– Что это с ними? Поскандалили?
– С чего ты взял?! Сэнди принес мне подарок к Рождеству. Вот, посмотри! Правда, чудо?
– Стоит немалых денег, – рассудительно заметил Джастин. – Я так полагаю, Дугу это не понравилось?
– Послушай-ка, Джастин, – встревоженно и сердито произнесла Эмми, – уж не вбил ли ты себе в голову, что эти двое соперничают, дабы завоевать мою... мое расположение?
– Скорей, твою руку, – поправил Джастин и, подумав, добавил: – Нет, я так не думаю. У Сэнди достаточно здравого смысла, чтобы не жениться на обладательнице такого богатства; ну, а Дуг женат – и будет женат еще много-много лет.
Агнес, наконец-то, соблаговолила подать ужин.
Джастин радостно сообщил, что готов к путешествию. Эмми сказала, что она тоже; в тот день она получила дорожные чеки и билеты. Агнес с угрюмым видом заявила, что собирается на все праздничные дни к племяннице, и что уборщица будет приходить ежедневно, проветривать квартиру, вытирать пыль и забирать почту.
На следующий день Эмми улучила минутку и написала кратенькое благодарственное письмо Сэнди. Их самолет улетал в полночь; к вечеру Эмми закончила сборы, разделалась со всеми делами и внезапно решила пойти в театр, сообразив, что увидит пьесу Дуга в последний раз.
Перед Рождеством билеты на любые представления обычно идут нарасхват; но с постановкой Дуга так не случилось. Партер был полон примерно на треть, но Коррина играла так, точно был аншлаг, зрители толпились в проходах, и она не имела права их разочаровывать – ни одного, ни на миг! Эмми любовалась тем, как грациозно она движется, как тонко чувствует паузу, и чувствовала, что начинает относиться к этой женщине с большим уважением.
Да, Томас Такер был прав – Коррина действительно очаровательна! Теперь Эмми понимала, что нашел в ней Гил Сэнфорд. У него было достаточно денег, чтобы обеспечивать себя, хотя он никогда не жил в роскоши; но женитьба означала бы для него немалые расходы. Однако, глядя на блестящую игру актрисы, Эмми видела, что эта женщина способна была разжечь в Гиле истинную страсть. Дуг написал для нее хорошую роль, и Коррина провела ее великолепно. Ее несколько раз вызывали на сцену, да и сама Эмми хлопала до тех пор, пока у нее не заболели ладони. Затем Коррина вывела на сцену остальных актеров и грациозным жестом представила их публике; в конце процессии был и юный Томас. Эмми снова подумала о том, что он не по возрасту умен и проницателен.
Она подождала, пока зрители разойдутся, и поднялась за кулисы. Швейцар узнал ее и молча пропустил. Рабочие сцены разбирали декорации. Эмми всегда казалось, что закрытию спектакля должна сопутствовать тоска; но впереди была рождественская неделя, и за кулисами царило радостное предпраздничное оживление.
Эмми подошла к грим-уборной Коррины, постучала и услышала: "Войдите!"
Первым, что она увидела, было ярко освещенное трюмо – и в нем лицо Коррины с округлившимися от удивления карими глазами. На лицо актрисы был нанесен театральный крем для снятия грима, темные волосы были убраны под полотенце, еще одно полотенце лежало на плечах поверх алого халата.
– Ой, мисс Ван Сейдем! Как мило, что вы зашли! Ну, как вам сегодняшний спектакль?
– Вы были неподражаемы, – искренне ответила Эмми.
Лицо Коррины потеплело:
– Знаете... когда в зале мало публики, я всегда стараюсь отблагодарить людей за то, что они пришли....
– Вам это удалось.
Коррина приложила к щеке салфетку.
– Я слышала, Дуг собирается на Рождество к вам во Францию?
Ну надо же, ядовито подумала Эмми, все все слышат! Она молча кивнула.
– Я рада, – продолжала Коррина. – Ему в последнее время приходилось несладко. – Она промокнула крем, выбросила салфетку и медленно произнесла: – Мне ужасно горько за его жену. – Ее глаза в зеркале встретили взгляд Эмми. – Я, правда, любила Гила – по-своему. То есть... Видите ли, мне кажется, Гил любил меня больше, чем я его. Впрочем, нет, не так. Не знаю, как объяснить. Наверное, мы еще могли быть счастливы... А теперь... Но вы видите, у меня есть моя работа. Это большое утешение.
Эмми чувствовала, что ее восхищение этой женщиной растет с каждой минутой. Коррина больше не играла оскорбленную герцогиню, а вела себя просто, искренне и очень мило.
Коррина взяла свежую салфетку.
– Это был ужасный удар. Он же был в тот самый день на репетиции. Ну, вы знаете все это. И он действительно сказал мне, что собирается к Дугу, взять какие-то бумаги или что-то в этом роде. Но на самом деле он, конечно же, шел к... к ней. Он не говорил мне ни об этой записке, ни о... Простите. Мне не хотелось причинять вам боль. Не нужно было говорить об этом. Когда вы уезжаете?
– Сегодня. – Эмми поглядела на часы и встала. – Мне пора домой, за Джастином – и в аэропорт. Просто мне очень хотелось перед отъездом еще раз увидеть спектакль.
– Надеюсь, вы хорошо проведете праздники. Я, правда, рада, что Дуг будет с вами. Было бы ужасно, если бы он встречал Рождество один, в то время как его жена... Ох, извините меня, я опять о ней заговорила... – Коррина встала и посмотрела Эмми в глаза: – Мне очень стыдно, что я была так груба в то утро, но... я была очень расстроена и, пожалуй, немного не в себе. Но все это в прошлом.
– Мне было жаль вас, – правдиво ответила Эмми.
Тут раздался стук, дверь приоткрылась, и показалась голова юного Томаса:
– Ой, я не знал, что вы не одна... Мисс Ван Сейдем! Это вы!
– Я пришла посмотреть спектакль и пожелать вам всем... – Эмми не могла сказать "веселого Рождества", поэтому запнулась и выпалила: – ...доброго Рождества.
Лицо Томаса омрачилось:
– Хорошо бы. Лишь бы не закрыли спектакль и я не остался без работы. Потому что тогда папа упечет меня в какую-нибудь брокерскую контору, а я не умею складывать – честное слово, не умею! И вычитать тоже. Но если он перестанет меня содержать, то... Ладно. Счастливого вам Рождества, мисс Ван Сейдем. Надеюсь, когда вы вернетесь, пьеса еще будет идти.
Значит, Томасу Такеру тоже известно, что она уезжает с Джастином и что Дуг намерен к ним присоединиться... Эмми пожала руки Томасу и Коррине; та простилась с ней дружески и сердечно.
Да, думала Эмми в такси по пути домой, она явно недооценила Коррину. Томас был прав: в этой женщине есть гораздо большее, чем может показаться, когда видишь ее в роли – в любой роли.
Когда Эмми подъехала к дому, машина уже ждала, вещи были уложены, а Джастин, не глядя на часы, с довольным видом попивал виски с содовой.
Все – Агнес, лифтер, швейцар, портье – все пожелали Эмми и Джастину счастливого Рождества, и такси помчало их в аэропорт. Как ни странно, они успели вовремя, и самолет тоже отправлялся без опоздания. Сделав одну пересадку в Орли, они наконец приземлились в Ницце, и взорам их открылся ослепительный – золото на голубом – Лазурный берег.
Повсюду огромными пурпурными пятнами цвели бугенвиллеи; у гостиницы пестрели анютины глазки; сквозь высокие окна комнаты Эмми лился щедрый солнечный свет. Сверкающее море переливалось всеми оттенками синевы; волны ласково омывали берег, унося с собой мелкие камешки и обтачивало их, возвращая еще более гладкими и блестящими – и так было с незапамятных времен...
Эмми воспряла духом, прогуливаясь из конца в конец Английской набережной и вдыхая целительный ароматный воздух. Она снова начала с радостью предвкушать завтрашний день и даже следующий час. Такого не было с ней давно – с того самого момента, как она вошла в дом Дианы и увидела убитого человека... Она не позволяла себе думать о том, что Диана встретит Рождество в тюрьме – и, возможно, так будет еще долгие, долгие годы...
Джастин тоже расцвел. В первый же день он нашел магазин, где можно было рассчитывать на ежеутреннюю свежую фиалку, а также обзавелся новыми приятелями – партнерами по бриджу. Иногда он гулял с Эмми. Она чувствовала себя так, словно выздоравливала после долгой, тяжелой болезни.
– Живи нынешней минутой, Эмми, – сказал ей как-то Джастин. – Живи настоящим. Это – единственное, в чем человек может быть уверен. Ой, – воскликнул он, глянув на часы, – настало время сыграть партию-другую в бридж. Ты ведь не будешь скучать без меня?
– Нет.
Но четыре светлых, ярких дня пролетели быстро, и день Рождества и прилета Дуга надвигался с пугающей неотвратимостью. Эмми охватила смутное, тревожное чувство; как ни гнала она его, оно возвращалось вновь. В тот самый день, рано утром, она купила обоим мужчинам подарки – по берету и по шарфу; а после обеда они с Джастином отправились в аэропорт – встречать Дуга.
Эмми сразу же, не дожидаясь вечера, отдала Джастину его берет и шарф – в их семье было принято обмениваться рождественскими подарками прямо с утра. Джастин пришел в восторг и радовался, как ребенок; его, в отличие от Эмми, не терзали тревожные предчувствия. Собираясь в аэропорт, он облачился в синее пальто, просторные серебристо-серые брюки и замшевые туфли того же цвета, лихо заломил новый берет набок и выглядел немыслимо молодо – хотя по-прежнему напоминал денди эпохи Эдуардов.
Дуг бежал им навстречу, перебросив пальто через руку:
– Как здесь здорово!
Он легонько чмокнул Эмми в щеку и пожал руку Джастину. Едва они сели в такси, как тревога Эмми бесследно испарилась: муж ее сестры вел себя непринужденно, естественно, бурно восторгался морем, рассказывал, какая ужасная погода – беспрерывные метели – стояла все эти дни в Нью-Йорке...
Вечером, после ужина с шампанским (Джастин всегда заказывал его, будучи в радужном расположении духа), Дуг вручил им подарки: еще один шикарный шарф, при виде которого у Джастина загорелись глаза, и крохотную золотую брошку для Эмми в форме четырехлистного клевера.
– Я знаю, у тебя море драгоценностей, – робко произнес он, – но я подумал, что, может быть, эта безделушка...
– Мне очень нравится, – просто сказала Эмми, поблагодарила его – и вдруг вспомнила о подарке Сэнди, золотой танцовщице. А она ведь за все эти дни не отправила ему даже открыточки...
Но ужин прошел прекрасно. Потом они гуляли по набережной, где с одной стороны горели и переливались разноцветные огни Ниццы, а с другой шелестело ночное море, простирающееся до самых берегов Африки. Рождественским утром Эмми и Дуг отправились в церковь, а Джастин хитро заявил, что каменные ступени слишком круты и холодны для его старых косточек; причем выглядел он при этом совсем молодо и бодро.
Всех троих словно опьянил воздух свободы – свободы от дома, от убийства и его последствий. Это длилось целую неделю. Они наняли машину, раскатывали по побережью, куда душа пожелает – и ни разу не встретили знакомого лица. Они ездили вверх-вниз по Ривьере, от Канн до Кап-Фера; они прокатились в Грасс, где воздух был напоен ароматом цветов, которым суждено превратиться в духи... На старом цветочном базаре в Ницце они купили столько цветов, что комната Эмми стала напоминать оранжерею – гвоздики, мимоза, розы, фрезии... В Вилль-Франш, в ресторанчике, они ели рыбу, тушенную в белом вине. Они резвились беззаботно, как дети, – и Эмми чувствовала себя предательницей по отношению к Диане. Она знала, что Дуг пишет жене; однажды он сказал, что передал Ди привет от нее. Однако сам он не получал от нее писем, а если и получал, то Эмми не знала об этом, потому что Дуг взял за правило самолично забирать по утрам почту, состоявшую, главным образом, из рождественских открыток.
В канун Нового Года они отправились потанцевать. Эмми надела единственное взятое с собой нарядное платье из белого шифона, с еле заметным светло-зеленым оттенком, – и с вызовом, словно тетушка Медора в этот миг наблюдала за ней, приколола к плечу брошку – четырехлистный клевер. Дуг сразу заметил это, и глаза его засияли. Он сказал, что платье Эмми похоже на белую сирень – это был единственный комплимент, который он себе позволил.
Когда Дуг пригласил Эмми на танец, ее укололо какое-то нехорошее предчувствие;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34