Это предубеждение распространилось и на меня тоже. Я не хотел быть эмиссаром человека в коричневом костюме и приводить сюда Дорис Брейди и Николаев Файка, но стал им в их глазах, теперь все знали, что я и сам был почти что полицейским, и я сразу превратился для них в человека из вражеского лагеря.
Но на самом деле я не принадлежал ни к одному лагерю. Для человека в коричневом костюме уже никогда не буду полицейским, а для этих людей я перестал быть постояльцем “Мидуэя”. Я был восковым яблоком и в той и в другой корзине.
Боб Гейл оторвал меня от моих мыслей:
— Мы должны идти, Митч. — У него по-прежнему не хватало ума соблюдать между нами четко определенную дистанцию, а это могло ему дорого обойтись.
Я кивнул ему и сказал Стоддарду:
— Будем надеяться на лучшее.
Он холодно посмотрел на меня и ничего не ответил. Я неохотно отвернулся, и мы с Бобом пошли к выходу. Я чувствовал, что на нас смотрят. Страх, царивший в столовой, ощущался почти что кожей. Прежде чем закончится день, случится не одна истерика.
За дверью стоял полицейский. Это был здоровенный парень с рыжими волосами, выбивающимися из-под форменной фуражки, с добродушным деревенским лицом, дружелюбный и, судя по всему, доверчивый. Именно он охранял тело Дьюи, пока не подъехали его начальники и “скорая помощь”. Он посмотрел на нас. У него были странные глаза: вокруг зрачка — белый ободок. Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что он тоже напуган, и глаза выдают его страх, как это бывает у лошадей.
Ну, конечно. Это “Мидуэй”, а мы — его постояльцы, а для местных все постояльцы “Мидуэя” — чокнутые. Целый дом, полный сумасшедших, — вот что они о нем думают. И этот парень, которому не больше двадцати пяти, охраняет дверь, за которой находятся двадцать сумасшедших.
Я обратился к нему, чтобы как-то подбодрить его:
— Я Тобин, меня попросили привести сюда остальных постояльцев.
— Да, сэр, — сказал он с явным облегчением, — капитан Йонкер мне говорил. Он не смотрел на Боба Гейла, предпочитая сосредоточить все свое внимание на мне, по его предположению достаточно здравомыслящем человеке.
Мы пошли дальше, и я пропустил Боба вперед, чтобы он показывал дорогу. Мы направились к черной лестнице, и когда мы миновали первый поворот. Боб взволнованно прошептал:
— Что нам делать, Митч?
— Привести Дорис Брейди и Николаев Файка.
— Я не это имею в виду. Нам надо что-то предпринять! Копам не найти убийцу, и вы это знаете. Они только доставят всем кучу неприятностей.
— Нам не следует вмешиваться в действия полиции. Представляю, какие неприятности мы себе наживем, если попробуем что-то предпринять. Я поговорю с доктором Камероном о том, что случилось с О'Харой и Мерривейлом, но остальное пусть решает он сам. Поверь мне. Боб, мы с тобой можем только все испортить.
— А если мы сами найдем убийцу? — Он был взвинчен до предела и сам не понимал, что говорил, хотя и думал, что ведет себя совершенно разумно. — Передадим убийцу этому капитану, как там его...
— Йонкер, — напомнил я, — капитан Йонкер.
— Если мы передадим убийцу капитану Йонкеру, — решительно продолжал Боб, — ему незачем будет здесь болтаться.
— Мы не знаем, кто убийца, — возразил я. — К тому же, Боб, мы не можем заниматься поиском, когда в доме полно людей Йонкера.
Мой ответ ему не понравился.
— Мы могли бы попытаться!
— Нет.
— Вы хотите сказать, что даже не попытаетесь? Не понимаю, как вы можете? Разве вы не видели, что они сделали с...
— Я видел. У меня больше опыта, чем у тебя. Боб, поэтому позволь мне кое-что тебе сказать. Единственная разумная вещь, которую можно сделать, когда поблизости крутятся такие люди, — это стать тише воды и ниже травы. И надеяться, что тебя не заметят. А если все же заметят, то следует вести себя еще тише, не раздражать их, потому что у них власть и сила. Ты с ними не можешь ничего сделать, а они с тобой могут сделать очень многое, и тебе лучше поскорее понять это.
Мы дошли до черной лестницы и начали подниматься. У Боба был обиженный и разочарованный вид.
— Я думал, вы другой, — сказал он.
— Сожалею.
Мы поднялись по ступенькам, и он жестом показал, что надо свернуть направо, в сторону, противоположную от моей комнаты. Эту часть дома я знал хуже всего. Мы молчали, понимая, что нам больше нечего друг другу сказать. Потом Боб остановился и показал на дверь справа:
— Это комната Файка.
Я тихонько постучал и позвал Файка по имени — ничего. Я снова постучал — по-прежнему ничего. Тогда я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.
Комната была пуста. Она была меньше моей, но очень похоже обставлена и выглядела точно так же. Два ящика металлического комода были выдвинуты, и, подойдя поближе, я увидел в них личные вещи Файка. Их было немного. Оба ящика были наполовину пусты.
— Может, он в ванной? — сказал Боб.
— Сходи посмотри.
Он вышел, а я подошел к шкафу и открыл дверцу. По краям перекладины кое-какая одежда: пальто, костюм, пара рубашек, две пары брюк, но проволочные и деревянные вешалки в центре были пусты. На полке не было ничего, кроме серой шляпы, задвинутой в угол.
Я подошел к окну, оно выходило на ту же сторону, что и мое. Перед ним высилась зеленая стена из густых деревьев. Окно было открыто. Я высунулся и посмотрел вниз. Примерно десятью — двенадцатью футами ниже была площадка — мягкий темный суглинок, затененный деревьями.
Я услышал за спиной какие-то звуки и обернулся. В дверном проеме стоял Боб. Он сказал:
— Его там нет.
— Он сбежал, — отозвался я. — Собрал вещи и вылез из окна. Боб с удивлением огляделся по сторонам:
— Вы уверены?
— Абсолютно.
— Вы думаете, это он?
— Сомневаюсь. Его заставило сбежать душевное напряжение, а не вина. У нашего злоумышленника было много времени, чтобы привыкнуть к такому напряжению: он шесть раз увечил людей, прежде чем убить Дьюи.
Боб подошел к окну и выглянул наружу, но там ничего интересного не было — только ветки и листья.
— Куда он пойдет? Ему ведь идти некуда.
— Думаю, его задержат в каком-нибудь баре, в Кендрике. Он посмотрел на меня:
— Дело дрянь. Он приехал сюда, потому что нуждался в покое. Все мы в этом нуждались. Это отвратительно, мистер Тобин, отвратительно, отвратительно, отвратительно!
Он был на грани срыва, и я поневоле вспомнил некоторые факты из его досье. Вьетнам тоже был отвратительным, и он вынес оттуда столько боли, что ему потребовалось провести три года в госпитале для ветеранов, чтобы стереть из памяти один год Вьетнама. Я не хотел, чтобы он сломался — ведь этот надлом снова бросит его в пучину страданий. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что капитан Йонкер и его люди были готовы живьем сожрать всех этих страдальцев, которые были у них в руках.
— С Файком все будет в порядке, — заверил я Боба. — Настолько, насколько это вообще возможно. Пойдем, давай проведаем Дорис Брейди.
Ему не хотелось уходить из этой комнаты, хотя там больше нечего было делать. Мне пришлось подождать его у двери.
Комната Дорис Брейди находилась за поворотом. Я постучал и снова не получил никакого ответа. Боб вопросительно посмотрел на меня и спросил:
— Она тоже?
— Не думаю. Она совсем другая.
Я снова постучал, окликнул Дорис по имени и, наконец, толкнул дверь.
Пусто. Я вошел в комнату, которая казалась такой же безликой, как моя или Файка. На то, что тут живет женщина, указывали только туфли под кроватью. Ящики комода были задвинуты, а окно, выходившее на дорогу перед домом, закрыто.
— Она пользовалась той же ванной, что и Файк?
— Конечно. Ванная в конце коридора. Там было пусто, когда я заглядывал.
Я подошел к шкафу и открыл его. На полке лежал чемодан. Одежды было немного, но висела она равномерно по всей длине перекладины.
Я уже хотел закрыть шкаф, но вдруг почувствовал на себе взгляд. Посмотрев вниз, я вздрогнул от неожиданности.
Дорис сидела на полу, уперев подбородок в колени, обхватив их руками и прислонившись к боковой стенке шкафа. Она смотрела на меня серьезно и не мигая. А я смотрел на нее, но почему-то у меня было такое чувство, что на самом деле она меня не видит, хотя, когда я повернул голову, ее глаза переместились следом за моими.
Но это были совсем неживые глаза, как на портрете, который смотрит на вас, где бы вы ни стояли.
Я позвал:
— Дорис!
Выражение ее лица не изменилось, совсем никакой реакции. Я услышал, как Боб шагнул к шкафу, и сделал ему знак рукой, чтобы он не подходил ближе.
— Дорис, — снова позвал я ее, но в ее глазах не мелькнуло ни малейшего отклика. Я понял, что бесполезно пытаться достучаться до нее, но все же произнес:
— Вы не выйдете, Дорис? Ответа не было.
Я отошел от шкафа, оставив дверь открытой, и когда оказался вне поля ее зрения, повернулся и сказал Бобу:
— Приведите сюда доктора Камерона.
— Что, она?.. Она?..
— Приведите доктора Камерона. Он вышел.
Глава 18
Первым пришел Йонкер, и я почувствовал в груди тугой ком, потому что каким бы рассудительным я ни был в разговоре с Бобом, я едва ли удержусь сейчас от попытки защитить Дорис Брейди от этого человека. Я стоял, готовый к самому худшему, но вслед за Йонкером в комнату вошел доктор Камерон, и я неожиданно понял, что все это время задерживал дыхание. Я выдохнул. Доктор Камерон вошел, а за ним — двое полицейских, избивавших О'Хару и Мерривейла. Йонкер бесцеремонно спросил, обращаясь ко мне:
— Где она?
Я постарался отнестись к этому вопросу так, словно он исходил от доктора Камерона, и отвечал, глядя на доктора:
— Она в шкафу, доктор. Сидит на полу справа. Йонкер направился к шкафу, но доктор Камерон его опередил, и я услышал, как он заговорил мягким ободряющим голосом. Йонкер стоял позади него, пытаясь увидеть происходящее из-за спины доктора. Потом он предложил:
— Давайте вытащим ее оттуда, доктор. И вы сможете с ней поговорить.
— В этом нет необходимости, — вмешался Фредерике. Его тон был холоднее обычного, и я посмотрел на него с некоторым удивлением, заметив, что он относится к капитану Йонкеру с неприкрытой антипатией.
— Доктор Камерон лучше знает, что делать в данной ситуации, — добавил он и повернулся ко мне:
— Вы с ней говорили?
— Я позвал ее по имени три или четыре раза, и спросил, не хочет ли она выйти. Ответа я не получил.
Йонкер, чьи планы были нарушены из-за сидящей в шкафу девушки, протиснулся между мной и Фредериксом:
— А что насчет другого?
— Исчез, — ответил я и рассказал о том, что обнаружил в комнате Файка.
Йонкер был доволен: с этой ситуацией он был знаком.
— Птичка упорхнула, а? Равносильно признанию своей вины, как вы считаете?
Ответил ему Фредерике:
— Совсем нет. Файк — алкоголик с большим стажем. После эмоционального потрясения он обычно снова тянется к бутылке. Вы найдете его в ближайшем баре.
— И все же он может оказаться преступником.
— У Николаев Файка, — презрительно сказал Фредерике, — недостаточно крепкие нервы даже для того, чтобы поставить мышеловку. Он не тот, кто вам нужен, если вы действительно ищете того, кто совершил преступление.
— Конечно, мы ищем преступника. — Йонкер действительно ничего не понял. — Для чего еще мне тут быть?
Он на самом деле не понял скрытого обвинения Фредерикса, что он хочет засадить первого же подвернувшегося под руку подозреваемого, и мне стало интересно, повторит ли Фредерике эту мысль в более ясных выражениях.
Не повторил — просто пожал плечами и отвернулся, а потом подошел к доктору Камерону. Они пошептались, стоя у дверцы шкафа, затем Фредерике снова повернулся к Йонкеру и сказал:
— Доктору Камерону нужно поговорить с молодой леди наедине.
— Я могу оставить здесь кого-нибудь из охраны, — предложил Йонкер, — если вы считаете, что так будет лучше.
— Так будет хуже, — возразил Фредерике. — В этом шкафу всего лишь испуганная девушка, а не сбежавший из зоопарка тигр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27