— Да. Или что-нибудь изменилось?
— Насколько мне известно, нет.
— Изменится?
— Насколько мне известно, нет.
— Значит, Пеллегрин нас поддерживает? Так и скажи.
— О, Бернард всегда поддерживает.
— Так мы продолжаем или нет?
— Продолжаем лгать? Ты про это? Разумеется, продолжаем.
— Тогда почему бы нам не согласовать… что мы должны говорить?
— Дельная мысль. Не знаю. Будь я набожным человеком, я бы пошел в церковь и молился, молился, молился. Но не все так просто. Женщина мертва. Это одно. Мы живы. Это другое.
— Значит, скажем им правду?
— Нет, нет и нет. Господи, да нет же. Память у меня что решето. Ужасно жаль.
— Ты собираешься сказать им правду?
— Им? Нет, нет. Никогда. Говнюки.
— Тогда почему нам не согласовать наши версии?
— Вот-вот. Почему нет? Действительно. Почему. Ты попал в самую точку, Сэнди. Что нас останавливает?
— Вернемся к вашему визиту в больницу Ухуру, сэр, — по-деловому начала Лесли.
— Я думал, что при нашей последней встрече мы все подробно обговорили.
— Другому визиту. Второму. Чуть позже. Вернее, выполнению обещания.
— Какого обещания?
— Которое вы, вероятно, ей дали.
— О чем вы говорите? Я вас не понимаю.
А вот Роб очень даже хорошо ее понял. Так и сказал.
— Мне, кажется, Лесли изъясняется достаточно ясно. Слова у нее не путаются. Складываются в грамматически правильные предложения. Вы встречались с Тессой в больнице второй раз? Примерно через четыре недели после того, как ее выписали? Встречались в приемной послеродовой клиники, где ей назначили консультацию? В записках Арнольда указано, что встречались, а пока неточностей или лжи, при всей нашей невежественности, мы в них не обнаружили.
«Арнольд, — отметил Вудроу. — Уже не Блюм».
Сын военного дебатировал сам с собой, в поисках выхода из очередного кризиса, а в памяти прокрутился весь этот эпизод, как фильм, словно в больницу приходил кто-то другой, а он смотрел на происходящее со стороны. Тесса держала в руке матерчатую сумку с деревянными ручками. Он увидел ее впервые, но с того момента сумка эта стала частью образа Тессы, который сформировался у него в голове, когда он увидел ее в больничной палате, кормящей ребенка другой женщины, умирающей на кровати напротив, в то время как ее собственный ребенок лежал в морге. Она почти не накрасилась, подстригла волосы и чем-то напоминала Лесли, которая терпеливо ожидала, когда же он изложит собственную, отредактированную версию. Как и во всей больнице, падающие в окна полосы солнечного света не могли разогнать царящий в залах и коридорах сумрак. Маленькие птички порхали под потолком. Тесса стояла у стены, рядом с дверью в дурно пахнущий кафетерий с оранжевыми пластмассовыми стульями. В полосах света мельтешили люди, но Тессу он заметил сразу. Она держала сумку обеими руками и позой напоминала проституток, которые стояли в подворотнях в те годы, когда он был молод и пуглив. Стена пряталась в тени, потому полосы света до нее не дотягивались. Возможно, поэтому Тесса и выбрала это место.
— Ты говорил, что выслушаешь меня, когда я наберусь сил, — напоминает она ему низким, хрипловатым голосом, который он едва узнает.
После визита в больничную палату он видит ее впервые. Видит губы, без помады такие бледные. Видит страсть в ее серых глазах, и его это пугает, как пугает любая страсть, в том числе и собственная.
— Встреча, о которой вы говорите, — ответил он Робу, игнорируя неумолимый взгляд Лесли, — не носила личного характера. Была сугубо деловой. Тесса заявляла, что в ее распоряжение попали некие документы, которые, при установлении их подлинности, могли иметь большой политический резонанс. Она попросила встретиться с ней в клинике, чтобы она могла передать мне эти документы.
— Попали от кого?
— Не от сотрудников посольства. Это все, что я знаю. Возможно, от друзей из агентств, занимающихся гуманитарной помощью.
— Таких, как Блюм?
— Не только. Должен добавить, что она не в первый раз сообщала посольству скандальные истории. Это вошло у нее в привычку.
— Под посольством вы подразумеваете себя?
— Если вы говорите обо мне как о начальнике «канцелярии», да.
— Почему она не передала документы через Джастина?
— По ее твердому убеждению, Джастин не должен был в этом участвовать. Вероятно, он придерживался того же мнения. — «Не слишком ли подробно я все объясняю, — подумал Вудроу. — Может, это тоже ошибка?» — Я ее за это уважал. Откровенно говоря, уважал за любое проявление благородства.
— Почему она не передала документы Гите?
— Гита — новенькая, молодая, местная. Она не подходила на роль посыльного.
— Итак, вы встретились, — резюмировала Лесли. — В больнице. В приемной послеродовой клиники. Не слишком ли бросающееся в глаза место: двое белых среди толпы африканцев?
«Они там были, — подумал Вудроу, борясь с накатывающей волной паники. — Они заезжали в больницу».
— Она боялась не африканцев. Белых. Не объясняла почему. Среди африканцев она чувствовала себя в полной безопасности.
— Она так говорила?
— Я сделал такой вывод.
— Из чего? — вырвалось у Роба.
— Из ее отношения в последние месяцы. После смерти ребенка. Ко мне, к белым. К Блюму. Блюм не мог сделать ничего плохого. Африканец, красавец, врач. Как и Гита, наполовину индианка.
— Ваша жена знала, что вы встречаетесь с Тессой?
— Мустафа передал записку моему слуге, тот отдал ее мне.
— И жене вы не сказали?
— Я счел нашу встречу конфиденциальной.
— Почему она вам не позвонила?
— Моя жена?
— Тесса.
— Она не доверяла телефонам посольства. Не без оснований. Мы все не доверяем.
— Почему она просто не передала документы через Мустафу?
— Она потребовала от меня определенных гарантий.
— Почему она не принесла документы сюда? — Роб опять все давил и давил.
— По причине, которую я уже указал. Она больше не доверяла посольству, не хотела иметь с ним дела, не хотела, чтобы ее видели входящей и выходящей из здания посольства. Вы говорите так, словно она действовала логично. К сожалению, никакой логики в действиях Тессы в последние месяцы ее жизни не просматривалось.
— А почему не Коулридж? Почему она все время выходила на вас? Вы в больничной палате. Вы в клинике. Неужели она здесь больше никого не знала?
Вот тут, пусть и на короткий момент, Вудроу объединил силы со своими инквизиторами. «Действительно, почему я? — вопросил он Тессу в приступе жгучей жалости к самому себе. — Потому что твое чертово тщеславие не позволяло тебе отпустить меня. Потому что тебе нравилось слушать, как я обещаю отдать тебе душу, хотя мы оба знали, что в день расплаты я ее не принесу, а ты — не возьмешь. Потому что во мне ты видела ту Англию, которую ненавидела. Потому что я был для тебя ее типичным представителем („только ритуал, никакой веры“ — твои слова). Мы стояли лицом к лицу на расстоянии полуфута, и я никак не мог взять в толк, почему ты одного со мной роста, пока не понял, что вдоль стены идет приступка, на которую ты и взобралась, так же, как другие женщины, чтобы тебя сразу увидел твой мужчина. Наши лица находились на одном уровне и, пусть твое разительно изменилось, для меня вернулось Рождество, я вновь танцевал с тобой и вдыхал запах теплой травы, идущий от твоих волос».
— Значит, она передала вам документы, — услышал он голос Роба. — О чем в них шла речь?
«Я беру от тебя конверт и ощущаю, как от прикосновения твоих пальцев по моему телу разлетаются молнии. Ты сознательно разжигаешь во мне это пламя, ты это чувствуешь и ничего не хочешь с этим поделать, ты вновь толкаешь меня через край пропасти, хотя точно знаешь, что никогда не последуешь за мной. Я без пиджака. Ты наблюдаешь за мной, пока я расстегиваю пуговицы рубашки и засовываю конверт под ремень брюк. Ты наблюдаешь, как я застегиваю пуговицы, а меня мучает стыд, словно я только что занимался с тобой любовью. Как истинный дипломат, я предлагаю тебе выпить кофе. Ты отказываешься. Мы стоим лицом друг к другу, словно танцоры, ожидающие, когда вновь зазвучит музыка».
— Роб спросил вас, какие сведения содержались в документах, — голос Лесли ворвался в раздумья Вудроу.
— Они могли привести к грандиозному скандалу.
— Здесь, в Кении?
— Документы засекречены.
— Тессой?
— Что вы такое говорите? Как она могла что-то засекретить?! — рявкнул Вудроу и тут же пожалел о собственной горячности.
"Ты должен заставить их действовать, убеждаешь ты меня. Твое лицо бледно от страданий и смелости. Ты не забыла о случившейся трагедии. Твои глаза блестят от слез, которые после смерти ребенка могут политься в любую секунду. Твой голос требует, но при этом ласкает и, как всегда, превращает меня в мягкий воск. Нам нужен защитник, Сэнди. Человек, не входящий в наш круг. Занимающий важный пост, способный помочь. Обещай мне. Если я могу довериться тебе, ты можешь довериться мне.
Вот я и произнес те слова, которые ты хотела услышать. Наверное, в состоянии аффекта. Я верую. В бога. В любовь. В Тессу. Когда мы на сцене вместе, я верую. Могу поклясться в чем угодно, что и делаю всякий раз, когда прихожу к тебе, но и от твоей просьбы отдает театральностью. Ты не можешь не понимать, что в реальной жизни такое невозможно. Обещаю, говорю я, и ты заставляешь меня повторить. Обещаю, обещаю. Люблю тебя и обещаю. И тут же ты целуешь губы, которые вымолвили это постыдное обещание: один поцелуй, чтобы закрыть мне рот и скрепить контракт; одно короткое объятие, чтобы связать меня и дать возможность вдохнуть запах твоих волос".
— Документы отправлены дипломатической почтой соответствующему заместителю министра в Лондон, — объяснил Вудроу Робу. — На текущий момент они засекречены.
— Почему?
— Потому что в них содержались очень серьезные обвинения.
— Против кого?
— Извините, ответить не могу.
— Компании, конкретного человека?
— Извините.
— Сколько она передала вам страниц?
— Пятнадцать, возможно, двадцать. С приложением.
— Фотографии, иллюстрации?
— Извините.
— Магнитофонные записи? Дискеты… отпечатанные признания, заявления?
— Извините.
— Какому заместителю министра вы отправили документы?
— Сэру Бернарду Пеллегрину.
— Вы оставили себе копию?
— Наша политика — держать в посольстве минимум важных документов.
— Осталась у вас копия или нет?
— Нет.
— Текст был отпечатан?
— Кем?
— Отпечатан или написан от руки?
— Отпечатан.
— На чем?
— Я не специалист по отпечатанным текстам.
— Его отпечатали на пишущей машинке или на принтере? С компьютера. Вы помните, какой шрифт? Какая гарнитура?
Вудроу раздраженно повел плечами.
— Может, курсив? — не унимался Роб.
— Нет.
— Или стилизация под почерк?
— Обычный латинский шрифт.
— Компьютерный?
— Да.
— Хоть это вы помните. Приложение было отпечатано?
— Вероятно.
— Тем же шрифтом?
— Вероятно.
— Значит, пятнадцать или двадцать страниц, напечатанные обычным латинским шрифтом. Благодарю вас. Лондон отреагировал?
— Естественно.
— Ответ вам дал Пеллегрин?
— Пеллегрин или один из его помощников.
— И что вам ответили?
— Ничего не предпринимать.
— Без объяснения причин? — вопросы сыпались, словно удары.
— Так называемые доказательства, приведенные в документе, были признаны тенденциозными. Тщательное расследование не привело бы ни к каким результатам и лишь ухудшило бы наши отношения с правительством Кении.
— Вы познакомили Тессу с ответом: ничего не предпринимать?
— В общих словах.
— И что вы ей сказали? — спросила Лесли.
— Я сказал то, что считал наиболее приемлемым, учитывая ее состояние: смерть ребенка, значимость, которую она придавала документам.
Лесли выключила диктофон, начала собирать блокноты.
— То есть сочли, что ложь наиболее приемлема для нее, сэр? По вашему разумению?
— Лондон взял расследование на себя. Принял определенные меры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76