Раздосадованный, он побежал в сад.
Но и там Сано не мог успокоиться. В поисках, на чем бы сорвать злость, огляделся. Возле ног лежал камень размером с кулак. Сано схватил его и швырнул в пруд.
Камень — БУЛТЫХ! — вызвал целый фонтан брызг. Сано сразу же почувствовал облегчение. Что за глупое поведение! Словно у маленького школяра. Сано присел на корточки возле воды и, глядя на снующие сосновые иголки, задумался.
Теперь, когда гнев канул камнем на дно, он стал лучше понимать позицию Огю. Смерть Юкико и Нориёси действительно похожа на самоубийство. Синяк на голове, гомосексуализм и сомнительные сделки художника не доказывают обратное, Сано представил ничтожные улики. Нельзя винить судью за то, что тот прибег к крайним средствам для предотвращения грозящей, по его мнению, катастрофы. Нужно добыть доказательства, которые ни Огю, ни Ниу не смогут отмести, тогда все будут благодарны Сано.
Он со вздохом поднялся. Придется снова пренебречь приказом. А вдруг в процессе розыска обнаружится, что Ниу замешаны в преступлении и Огю их покрывает? Перспектива смутила Сано, но он вспомнил Глицинию и Ито. Показания юдзё, операция, проведенная доктором, кое-чего стоили каждому из них. Сано не мог легко сбросить это со счетов. Потрясенный, он понял, что готов рискнуть ради выполнения долга перед ними. Сано ощутил прилив неведомой энергии и устрашился. Отход от Пути воина, кодекса неколебимой верности и послушания, может иметь последствия, которые трудно вообразить.
Он направился к конюшне, уверяя себя, что все обойдется. От расспроса Кикунодзё беды не будет. Если повезет, судья Огю и госпожа Ниу узнают о возобновлении расследования только тогда, когда появятся весомые улики.
Впрочем, не исключено, что им наплевать на любые доказательства. Ну да ладно!
* * *
Сару-вака-тё, театральный квартал возле южного городского района Гинза, получил свое название от расположенного здесь двора Токугавы. Тихая погода. Спокойная поступь лошадей напомнила Сано праздники в детстве. Бывало, они всей семьей, с друзьями и родственниками, целый день проводили в театре — от рассвета, когда представление начиналось, и до заката, когда заканчивалось. Отец, как и многие старые самураи, предпочитал классические постановки. Но и ворчал по поводу напыщенных пьес кабуки, хотя они ему и нравились. Позже Сано, подобно другим юношам, посещал театр, чтобы пофлиртовать, благо молодые дамы приезжали за тем же. К сожалению, в последние пять лет работа оставляла ему мало времени для развлечений.
Сару-вака-тё блистал знакомыми красками и весельем. Стены четырех главных театров пестрели от афиш. Из открытых окон верхних этажей доносились куплеты и взрывы смеха — представления были в самом разгаре. Барабанщики в квадратных башнях на крышах отбивали ровный басовитый ритм, созывая далеких театралов. Люди разных возрастов и положений заполняли широкую улицу. Они стояли в очереди у билетных касс, покупали закуски в чайных домиках и ресторанах, разбросанных там и сям, обменивались приветствиями и впечатлениями. Сано знал: некоторые ночевали на театральных ступеньках, чтобы получить хорошие места или увидеть любимых актеров.
— Где выступает Кикунодзё? — Сано передал служащему общественных конюшен поводья.
Тот показал на самый большой театр:
— В «Накамура-дза».
У входа в театр висело объявление: «„Наруками“. В главной роли великий Кикунодзё!» К досаде Сано, очереди не было. Представление началось.
— Можно пройти? — спросил он без особой надежды у продавца билетов.
«Наруками» — история о принцессе, спасающей Японию от безумного монаха, который при помощи магии мешал дождю пролиться на землю, — была очень популярной. Впрочем, Кикунодзё всегда собирал аншлаг.
Продавец утвердительно кивнул:
— Есть места, господин. Постановка идет целый месяц. Большая часть публики уже посмотрела.
Войдя в театр, Сано минуту помедлил, ориентируясь. Просторный зал с окнами на потолке утопал в зимнем полумраке: пожарные правила запрещали внутреннее освещение. Тем не менее Сано различил на стропилах герб Кикунодзё. Женщины и простонародье сидели вдоль стен. Самураи располагались, белея открытыми макушками и топорщась рукоятками мечей. По приподнятым проходам, делящим зал на квадраты, бегали разносчики еды и напитков. Публика постоянными разговорами и беспрестанным движением почти заглушала игру музыкантов. Сано взобрался на ближайший проход и, озираясь, пошел вперед. Вот и свободное место. В секторе только пять человек. Устроившись на циновке, Сано обратился к спектаклю.
Действо близилось к концу. На фоне гор и облаков Наруками сулил стране голод и разорение. Утрированно черные брови и баки придавали безумцу демонический вид. Красно-золотая мантия, наброшенная поверх коричневого монашеского кимоно, поблескивала в тусклом свете. Актер громко и отчетливо выговаривал слова, притопывал и жестикулировал, стремясь привлечь внимание зрителей. Музыканты, сидящие по краям сцены, производили какофонию с помощью флейт, самисэнов и деревянных трещоток. Едва песня и музыка смолкли, в зале установилась тишина. Головы повернулись к выходу.
— Идет, — прошептал кто-то.
Лихорадочно застучали трещотки. Сано почувствовал, как по залу прокатилась рябь предвкушения.
На мостике, переброшенном через весь театр, возникла принцесса Таэма. Одетая в кимоно из красного атласа в белых хризантемах, она медленно и грациозно шла спасать свой народ от происков мага. Лицо, запудренное рисовой мукой, на котором алели напомаженные губы, поражало красотой. Черные волосы, поднятые на висках, свободно ниспадали сзади до пояса.
— Кикунодзё, — выдохнули зрители. Зал разразился овациями.
Принцесса появилась на сцене и запела. Публика притихла. Сано знал, что Кикунодзё — замечательный оннагата, что ему нет равных в исполнении женских ролей. Однако поверить в то, что Таэму играет мужчина, было невозможно. Лицо, голос, движения — все принадлежало женщине. Даже кусок алой материи, прикрывавший выбритую макушку актера, не нарушал иллюзии. Принцесса начала соблазнять монаха. Сано физически ощущал, как поток сладострастия струится от Таэмы к Наруками. Кто устоит перед такой красотой?
После нескольких песен Наруками сдался. Принцесса перерезала магическую веревку, которая удерживала дождь. Музыканты изобразили звук падающей воды. Япония под овации, свист и топанье зрителей была спасена.
Сано оставался на месте до тех пор, пока большинство зрителей не покинули театр. Затем прошел на сцену, где Кикунодзё любезничал с группкой поклонниц.
Актер оказался крупнее, чем предполагал Сано. Должно быть, актер, игравший Наруками, надевал сандалии на платформе, чтобы стать выше принцессы. Вблизи открылись новые детали, указывающие на истинный пол Кикунодзё: грубоватые черты лица, кадык, который во время спектакля был незаметен из-за опущенного подбородка, костистые запястья.
Но это нисколько не волновало почитательниц. Напротив, мужская сексуальность под дамской прической и одеждой возбуждала их до безумия. Театралки краснели и хихикали, когда по очереди стыдливо подходили к актеру и одаривали: кто красиво обернутой коробочкой, кто робким комплиментом. Кикунодзё принимал подношения с легкой улыбкой, изящным поклоном и складывал на специально приготовленной для этой цели столик.
Сано дождался, когда удалилась последняя поклонница, и представился.
— Кикунодзё-сан, могу ли я переговорить с вами с глазу на глаз?
Актер достал из складок кимоно веер и прикрыл нижнюю половину лица.
— Досточтимый господин... мои обязанности... у меня поручения... скоро новое представление... Очень извиняюсь... может, в другой день... — Мимика, тонкий томный голос, речь с придыханием на редкость точно копировали повадки благородной дамы.
— Я о Нориёси... Поговорим здесь, при всех, или где-нибудь еще? Выбирайте. — Как бы ни впечатлял разыгранный фарс, Сано не собирался упускать актера.
Кикунодзё сразу смекнул, в чем дело. Сано понял по глазам. Актер с притворной скромностью кивнул и пискнул из-под веера:
— Идемте со мной.
Сано проследовал за величавой фигурой Кикунодзё через дверь около сцены и по тускло освещенному коридору к гримерной. Они разулись перед завешенной дверью, и Сано с удивлением заметил: сандалии Кикунодзё больше его.
В крошечном помещении на открытых вешалках висели яркие кимоно. Стенку занимали полки, на одной деревянные головы, прикрытые париками, на остальных — веера, гребни, туфли, скатанное нижнее белье. На туалетном столике валялись расчески и тампоны для пудры, стояли сосуды с гримом. С большого зеркала свисали шелковые шарфы. На столе громоздились коробочки, похожие на подношения поклонниц Кикунодзё. Не являлась ли Ниу Юкико завзятой театралкой? Предсмертная записка намекала на это. Плюс госпожа Ниу жаловалась, что театр дурно влияет на молодых девушек.
Кикунодзё опустился на колени перед туалетным столиком. Сано присоединился к нему, чувствуя некоторое смущение. Истинные оннагата никогда не выходят из образа. Они утверждают, что это помогает играть более убедительно. Нужно ли поддержать игру и обратиться к Кикунодзё как к женщине? От актера исходит крепкий запах мужского пота. Попробуй тут подыграй.
К облегчению Сано, Кикунодзё не стал лицедействовать: либо уловил его смущение, либо не захотел тратить усилия на какого-то ёрики.
— Выкладывайте, что у вас, только, пожалуйста, побыстрее. — Актер бросил веер, поднял голову и распрямил ссутуленные плечи. Однако голос остался высоким, словно профессия бесповоротно феминизировала человека. — У меня сегодня днем еще спектакль, перед ним мне надо успеть провернуть одно важное дело.
— Например, заплатить за молчание кому-нибудь вроде Нориёси, — попробовал Сано застать актера врасплох.
Кикунодзё пожал плечами.
— Значит, вам известно, что он меня шантажировал. Надеюсь, вы не будете против, если я переоденусь? Очень спешу.
— Ни в коем случае.
Сано с интересом наблюдал, как Кикунодзё разбирает сложную систему заколок, которыми парик крепился к волосам, гладко зачесанным и схваченным ниже затылка в плотный узел. Затем он взял кусок материи, обмакнул его в сосуд с маслом и стал убирать с лица грим. Чудесная трансформация — юная принцесса Таэма превратилась в мужчину далеко за тридцать с приятным, но не особо примечательным лицом.
— Нориёси больше не потревожит ни меня, ни кого другого, — сказал Кикунодзё. — Он мертв. Я, признаюсь, нисколько об этом не сожалею. Мелкий проныра!
«Узнай, что тебя подозревают в убийстве, ты бы не посмел столь откровенно высказываться», — подумал Сано.
— А по поводу чего он вас шантажировал?
Кикунодзё встал и развязал длинный широкий пояс.
Скинул верхнее и нижнее кимоно. Под одеждой, на груди, талии и ягодицах, были прикреплены ватные подушечки. Актер отлепил толщинки от худощавого, но мускулистого тела. Сано отметил: Кикунодзё достаточно силен, чтобы убить Нориёси и Юкико и сбросить в реку.
— Говорят, на самом деле Нориёси не покончил с собой. Его убили. Вы слышали?
— Возможно. — Даже решив, что этот слух распустила Глициния, Сано оценил ловкость, с которой актером ушел от ответа. Значит, достаточно умен, чтобы спланировать и осуществить убийство. — Так по поводу чего он вас шантажировал?
Кикунодзё облачился в голубое нижнее кимоно и верхнее из черного шелка, украшенное золотыми колесами со спицами и голубыми волнами, затем подпоясался одноцветным черным кушаком.
— Думаю, это вряд ли вас касается. — Он демонстративно посмотрел в сторону двери.
Через щель в занавеске была видна часть сцены. Там шла интерлюдия для оставшихся зрителей. Актер, изображая самурая — слугу даймё, исполнял шуточный танец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Но и там Сано не мог успокоиться. В поисках, на чем бы сорвать злость, огляделся. Возле ног лежал камень размером с кулак. Сано схватил его и швырнул в пруд.
Камень — БУЛТЫХ! — вызвал целый фонтан брызг. Сано сразу же почувствовал облегчение. Что за глупое поведение! Словно у маленького школяра. Сано присел на корточки возле воды и, глядя на снующие сосновые иголки, задумался.
Теперь, когда гнев канул камнем на дно, он стал лучше понимать позицию Огю. Смерть Юкико и Нориёси действительно похожа на самоубийство. Синяк на голове, гомосексуализм и сомнительные сделки художника не доказывают обратное, Сано представил ничтожные улики. Нельзя винить судью за то, что тот прибег к крайним средствам для предотвращения грозящей, по его мнению, катастрофы. Нужно добыть доказательства, которые ни Огю, ни Ниу не смогут отмести, тогда все будут благодарны Сано.
Он со вздохом поднялся. Придется снова пренебречь приказом. А вдруг в процессе розыска обнаружится, что Ниу замешаны в преступлении и Огю их покрывает? Перспектива смутила Сано, но он вспомнил Глицинию и Ито. Показания юдзё, операция, проведенная доктором, кое-чего стоили каждому из них. Сано не мог легко сбросить это со счетов. Потрясенный, он понял, что готов рискнуть ради выполнения долга перед ними. Сано ощутил прилив неведомой энергии и устрашился. Отход от Пути воина, кодекса неколебимой верности и послушания, может иметь последствия, которые трудно вообразить.
Он направился к конюшне, уверяя себя, что все обойдется. От расспроса Кикунодзё беды не будет. Если повезет, судья Огю и госпожа Ниу узнают о возобновлении расследования только тогда, когда появятся весомые улики.
Впрочем, не исключено, что им наплевать на любые доказательства. Ну да ладно!
* * *
Сару-вака-тё, театральный квартал возле южного городского района Гинза, получил свое название от расположенного здесь двора Токугавы. Тихая погода. Спокойная поступь лошадей напомнила Сано праздники в детстве. Бывало, они всей семьей, с друзьями и родственниками, целый день проводили в театре — от рассвета, когда представление начиналось, и до заката, когда заканчивалось. Отец, как и многие старые самураи, предпочитал классические постановки. Но и ворчал по поводу напыщенных пьес кабуки, хотя они ему и нравились. Позже Сано, подобно другим юношам, посещал театр, чтобы пофлиртовать, благо молодые дамы приезжали за тем же. К сожалению, в последние пять лет работа оставляла ему мало времени для развлечений.
Сару-вака-тё блистал знакомыми красками и весельем. Стены четырех главных театров пестрели от афиш. Из открытых окон верхних этажей доносились куплеты и взрывы смеха — представления были в самом разгаре. Барабанщики в квадратных башнях на крышах отбивали ровный басовитый ритм, созывая далеких театралов. Люди разных возрастов и положений заполняли широкую улицу. Они стояли в очереди у билетных касс, покупали закуски в чайных домиках и ресторанах, разбросанных там и сям, обменивались приветствиями и впечатлениями. Сано знал: некоторые ночевали на театральных ступеньках, чтобы получить хорошие места или увидеть любимых актеров.
— Где выступает Кикунодзё? — Сано передал служащему общественных конюшен поводья.
Тот показал на самый большой театр:
— В «Накамура-дза».
У входа в театр висело объявление: «„Наруками“. В главной роли великий Кикунодзё!» К досаде Сано, очереди не было. Представление началось.
— Можно пройти? — спросил он без особой надежды у продавца билетов.
«Наруками» — история о принцессе, спасающей Японию от безумного монаха, который при помощи магии мешал дождю пролиться на землю, — была очень популярной. Впрочем, Кикунодзё всегда собирал аншлаг.
Продавец утвердительно кивнул:
— Есть места, господин. Постановка идет целый месяц. Большая часть публики уже посмотрела.
Войдя в театр, Сано минуту помедлил, ориентируясь. Просторный зал с окнами на потолке утопал в зимнем полумраке: пожарные правила запрещали внутреннее освещение. Тем не менее Сано различил на стропилах герб Кикунодзё. Женщины и простонародье сидели вдоль стен. Самураи располагались, белея открытыми макушками и топорщась рукоятками мечей. По приподнятым проходам, делящим зал на квадраты, бегали разносчики еды и напитков. Публика постоянными разговорами и беспрестанным движением почти заглушала игру музыкантов. Сано взобрался на ближайший проход и, озираясь, пошел вперед. Вот и свободное место. В секторе только пять человек. Устроившись на циновке, Сано обратился к спектаклю.
Действо близилось к концу. На фоне гор и облаков Наруками сулил стране голод и разорение. Утрированно черные брови и баки придавали безумцу демонический вид. Красно-золотая мантия, наброшенная поверх коричневого монашеского кимоно, поблескивала в тусклом свете. Актер громко и отчетливо выговаривал слова, притопывал и жестикулировал, стремясь привлечь внимание зрителей. Музыканты, сидящие по краям сцены, производили какофонию с помощью флейт, самисэнов и деревянных трещоток. Едва песня и музыка смолкли, в зале установилась тишина. Головы повернулись к выходу.
— Идет, — прошептал кто-то.
Лихорадочно застучали трещотки. Сано почувствовал, как по залу прокатилась рябь предвкушения.
На мостике, переброшенном через весь театр, возникла принцесса Таэма. Одетая в кимоно из красного атласа в белых хризантемах, она медленно и грациозно шла спасать свой народ от происков мага. Лицо, запудренное рисовой мукой, на котором алели напомаженные губы, поражало красотой. Черные волосы, поднятые на висках, свободно ниспадали сзади до пояса.
— Кикунодзё, — выдохнули зрители. Зал разразился овациями.
Принцесса появилась на сцене и запела. Публика притихла. Сано знал, что Кикунодзё — замечательный оннагата, что ему нет равных в исполнении женских ролей. Однако поверить в то, что Таэму играет мужчина, было невозможно. Лицо, голос, движения — все принадлежало женщине. Даже кусок алой материи, прикрывавший выбритую макушку актера, не нарушал иллюзии. Принцесса начала соблазнять монаха. Сано физически ощущал, как поток сладострастия струится от Таэмы к Наруками. Кто устоит перед такой красотой?
После нескольких песен Наруками сдался. Принцесса перерезала магическую веревку, которая удерживала дождь. Музыканты изобразили звук падающей воды. Япония под овации, свист и топанье зрителей была спасена.
Сано оставался на месте до тех пор, пока большинство зрителей не покинули театр. Затем прошел на сцену, где Кикунодзё любезничал с группкой поклонниц.
Актер оказался крупнее, чем предполагал Сано. Должно быть, актер, игравший Наруками, надевал сандалии на платформе, чтобы стать выше принцессы. Вблизи открылись новые детали, указывающие на истинный пол Кикунодзё: грубоватые черты лица, кадык, который во время спектакля был незаметен из-за опущенного подбородка, костистые запястья.
Но это нисколько не волновало почитательниц. Напротив, мужская сексуальность под дамской прической и одеждой возбуждала их до безумия. Театралки краснели и хихикали, когда по очереди стыдливо подходили к актеру и одаривали: кто красиво обернутой коробочкой, кто робким комплиментом. Кикунодзё принимал подношения с легкой улыбкой, изящным поклоном и складывал на специально приготовленной для этой цели столик.
Сано дождался, когда удалилась последняя поклонница, и представился.
— Кикунодзё-сан, могу ли я переговорить с вами с глазу на глаз?
Актер достал из складок кимоно веер и прикрыл нижнюю половину лица.
— Досточтимый господин... мои обязанности... у меня поручения... скоро новое представление... Очень извиняюсь... может, в другой день... — Мимика, тонкий томный голос, речь с придыханием на редкость точно копировали повадки благородной дамы.
— Я о Нориёси... Поговорим здесь, при всех, или где-нибудь еще? Выбирайте. — Как бы ни впечатлял разыгранный фарс, Сано не собирался упускать актера.
Кикунодзё сразу смекнул, в чем дело. Сано понял по глазам. Актер с притворной скромностью кивнул и пискнул из-под веера:
— Идемте со мной.
Сано проследовал за величавой фигурой Кикунодзё через дверь около сцены и по тускло освещенному коридору к гримерной. Они разулись перед завешенной дверью, и Сано с удивлением заметил: сандалии Кикунодзё больше его.
В крошечном помещении на открытых вешалках висели яркие кимоно. Стенку занимали полки, на одной деревянные головы, прикрытые париками, на остальных — веера, гребни, туфли, скатанное нижнее белье. На туалетном столике валялись расчески и тампоны для пудры, стояли сосуды с гримом. С большого зеркала свисали шелковые шарфы. На столе громоздились коробочки, похожие на подношения поклонниц Кикунодзё. Не являлась ли Ниу Юкико завзятой театралкой? Предсмертная записка намекала на это. Плюс госпожа Ниу жаловалась, что театр дурно влияет на молодых девушек.
Кикунодзё опустился на колени перед туалетным столиком. Сано присоединился к нему, чувствуя некоторое смущение. Истинные оннагата никогда не выходят из образа. Они утверждают, что это помогает играть более убедительно. Нужно ли поддержать игру и обратиться к Кикунодзё как к женщине? От актера исходит крепкий запах мужского пота. Попробуй тут подыграй.
К облегчению Сано, Кикунодзё не стал лицедействовать: либо уловил его смущение, либо не захотел тратить усилия на какого-то ёрики.
— Выкладывайте, что у вас, только, пожалуйста, побыстрее. — Актер бросил веер, поднял голову и распрямил ссутуленные плечи. Однако голос остался высоким, словно профессия бесповоротно феминизировала человека. — У меня сегодня днем еще спектакль, перед ним мне надо успеть провернуть одно важное дело.
— Например, заплатить за молчание кому-нибудь вроде Нориёси, — попробовал Сано застать актера врасплох.
Кикунодзё пожал плечами.
— Значит, вам известно, что он меня шантажировал. Надеюсь, вы не будете против, если я переоденусь? Очень спешу.
— Ни в коем случае.
Сано с интересом наблюдал, как Кикунодзё разбирает сложную систему заколок, которыми парик крепился к волосам, гладко зачесанным и схваченным ниже затылка в плотный узел. Затем он взял кусок материи, обмакнул его в сосуд с маслом и стал убирать с лица грим. Чудесная трансформация — юная принцесса Таэма превратилась в мужчину далеко за тридцать с приятным, но не особо примечательным лицом.
— Нориёси больше не потревожит ни меня, ни кого другого, — сказал Кикунодзё. — Он мертв. Я, признаюсь, нисколько об этом не сожалею. Мелкий проныра!
«Узнай, что тебя подозревают в убийстве, ты бы не посмел столь откровенно высказываться», — подумал Сано.
— А по поводу чего он вас шантажировал?
Кикунодзё встал и развязал длинный широкий пояс.
Скинул верхнее и нижнее кимоно. Под одеждой, на груди, талии и ягодицах, были прикреплены ватные подушечки. Актер отлепил толщинки от худощавого, но мускулистого тела. Сано отметил: Кикунодзё достаточно силен, чтобы убить Нориёси и Юкико и сбросить в реку.
— Говорят, на самом деле Нориёси не покончил с собой. Его убили. Вы слышали?
— Возможно. — Даже решив, что этот слух распустила Глициния, Сано оценил ловкость, с которой актером ушел от ответа. Значит, достаточно умен, чтобы спланировать и осуществить убийство. — Так по поводу чего он вас шантажировал?
Кикунодзё облачился в голубое нижнее кимоно и верхнее из черного шелка, украшенное золотыми колесами со спицами и голубыми волнами, затем подпоясался одноцветным черным кушаком.
— Думаю, это вряд ли вас касается. — Он демонстративно посмотрел в сторону двери.
Через щель в занавеске была видна часть сцены. Там шла интерлюдия для оставшихся зрителей. Актер, изображая самурая — слугу даймё, исполнял шуточный танец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44