Самурайки из высшего общества никогда не посещали публичных поединков сумо, тем более уличных. Впрочем, какие-то светские мероприятия могли свести Юкико с семьей Тории, но тот прогнал Райдэна почти два года назад. Какие обстоятельства связывали Нориёси и Юкико? Чутье подсказывало Сано, что художник был напрямую связан с кланом Ниу, что именно отсюда вытекает мотив убийства. Тем не менее он продолжил допрос:
— Вам когда-нибудь доводилось бороться с людьми господина Ниу?
Хозяин принес борцу третью плошку лапши, наверное, для того, чтобы предупредить очередную вспышку злости.
— Конечно. — Райдэн принялся за еду. — Во время соревнований в Му-эн-дзи.
Храм безысходности, построенный на месте захоронения жертв Великого пожара, был излюбленным местом для организации различных зрелищ.
— Три года назад.
— Вы знакомы с его дочерьми? Особенно со старшей... Юкико?
— Кхе-кхе-кхе. — Райдэн толкнул Сано в бок огромным локтем. — Знаю, о чем вы подумали. Но нет. Даймё никогда не подпускают нас близко к своим женщинам. Они нам не доверяют. Жаль, ведь некоторые... — Он начал описывать прелести женщин, которых видел только издалека.
Сано поверил ему. Борец не обладал ни умом, ни талантом Кикунодзё, для того чтобы лгать легко и убедительно. Он просто опрометчив в словах и лишен инстинкта самосохранения. Он даже не поинтересовался, кто такой Сано, почему задает вопросы. И вообще его похотливые замечания о женщинах из семьи господина Тории, долети они до ненужных ушей, могут стоить ему серьезного наказания.
В конце концов Сано прервал разглагольствования:
— Вы довольны, что Нориёси умер?
Райдэн допил саке.
— А чего мне о нем жалеть, как по-вашему? Но есть один человек, которому жаль Нориёси еще меньше, чем мне. Я был не единственным, кого он шантажировал.
— Вы имеете в виду Кикунодзё, актера из театра кабуки?
Борец окинул Сано озадаченным взглядом.
— И его тоже? Не знал. Нет, я о другом человеке.
— И кто же это такой?
— Член очень могущественного клана. — Райдэн впервые осторожно зыркнул вокруг и понизил голос: — Не знаю, кто именно, и не стану называть семьи, но...
Борец зачертил палочкой между ног. Картинка на пыльном полу была выполнена не столь искусно, как у Нориёси, но Сано легко понял, что изображено.
Стрекоза, знак семьи Ниу. Вот она, ниточка между Нориёси и Ниу!
Глава 11
Госпожа Ниу, держа поднос с лаковой шкатулкой, несколькими лучинами и горящей свечой из свернутой в трубку коры лавра, остановилась перед комнатой сына. Желая увидеть Масахито и одновременно страшась встречи, она понадежнее устроила поднос на пальцах и постучала в дверь. Ответила тишина, если не считать заунывного пения из семейной буддийской часовни, где монахи отпевали Юкико. Однако госпожа Ниу ощущала присутствие Масахито так же сильно, как если бы видела сына сквозь бумагу на окне, прорезанном в стене. Она отодвинула дверь и вошла.
Ее обдало ледяным воздухом, она вскрикнула от испуга.
Масахито стоял на коленях перед распахнутым окном спиной к двери. На нем было лишь тонкое кимоно из белого шелка. На ногах никакой обуви. Госпожа Ниу пересекла комнату и встала рядом с сыном. На лице у Масахито застыло выражение восторга — веки полусомкнуты, губы приоткрыты. Казалось, он погружен в глубокую медитацию и ничего не замечает. Комната носила отпечаток аскетизма. Стены, выбеленные штукатуркой, на полу — потертая циновка, окантованная черной хлопчатобумажной тесьмой, минимум мебели, истончившийся от времени матрас. Несмотря на богатство отца, Масахито жил как монах, словно стремился понять, до какой степени способен выдерживать невзгоды.
Опасаясь за здоровье сына, госпожа Ниу затворила окно.
— Мать!
Она резко обернулась и едва не выронила поднос.
— Масахито, пора собираться. Скоро начнется церемония похорон Юкико.
Сама госпожа уже была в белом траурном кимоно. Масахито предстояло переодеться в черную церемониальную одежду.
— Лучше бы ты не оставлял окно открытым. Простудишься на сквозняке, — добавила госпожа Ниу.
Сын бросил на нее взгляд, такой же холодный, как воздух в комнате.
— Я говорил тебе, мать, чтобы ты никогда не входила ко мне без разрешения.
От его недовольства сердце у госпожи Ниу сжалось, как от физической боли. Масахито — бесценный, вымоленный сын — родился после долгих лет надежд и отчаяний. Она любила его, как никого на свете, и всю жизнь осыпала подарками и вниманием. Но сын часто огорчал ее. Госпожа Ниу слышала, как слуги шепчутся: она балует его из-за больной ноги, родовой травмы. Ах, если бы только это! Похоже, у него изуродовано не только тело, но и душа. Мало того! Он младший сын даймё, да еще ребенок от второй жены. Отец лишил его наследства и расположения из-за физического недостатка. Даже двоюродное родство матери с кланом Токугава и принадлежность к семье Фудзивара, которая господствовала при императорском дворе в старые времена, не в состоянии были дать Масахито статуса.
Постепенно Ниу подавила желание укутать сына во что-нибудь тепленькое, забота могла лишь спровоцировать новую грубость.
— Прости. Не мучает нога? — робко спросила мать.
И сразу пожалела о сказанном. Нога его действительно мучила. Об этом свидетельствовали судорожно сведенный рот, тени вокруг глаз. И конечно, ледяная стужа в комнате. Госпожа Ниу помнила, как он, будучи ребенком, потянулся к зажженной свече. Когда она отдернула его руку и спросила, для чего он это сделал, сын ответил: «Одна боль заставляет забыть о другой».
Масахито нетерпеливо вздохнул:
— Я в полном порядке, мать.
Он аккуратно выпрямил ноги и положил прямо перед собой, приготовившись к лечению. Ни оха, ни страдальческой гримасы. Он никогда не показывал, что ему больно.
Масахито задрал кимоно до самого паха. Кожа на левой ноге, стройной и мускулистой, была гладкой и чистой. Правая нога, сухая и слабая на вид, имела зарубцевавшиеся шрамы, на тощем бедре виднелись свежие раны.
Как обычно, взгляд на увечье Масахито заставил госпожу Ниу испытать прилив грустной нежности. Ей захотелось смягчить осторожной лаской боль сына, но она сдержалась. Реакция Масахито на проявление чувств была непредсказуемой. В детстве он иногда отвечал на объятия матери, иногда отпихивал ее или пинал ногами. Он отвергал любые признаки сочувствия и только угадывал их.
Госпожа Ниу опустилась на колени и открыла лакированную шкатулку. Одиннадцать маленьких серых конусов, сделанных из растолченных листьев чернобыльника, собранных в пятый день пятого месяца, были мягкими и слоистыми на ощупь. Поочередно облизывая основание каждого конуса, она укрепила снадобье на бедре Масахито, старательно избегая следов прежних сеансов лечения. Не в силах побороть искушение, госпожа Ниу, словно нечаянно, провела кончиками пальцев по коже сына. Прикосновение доставило неощутимое удовольствие. Она запалила лучины от свечи и перенесла огонь на конусы. Поднялся легкий дымок, и мягкий аромат тлеющих листьев смешался с запахом свечи. Далекое заунывное пение монахов придало врачеванию мистический оттенок. Будто Масахито — живой Будда, а она, молясь, возжигает перед ним благовония.
Госпожа Ниу внимательно наблюдала за сыном, ожидая, когда чернобыльник развеет его душевную смуту и притупит физическое страдание. Ей надо было многое сказать Масахито. Конусы тлели. Дым густел. Наконец с лица Масахито исчезло напряженное выражение.
— Для нашей семьи наступил критический момент, — объявила госпожа Ниу. — Он требует от всех нас здравомыслия. Даже жертв. — Она замолчала в надежде, что сын сам озвучит страшное предложение.
Напрасно Масахито взирал на нее со злой улыбкой, лихорадочный взгляд жег ей лицо.
Госпожа Ниу с трудом выдавила:
— Видимо... видимо, тебе лучше... воздержаться... кое от чего.
При мысли об этом «кое-чем» она содрогнулась в душе.
Улыбка Масахито стала шире, но веселья или тепла в ней не прибавилось. Он покачал головой:
— Ох, мать. Почему бы тебе хоть раз в жизни не сказать, что ты имеешь в виду? Мы здесь одни. Так давай же. Скажи, что ты от меня хочешь. — Он сложил руки на груди и изобразил предельное внимание. — Итак?
«Он издевается, — горестно подумала госпожа Ниу — точно так же, как в детстве издевался над братьями, сестрами и приятелями». Действительно, Масахито всегда удавалось доводить их до слез или бешенства. Он имел над ними абсолютную власть, ребятня боялась его и выполняла любое пожелание. Однажды девятилетний Масахито стравил между собой сестер, двоих старших братьев и всех детей слуг. Он организовал жестокую игру в сражение при Данно-ура, произошедшее пять столетий назад, в результате которого был положен конец реальной власти императора и установлено военное правление. Игра завершилась ссадинами и ушибами, подчас серьезными, а также разгромом садового павильона. Однако Юкико пыталась остановить драку.
Госпожа Ниу помнила тот ужас, с которым обнаружила ликующего командира среди плачущего окровавленного войска.
— Зачем, Масахито? — крикнула она.
Он, тоже весь в синяках и царапинах, посмотрел ей прямо в глаза. Ни тени угрызений совести.
— Я хотел изменить историю, мать. И я это сделал. Скажи отцу, что сегодня клан Таира разгромил Минамото.
«Скажи отцу». В этих двух словах заключалась истинная причина того, что произошло. Масахито не интересовался историей. С рождения отвергнутый отцом, он искал наказания, потому что оно лучше, чем полное отсутствие внимания.
Госпожа Ниу поняла: мальчику нужна твердая мужская рука. Скрепя сердце отослала сына к отцу в провинцию. Возможно, теперь, когда Масахито начал делать успехи в искусстве владения мечом, они сумеют подружиться, сын вырастет настоящим благородным человеком. Но муж, который стыдился своего ребенка-калеки, не стал им заниматься. Верный слуга прислал ей весточку, что господин Ниу просто-напросто запер Масахито в отдаленной комнате, предоставив ему жить словно зверю в клетке. Грязь, одиночество, объедки с барского стола... Преисполненная чувства вины, госпожа Ниу вернула сына в Эдо. С тех пор она не позволяла мужу наказывать отпрыска, хотя шалости с каждым годом становились все более жестокими. Старалась сама обуздать дикий нрав сына, а если не удавалось, то замаливала последствия выходок, часто очень дорогой ценой.
— Прошу тебя, Масахито, — прошептала госпожа Ниу.
На сей раз она бессильна помочь ему, если только...
— Ты хочешь, мать, чтобы я отказался от удовольствий. Ты думаешь, полиция узнает про меня.
— Масахито...
Насмешливый голос сына хлестал словно плетью:
— Ты хочешь, чтобы я держался подальше от летнего дома в Уэно. Ты хочешь, чтобы я...
— Прекрати! — взвизгнула госпожа Ниу и прижала ладонь ко рту, чтобы не сказать лишнего.
Как она ненавидела его сейчас!
И как любила. Под маской злого озорства Масахито казался еще красивее, чем когда находился в добром расположении духа. Госпожа Ниу пожалела о том, что обожает сына. В противном случае она могла бы контролировать себя, как при посторонних людях, могла бы добиваться цели, как в любой другой обстановке. Сейчас она молила небо даровать ей спокойствие и разум. Только отбросив чувства, она сумеет подчинить сына своей сильной воле, которую, кстати, он унаследовал.
Добившись нужной реакции, Масахито расслабился. Он погладил госпожу Ниу по щеке тыльной стороной ладони и нежно сказал:
— Мать, ты напрасно беспокоишься. Бояться нечего. Полиция обнаружит в окружении Юкико достаточно много подозрительных личностей. Актера, которым она восхищалась. Отвергнутых поклонников. Да и вообще — Нориёси мертв, опасности больше нет. Скоро мы заживем так хорошо, как тебе и не снилось. Поверь мне.
Госпожа Ниу наслаждалась редкостной минутой нежности. Она взяла его руку и крепко сжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Вам когда-нибудь доводилось бороться с людьми господина Ниу?
Хозяин принес борцу третью плошку лапши, наверное, для того, чтобы предупредить очередную вспышку злости.
— Конечно. — Райдэн принялся за еду. — Во время соревнований в Му-эн-дзи.
Храм безысходности, построенный на месте захоронения жертв Великого пожара, был излюбленным местом для организации различных зрелищ.
— Три года назад.
— Вы знакомы с его дочерьми? Особенно со старшей... Юкико?
— Кхе-кхе-кхе. — Райдэн толкнул Сано в бок огромным локтем. — Знаю, о чем вы подумали. Но нет. Даймё никогда не подпускают нас близко к своим женщинам. Они нам не доверяют. Жаль, ведь некоторые... — Он начал описывать прелести женщин, которых видел только издалека.
Сано поверил ему. Борец не обладал ни умом, ни талантом Кикунодзё, для того чтобы лгать легко и убедительно. Он просто опрометчив в словах и лишен инстинкта самосохранения. Он даже не поинтересовался, кто такой Сано, почему задает вопросы. И вообще его похотливые замечания о женщинах из семьи господина Тории, долети они до ненужных ушей, могут стоить ему серьезного наказания.
В конце концов Сано прервал разглагольствования:
— Вы довольны, что Нориёси умер?
Райдэн допил саке.
— А чего мне о нем жалеть, как по-вашему? Но есть один человек, которому жаль Нориёси еще меньше, чем мне. Я был не единственным, кого он шантажировал.
— Вы имеете в виду Кикунодзё, актера из театра кабуки?
Борец окинул Сано озадаченным взглядом.
— И его тоже? Не знал. Нет, я о другом человеке.
— И кто же это такой?
— Член очень могущественного клана. — Райдэн впервые осторожно зыркнул вокруг и понизил голос: — Не знаю, кто именно, и не стану называть семьи, но...
Борец зачертил палочкой между ног. Картинка на пыльном полу была выполнена не столь искусно, как у Нориёси, но Сано легко понял, что изображено.
Стрекоза, знак семьи Ниу. Вот она, ниточка между Нориёси и Ниу!
Глава 11
Госпожа Ниу, держа поднос с лаковой шкатулкой, несколькими лучинами и горящей свечой из свернутой в трубку коры лавра, остановилась перед комнатой сына. Желая увидеть Масахито и одновременно страшась встречи, она понадежнее устроила поднос на пальцах и постучала в дверь. Ответила тишина, если не считать заунывного пения из семейной буддийской часовни, где монахи отпевали Юкико. Однако госпожа Ниу ощущала присутствие Масахито так же сильно, как если бы видела сына сквозь бумагу на окне, прорезанном в стене. Она отодвинула дверь и вошла.
Ее обдало ледяным воздухом, она вскрикнула от испуга.
Масахито стоял на коленях перед распахнутым окном спиной к двери. На нем было лишь тонкое кимоно из белого шелка. На ногах никакой обуви. Госпожа Ниу пересекла комнату и встала рядом с сыном. На лице у Масахито застыло выражение восторга — веки полусомкнуты, губы приоткрыты. Казалось, он погружен в глубокую медитацию и ничего не замечает. Комната носила отпечаток аскетизма. Стены, выбеленные штукатуркой, на полу — потертая циновка, окантованная черной хлопчатобумажной тесьмой, минимум мебели, истончившийся от времени матрас. Несмотря на богатство отца, Масахито жил как монах, словно стремился понять, до какой степени способен выдерживать невзгоды.
Опасаясь за здоровье сына, госпожа Ниу затворила окно.
— Мать!
Она резко обернулась и едва не выронила поднос.
— Масахито, пора собираться. Скоро начнется церемония похорон Юкико.
Сама госпожа уже была в белом траурном кимоно. Масахито предстояло переодеться в черную церемониальную одежду.
— Лучше бы ты не оставлял окно открытым. Простудишься на сквозняке, — добавила госпожа Ниу.
Сын бросил на нее взгляд, такой же холодный, как воздух в комнате.
— Я говорил тебе, мать, чтобы ты никогда не входила ко мне без разрешения.
От его недовольства сердце у госпожи Ниу сжалось, как от физической боли. Масахито — бесценный, вымоленный сын — родился после долгих лет надежд и отчаяний. Она любила его, как никого на свете, и всю жизнь осыпала подарками и вниманием. Но сын часто огорчал ее. Госпожа Ниу слышала, как слуги шепчутся: она балует его из-за больной ноги, родовой травмы. Ах, если бы только это! Похоже, у него изуродовано не только тело, но и душа. Мало того! Он младший сын даймё, да еще ребенок от второй жены. Отец лишил его наследства и расположения из-за физического недостатка. Даже двоюродное родство матери с кланом Токугава и принадлежность к семье Фудзивара, которая господствовала при императорском дворе в старые времена, не в состоянии были дать Масахито статуса.
Постепенно Ниу подавила желание укутать сына во что-нибудь тепленькое, забота могла лишь спровоцировать новую грубость.
— Прости. Не мучает нога? — робко спросила мать.
И сразу пожалела о сказанном. Нога его действительно мучила. Об этом свидетельствовали судорожно сведенный рот, тени вокруг глаз. И конечно, ледяная стужа в комнате. Госпожа Ниу помнила, как он, будучи ребенком, потянулся к зажженной свече. Когда она отдернула его руку и спросила, для чего он это сделал, сын ответил: «Одна боль заставляет забыть о другой».
Масахито нетерпеливо вздохнул:
— Я в полном порядке, мать.
Он аккуратно выпрямил ноги и положил прямо перед собой, приготовившись к лечению. Ни оха, ни страдальческой гримасы. Он никогда не показывал, что ему больно.
Масахито задрал кимоно до самого паха. Кожа на левой ноге, стройной и мускулистой, была гладкой и чистой. Правая нога, сухая и слабая на вид, имела зарубцевавшиеся шрамы, на тощем бедре виднелись свежие раны.
Как обычно, взгляд на увечье Масахито заставил госпожу Ниу испытать прилив грустной нежности. Ей захотелось смягчить осторожной лаской боль сына, но она сдержалась. Реакция Масахито на проявление чувств была непредсказуемой. В детстве он иногда отвечал на объятия матери, иногда отпихивал ее или пинал ногами. Он отвергал любые признаки сочувствия и только угадывал их.
Госпожа Ниу опустилась на колени и открыла лакированную шкатулку. Одиннадцать маленьких серых конусов, сделанных из растолченных листьев чернобыльника, собранных в пятый день пятого месяца, были мягкими и слоистыми на ощупь. Поочередно облизывая основание каждого конуса, она укрепила снадобье на бедре Масахито, старательно избегая следов прежних сеансов лечения. Не в силах побороть искушение, госпожа Ниу, словно нечаянно, провела кончиками пальцев по коже сына. Прикосновение доставило неощутимое удовольствие. Она запалила лучины от свечи и перенесла огонь на конусы. Поднялся легкий дымок, и мягкий аромат тлеющих листьев смешался с запахом свечи. Далекое заунывное пение монахов придало врачеванию мистический оттенок. Будто Масахито — живой Будда, а она, молясь, возжигает перед ним благовония.
Госпожа Ниу внимательно наблюдала за сыном, ожидая, когда чернобыльник развеет его душевную смуту и притупит физическое страдание. Ей надо было многое сказать Масахито. Конусы тлели. Дым густел. Наконец с лица Масахито исчезло напряженное выражение.
— Для нашей семьи наступил критический момент, — объявила госпожа Ниу. — Он требует от всех нас здравомыслия. Даже жертв. — Она замолчала в надежде, что сын сам озвучит страшное предложение.
Напрасно Масахито взирал на нее со злой улыбкой, лихорадочный взгляд жег ей лицо.
Госпожа Ниу с трудом выдавила:
— Видимо... видимо, тебе лучше... воздержаться... кое от чего.
При мысли об этом «кое-чем» она содрогнулась в душе.
Улыбка Масахито стала шире, но веселья или тепла в ней не прибавилось. Он покачал головой:
— Ох, мать. Почему бы тебе хоть раз в жизни не сказать, что ты имеешь в виду? Мы здесь одни. Так давай же. Скажи, что ты от меня хочешь. — Он сложил руки на груди и изобразил предельное внимание. — Итак?
«Он издевается, — горестно подумала госпожа Ниу — точно так же, как в детстве издевался над братьями, сестрами и приятелями». Действительно, Масахито всегда удавалось доводить их до слез или бешенства. Он имел над ними абсолютную власть, ребятня боялась его и выполняла любое пожелание. Однажды девятилетний Масахито стравил между собой сестер, двоих старших братьев и всех детей слуг. Он организовал жестокую игру в сражение при Данно-ура, произошедшее пять столетий назад, в результате которого был положен конец реальной власти императора и установлено военное правление. Игра завершилась ссадинами и ушибами, подчас серьезными, а также разгромом садового павильона. Однако Юкико пыталась остановить драку.
Госпожа Ниу помнила тот ужас, с которым обнаружила ликующего командира среди плачущего окровавленного войска.
— Зачем, Масахито? — крикнула она.
Он, тоже весь в синяках и царапинах, посмотрел ей прямо в глаза. Ни тени угрызений совести.
— Я хотел изменить историю, мать. И я это сделал. Скажи отцу, что сегодня клан Таира разгромил Минамото.
«Скажи отцу». В этих двух словах заключалась истинная причина того, что произошло. Масахито не интересовался историей. С рождения отвергнутый отцом, он искал наказания, потому что оно лучше, чем полное отсутствие внимания.
Госпожа Ниу поняла: мальчику нужна твердая мужская рука. Скрепя сердце отослала сына к отцу в провинцию. Возможно, теперь, когда Масахито начал делать успехи в искусстве владения мечом, они сумеют подружиться, сын вырастет настоящим благородным человеком. Но муж, который стыдился своего ребенка-калеки, не стал им заниматься. Верный слуга прислал ей весточку, что господин Ниу просто-напросто запер Масахито в отдаленной комнате, предоставив ему жить словно зверю в клетке. Грязь, одиночество, объедки с барского стола... Преисполненная чувства вины, госпожа Ниу вернула сына в Эдо. С тех пор она не позволяла мужу наказывать отпрыска, хотя шалости с каждым годом становились все более жестокими. Старалась сама обуздать дикий нрав сына, а если не удавалось, то замаливала последствия выходок, часто очень дорогой ценой.
— Прошу тебя, Масахито, — прошептала госпожа Ниу.
На сей раз она бессильна помочь ему, если только...
— Ты хочешь, мать, чтобы я отказался от удовольствий. Ты думаешь, полиция узнает про меня.
— Масахито...
Насмешливый голос сына хлестал словно плетью:
— Ты хочешь, чтобы я держался подальше от летнего дома в Уэно. Ты хочешь, чтобы я...
— Прекрати! — взвизгнула госпожа Ниу и прижала ладонь ко рту, чтобы не сказать лишнего.
Как она ненавидела его сейчас!
И как любила. Под маской злого озорства Масахито казался еще красивее, чем когда находился в добром расположении духа. Госпожа Ниу пожалела о том, что обожает сына. В противном случае она могла бы контролировать себя, как при посторонних людях, могла бы добиваться цели, как в любой другой обстановке. Сейчас она молила небо даровать ей спокойствие и разум. Только отбросив чувства, она сумеет подчинить сына своей сильной воле, которую, кстати, он унаследовал.
Добившись нужной реакции, Масахито расслабился. Он погладил госпожу Ниу по щеке тыльной стороной ладони и нежно сказал:
— Мать, ты напрасно беспокоишься. Бояться нечего. Полиция обнаружит в окружении Юкико достаточно много подозрительных личностей. Актера, которым она восхищалась. Отвергнутых поклонников. Да и вообще — Нориёси мертв, опасности больше нет. Скоро мы заживем так хорошо, как тебе и не снилось. Поверь мне.
Госпожа Ниу наслаждалась редкостной минутой нежности. Она взяла его руку и крепко сжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44