он единственный уцелевший?
– Я так думаю, есть шанс, что вся работа под позднейшими записями сохранилась, – рассудительно отвечал бывший спецназовец, уминая тушеные почки с разваренной гречкой, – вполне даже возможная вещь. Если б только один фрагмент сохранился, чего бы ему и выглядывать. Нет, я полагаю так, что вся «мадонна» там, и только ждет тебя.
– Мадонна с младенцем» Франциско Сурбарана?
– Ну, этого я тебе сказать не могу со всей очевидностью, – солидно отвечал Митя, намазывая маргарин «Солнечная долина» на толстый ломоть серого с отрубями хлеба, – Но вполне возможная вещь.
После еды Нина мыла посуду и думала, как же ехать? Одной? С Гошей? А может – с Митей? Но для этого надо пожениться. Иначе как-то неудобно, да и миллионер вряд ли захочет оплачивать поездку просто знакомому. А мужу может и оплатить. Говорено же, было – «с семьей на все время работы»…
Митя починил розетки в прихожей, поставил в ванной комнате новый смеситель «елочка», заставил двигаться шпингалет на раме окна в большой комнате, и, закончив все мужские дела, заглянул на кухню.
– Ты не обижайся, я тебе умную вещь скажу, – улыбнулся он, предлагая ставшую традиционной игру в «летучие слова» из кинофильмов. Эта фраза из «Мимино» была любимой ещё у Нины с Гошей, Митя её принял.
– Скажи.
– В доме, где живут два художника, должен быть человек нетворческой профессии, иначе все развалится. Согласна?
– Согласна. Но для этого надо, чтобы либо Гоша женился, либо я замуж вышла, – улыбнулась Нина.
– Вот с тебя и начнем.
– Ты мне что, предложение делаешь?
– Почему бы и нет. Если все «за», то кто же «против»?
Через месяц они поженились…
Кровная связь. Коллекция Манефы Разорбаевой.
Она внимательно осмотрела себя в зеркале и, как всегда, осталась собой довольна.
На неё из Зазеркалья смотрела очаровательная тридцатилетняя женщина, белокурая, с широкими сросшимися бровями, огромными глазами и чуть курносым, немного, возможно, по-восточному широковатым, носиком. К старости, должно быть, такой нос может потерять форму, но пока, – что наши годы…
Особенно, если учесть, что с 1938 года, с раннего детства жизнь её проходила по детским домам, общежитиям ФЗУ, тюремным камерам и баракам мордовской зоны.
Не-ет, она ничего не забыла! Ей было два годика, когда арестовали мать. И мать она почти не помнила, – так, какие-то мелочи. Улыбку, слово, множество тонких тугих косичек у матери на голове. Слово… Слова были, она точно помнила, и русские, и нерусские. Так что вполне возможно, что фамилия Разорбаева – у неё от матери. А может, и от отца. Отца она не помнила совсем. И естественно, не помнила рассказов матери о нем. Хорошо, что хоть какие-то воспоминания остались. Мать… Ее лицо. Ее запах. Ее слова. Теплые руки… И все…
Бросив победно-снисходительный взгляд назад, она вышла из квартиры, небрежно захлопнув дверь. Если бы она обернулась, могла бы потерять сознание, а то и умереть, увидев то, что отразило её старинное зеркало.
Потому что в зеркале она увидела бы мешковатую, с опущенными плечами, обвисшим животом и вяло висевшими грудями фигуру женщины лет 60-ти, одетую в засаленное старое платье немыслимой расцветки и стоптанные туфли без каблуков. Причем каблуки у этих туфель когда-то были, но все вышли. Сквозь спущенные чулки выпирали расширенные варикозом жгуты вен.
Если бы глаза молодой красивой женщины встретились бы с глазами жирной, опустившейся старухи, она с отвращением и не узнаванием отвернулась бы и постаралась поскорее уйти отсюда, чтобы не выяснять, знакома ли она с этим пугалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Конечно, Роберт мог бы приказать посадить вертолет ближе к апартаментам супруги. Но, с одной стороны, ему было приятно после долгого отсутствия пройтись минут 10-15 пешком по патио, крытым переходам, под арками, украшенными сложной мавританской каменной резьбой, мимо садов, бассейнов, фонтанов, сквозь арки из цветущего кустарника. С другой стороны, жена наверняка слышала, как прилетел и сел на аэродром его реактивный самолет. Как прошелестела над Эскориалом своими лопостями стрекоза-вертолет… И теперь, торопливо и страстно принимала душ, натиралась благовониями, чтобы встретить своего супруга во всеоружии своей юности, прелести и преданности…
Проходя через отрытый центральный двор – «дворик королей» («патио де лос Рейес»), он на минуту задержался, ополоснул водой разгоряченное лицо. Вода, бившая из маленького питьевого фонтанчика, была холодна и приятна, когда он втянул в рот струю, чтобы сделать один, два глотка не больше, – в жару не стоит много пить – холодом заломило зубы…
Наконец Роберт достиг большого квадратного двора-клуатра, с четырех сторон огражденного двухъярусной галереей. В центре двора, засаженного подстриженной зеленью стояла мраморная статуя Сабины в натуральную величину. Прекрасное, обнаженное, совершенное тело, гладкое и прохладное – это чувствовалось даже на расстоянии.
Роберт залюбовался безупречным телом жены – не худенькая и не полная, с тонкой талией и высокой грудью, округлыми бедрами и стройными ногами с точеными коленями и щиколотками, – она была просто совершенна.
– Я заказал статую в Италии, на родине великого Микеланджело. Из каррарского мрамора. И Джованни Белуччи не подвел меня. Хотя в жизни Сабина ещё прекраснее.
Двор был засажен подстриженной зеленью, которая изящно оттеняла белизну мраморного тела. Двор был обрамлен колоннадою в дорическом стиле, перебиваемой четырьмя дорическими портиками. Промежуточные плоскости были обработаны нишами, в которых стояли статуи Сабины меньшие размером – примерно в половину её реального роста, – из белого, голубоватого, серого, черного мрамора.
По диагонали в дворике были вытянутые овалами бассейны с зеленоватой прозрачной водой.
Солнце под причудливым углом проникало в квадратное патио, оставляя пространство под крышей, внутри колоннады, тенистым, позволяя в то же время, при желании, наслаждаться теплыми в эти утренние часы, а не жарко жалящими лучами техасского беспощадного солнца.
И действительно, какая то парочка не теряла времени даром…
Низкая мраморная балюстрада, окружавшая каждый из бассейнов, не позволяла сразу увидеть их.
Лишь сделав ещё несколько шагов по патио, Локк заметил обнаженную пару.
Первая реакция была снисходительной, – он и сам до женитьбы на Сабине перепробовал на прогретой утренним солнцем мраморной постели не одну красотку, заехавшую навестить одинокого миллионера в его техасском имении.
Вторая реакция была раздраженной – мужа, хозяина.
– Должно быть, кто-то из прислуги резвится в патио хозяйки с садовником или шофером. Непорядок. Пока Сабина готовится встретить своего господина, на теплом мраморном ложе… Они забыли, кто здесь хозяин… Это, в конце концов, негигиенично… Потом на это место может прилечь сама Сабина… Или пробежит, смешно перебирая короткими толстыми ножками, юный Хуан… Конечно, эти незадачливые любовники, которых он застал на мраморном полу патио в столь ранний час, должно быть приберут за собой, помоют нежную мраморную поверхность… И все же, все же…
Он подошел ближе. Ему с того места, где он остановился, была хорошо видна спина молодого человека с черной крупной родинкой под левой лопаткой… Его мощные ляжки, неутомимо направляющие копье этого иноходца в лоно лежащей на спине с закрытыми глазами красотки, его сухие, волосатые ноги…
– Что ж… В фигуре ему не откажешь. Лет сорок назад и он, Роберт Локк, выглядел не хуже… Да-да… Лет сорок назад…
Девушка, чье тело было почти закрыто телом страстного любовника, а лицо, растрепавшимися каштановыми волосами, несколько раз вскрикнула в оргазме, и, когда юноша, сделав последнее стремительное движение снизу вверх, обессиленный застыл на ней, вдруг запела незнакомым, высоким, божественно красивым голосом. В песне не было слов. Лишь странная, дикая, незнакомая мелодия. В песне без слов были страсть, радость, счастье, наслаждение жизнью…
– Так может петь только очень счастливая женщина… Кто ж эта проказница? – пожал все ещё мощными плечами Роберт Локк. Усмехнулся, скривив тонкие губы за щеткой черных с проседью усов. – Что-то не узнаю.
Хотя только по щиколоткам – совершенной, точеной формы, похожим на щиколотки самой Сабины, узнать незнакомую женщину трудно. Должно быть, кто-то из новых девиц, взятых в услужение. Сабина могла не согласовывать с мужем такие пустяки, как женские покупки в пределах нескольких десятков тысяч долларов и наем прислуги в пределах 10-15 человек…
Но вот юноша вытянул свое могучее копье, оказавшееся даже в увядшем состоянии внушительных размеров, и устало сполз с прекрасного тела женщины.
Локк вжался в нишу, чуть не опрокинув изваянную Джузеппе Маньяско из черного мрамора фигуру Сабины в 3 /4 натуральной величины. У него пересохло в горле.
Он не мог бы, даже под страхом смерти, выдавить из себя ни звука.
Под сердцем стало противно и пусто.
Боль вначале образовалась где – то за грудиной. Стало трудно дышать.
Потом боль отозвалась остро, тревожно и странно под левой лопаткой.
Вот она захватила всю руку. Рука начала неметь.
Ноги ослабели, стали как ватные. Вот интересно – распространенное даже банальное сравнение. А ведь действительно: мышцы становятся вялыми и уже не могут держать ноги в вертикальном положении, они сгибаются в коленях, становятся пустыми, слабыми, – ватными…
Роберт Локк присел на корточки. Так он уже не видел лица молодой женщины в тот момент, когда она открыла глаза. Естественно, и она, и её любовник не видели Роберта. И даже не подозревали, что он находится в патио. Роберт закрыл глаза. И перед его мысленным взором предстало прекрасное молодое лицо с закрытыми глазами, на котором было разлито счастье. Он никогда не видел таким счастливым лицо Сабины.
Счастье и горе реставратора Нины Ивановой. «Тайна Мадонны с младенцем»
…Митя пришел точно в обещанное время. Вот уж на что она человек далекий от всяких там армейских штучек, но точность, с которой Митя приходил на свиданья, в гости, – её поражала. Это ей в военных людях нравилось. А Митя так объяснял:
– Конечно, армия к точности приучает. А особенно – такая работа, как моя. В спецназе на долю секунды опоздаешь, друзей подведешь, а то и жизнь свою или друга под угрозу поставишь. Но вообще-то я считаю, это просто признак того, что ты к другим людям с уважением относишься. Я так всегда рассуждаю: лучше я приду на десять минут раньше назначенного часа и подожду, чем заставлю другого человека ждать меня.
И Нина с ним соглашалась.
Вообще она заметила, что все чаще соглашалась с Митей, какой бы жизненный вопрос они ни обсуждали.
– Как считаешь, почки тушеные лучше с картошкой или с гречкой подавать?
– Лучше с гречкой, – лаконично отвечал Митя.
– Конечно, лучше с гречкой, – соглашалась Нина.
Потом они уминали то ли второй завтрак, то ли обед, и она опять спрашивала:
– Как ты считаешь, лучше резиновый эспандер приспособить Гоше прямо к постели, чтобы он мог лежа мышцы укреплять, или все же лучше сделать пружинный в углу, возле «шведской стенки»?
– А и то, и другое надо сделать.
И она опять с ним соглашалась.
Это её соглашательство так далеко зашло, что однажды она совершенно машинально спросила его:
– Как ты считаешь, если сквозь позднейшую запись ранняя вещь просвечивает, может быть, что вся ранняя работа сохранилась полностью, или фрагмент, который увидел владелец, тот американец, что меня на работу зовет, – он единственный уцелевший?
– Я так думаю, есть шанс, что вся работа под позднейшими записями сохранилась, – рассудительно отвечал бывший спецназовец, уминая тушеные почки с разваренной гречкой, – вполне даже возможная вещь. Если б только один фрагмент сохранился, чего бы ему и выглядывать. Нет, я полагаю так, что вся «мадонна» там, и только ждет тебя.
– Мадонна с младенцем» Франциско Сурбарана?
– Ну, этого я тебе сказать не могу со всей очевидностью, – солидно отвечал Митя, намазывая маргарин «Солнечная долина» на толстый ломоть серого с отрубями хлеба, – Но вполне возможная вещь.
После еды Нина мыла посуду и думала, как же ехать? Одной? С Гошей? А может – с Митей? Но для этого надо пожениться. Иначе как-то неудобно, да и миллионер вряд ли захочет оплачивать поездку просто знакомому. А мужу может и оплатить. Говорено же, было – «с семьей на все время работы»…
Митя починил розетки в прихожей, поставил в ванной комнате новый смеситель «елочка», заставил двигаться шпингалет на раме окна в большой комнате, и, закончив все мужские дела, заглянул на кухню.
– Ты не обижайся, я тебе умную вещь скажу, – улыбнулся он, предлагая ставшую традиционной игру в «летучие слова» из кинофильмов. Эта фраза из «Мимино» была любимой ещё у Нины с Гошей, Митя её принял.
– Скажи.
– В доме, где живут два художника, должен быть человек нетворческой профессии, иначе все развалится. Согласна?
– Согласна. Но для этого надо, чтобы либо Гоша женился, либо я замуж вышла, – улыбнулась Нина.
– Вот с тебя и начнем.
– Ты мне что, предложение делаешь?
– Почему бы и нет. Если все «за», то кто же «против»?
Через месяц они поженились…
Кровная связь. Коллекция Манефы Разорбаевой.
Она внимательно осмотрела себя в зеркале и, как всегда, осталась собой довольна.
На неё из Зазеркалья смотрела очаровательная тридцатилетняя женщина, белокурая, с широкими сросшимися бровями, огромными глазами и чуть курносым, немного, возможно, по-восточному широковатым, носиком. К старости, должно быть, такой нос может потерять форму, но пока, – что наши годы…
Особенно, если учесть, что с 1938 года, с раннего детства жизнь её проходила по детским домам, общежитиям ФЗУ, тюремным камерам и баракам мордовской зоны.
Не-ет, она ничего не забыла! Ей было два годика, когда арестовали мать. И мать она почти не помнила, – так, какие-то мелочи. Улыбку, слово, множество тонких тугих косичек у матери на голове. Слово… Слова были, она точно помнила, и русские, и нерусские. Так что вполне возможно, что фамилия Разорбаева – у неё от матери. А может, и от отца. Отца она не помнила совсем. И естественно, не помнила рассказов матери о нем. Хорошо, что хоть какие-то воспоминания остались. Мать… Ее лицо. Ее запах. Ее слова. Теплые руки… И все…
Бросив победно-снисходительный взгляд назад, она вышла из квартиры, небрежно захлопнув дверь. Если бы она обернулась, могла бы потерять сознание, а то и умереть, увидев то, что отразило её старинное зеркало.
Потому что в зеркале она увидела бы мешковатую, с опущенными плечами, обвисшим животом и вяло висевшими грудями фигуру женщины лет 60-ти, одетую в засаленное старое платье немыслимой расцветки и стоптанные туфли без каблуков. Причем каблуки у этих туфель когда-то были, но все вышли. Сквозь спущенные чулки выпирали расширенные варикозом жгуты вен.
Если бы глаза молодой красивой женщины встретились бы с глазами жирной, опустившейся старухи, она с отвращением и не узнаванием отвернулась бы и постаралась поскорее уйти отсюда, чтобы не выяснять, знакома ли она с этим пугалом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71