– Гражданочка, ваши права! – уже с металлом в голосе потребовал автоинспектор и опустил взор с небес на землю. В глазах мелькнуло удивление, планшетка сама собой перестала раскачиваться, да и сам лейтенант потускнел, хотя по инерции сухо повторил: – Ваши права!
Ситуация чеховского «Хамелеона» повторилась на изгибе асфальтовой дороги, которая, поднималась вверх, к Воскресенской церкви, а далее вела к дачам, озерам и сосновым борам. Бедный автоинспектор смотрел на длинную юбку, на пробковые платформы босоножек, а видел известный всей городской автоинспекции номер «Жигулей» 00-07 РОГ и, конечно, узнал машину и владелицу, которая была родной дочерью Ивана Ивановича Карцева, первого заместителя председателя облисполкома, шефа органов милиции. Лейтенанту было известно, что между автоинспекторами существовало молчаливое соглашение не останавливать «Жигули» 00-07 РОГ, если не случалось ничего страшного, уголовного, и сейчас, краснея и переступая с ноги на ногу, он не знал, что делать.
Он вытер рукой с нацепленным на нее жезлом вспотевший подбородок.
– Прошу предъявить права, товарищ… Карцева… – невнятно бормотал он.
Взбешенный Игорь Саввович подошел к жене, как в запертую дверь, постучал в согнутую и напряженную от усилий спину.
– Светлана, немедленно предъяви права…
– Игорь, это ты? – послышался из-под капота удивленный голос Светланы Ивановны, но и после этого она не распрямилась. – Секундочку, еще одну секундочку… Сейчас надену!
Пожалуй, прошло не менее десяти минут с тех пор, как Светлана Ивановна, не удосужившись съехать на обочину, начала возиться в моторе. Пятьдесят, а может быть, и больше машин застопорили за это время на асфальтовом подъеме к Воскресенской церкви, и остывал в самосвале цементный раствор, и, может быть, опаздывали едущие к обеду в автобусе ребятишки из лагеря «Ромь», и, конечно, выходили из графика работы автобазы, строительства, опаздывали в субботний день на отдых владельцы личных машин.
– Готово! Сделала! – вдруг раздался радостный вопль, и Светлана Ивановна распрямилась. – Надела все-таки, ай да я, ай да молодец!
Овальное маленькое лицо жены вставлено в рамку из густых рыжих волос естественного цвета, кожа, не знавшая косметики, бесшабашно загорела, выпуклый подбородок торчал задорно, как кукиш, но главными в лице были глаза – детские, наивные, безупречно доверчивые.
– Юбка-то пропала! – высоко поднимая юбку, словно вокруг никого не было, а стоял рядом только муж, снова воскликнула Светлана. – Юбка-то не отстирается, ой, мамочка!
– Товарищи! – громко сказал Игорь Саввович. – Сейчас машина уйдет на обочину! Простите! Светлана, садись за руль…
Пока жена ставила машину на обочину, Игорь Саввович подошел к потному автоинспектору, сурово посмотрел в его растерянные глаза.
– Машина числится за мной, лейтенант, – сказал он. – Жена ездит по доверенности… Ее надо наказать! Если вы не проколете Светлане Ивановне дырку в талоне, пожалуюсь на вас полковнику Сиротину. Будет скандал!
Игорь Саввович не узнал, чем все кончилось. Увидев глаза лейтенанта, он устало улыбнулся и пошел вверх по той самой тропинке, которую за десятилетия протоптал Сергей Сергеевич Валентинов. Тропка была узкая, ровная, твердая, думалось, что ее пробивал человек уравновешенный, сильный и настойчивый. Когда показались густые деревья, окружавшие дом Валентинова, когда открылась взору вся Воскресенская церковь, Игорь Саввович повернулся лицом к реке Роми. Было красиво и воздушно. Солнце за это время, оказывается, забралось за небольшое, но толстое облако, отчего маковка церкви потухла, а лежащий внизу город, напротив, приобрел рельефность. Потемнение на городские шумы, конечно, повлиять не могло, но, честное слово, казалось, что звуки тоже обрели четкость, рельефность. Бодренько прозвенел трамвай, на реке устало гуднул небольшой пароход, в городском саду – километра три от дома Валентинова – играл оркестр и – совсем невероятное – слышался гул турбин подваливающего к ромской пристани винтового парохода «Салтыков-Щедрин».
На лице Игоря Саввовича лежала тусклая полуулыбка, которую при желании можно было принять за улыбку необременительной вежливости хорошо воспитанного человека; глаза тоже были тусклыми и пустыми, точно человек хотел спать и мысли уже покидали его большую тяжелую голову, и в каждой линии тренированного тела читалось тоже сонное равнодушие. Он казался человеком, которого одинаково трудно представить смеющимся или разгневанным, тоскливым или восторженным, сосредоточенным или отрешенным.
«Похоже на вечер! – подумал Игорь Саввович, вынимая из кармана батистовый носовой платок. – Воздух легко проводит звуки, а это бывает чаще всего вечером…» После этого он перестал дышать, чтобы было легче разобраться, как сейчас живется на белом свете Игорю Саввовичу Гольцову, стоящему в ста метрах от дома родного отца. Жилось плохо, хотя Игорь Саввович понемножку привыкал к такой жизни, когда с утра и до вечера, а иногда и бессонными ночами грудь, словно когтями, раздирает непонятный, ничем не объяснимый страх, когда сердце ноет и всякая четкая о самом себе мысль отдается в сердце тоненьким болезненным уколом. Второй год пошел, как жизнь Игоря Гольцова сделалась непрерывной мукой, страхом перед неизвестностью – самым жутким страхом. Никто в этом мире не знал, что Игорь Саввович панически боится выходить из дома, что в каждом встречном на улице видит опасность, что необъяснимый страх терзает его столько часов в сутки, сколько он не спит. Взорвется ли остров Мадагаскар, потеряет ли Игорь Саввович двадцать пять рублей или попадет под автомобиль – было равнозначным, одинаково страшным; и никакие самоуговоры не помогали, да и беды-то он не боялся. Попаду под автомобиль – смерть не страшна, когда страшней жизнь; потеряю двадцать пять рублей – какая чушь и блажь; взорвется Мадагаскар – милый мой, иди к врачу!
Макушка Воскресенской горы густо заросла соснами, елями, черемухами, рябинами и даже два кедра – старых и кособоких – торчали посередке. Всякий раз, поднявшись на Воскресенскую гору, Игорь Саввович испытывал такое одиночество, какого не испытывал в самой глухой тайге. Это, наверное, происходило от мгновенной смены городского пейзажа на… таежность. Послышалось беличье царапанье по кедровому стволу, свистнул неосторожный бурундук, верещали птицы. «Надо идти к Валентинову!»
Город внизу пошумливал, оркестр в городском саду играл «Журавли», а над головой Игоря Саввовича, над маковкой Воскресенской церкви, продолжался обеденный круговорот ласточек, так как купола церкви, как утверждал Валентинов, притягивали к себе полки комаров и мошек.
* * *
Дом главного инженера Валентинова был построен давно, в середине девятнадцатого века, лет через двадцать после событий на Сенатской площади. Дело в том, что прапрадед Сергея Сергеевича Валентинова был декабристом, другом декабриста Батенькова, именем которого в Ромске назван мост через реку Ушайку. Именем Валентинова в городе никакие сооружения и места названы не были, но историки установили, что декабрист Валентинов по делу именовался не Валентиновым, а носил другую фамилию, до сих пор не установленную, Валентиновым же сделался после Сенатской площади, женившись на некой Валентине Крамской. Следы ее биографии были тоже утеряны. Историки установили также, что один из сыновей декабриста Валентинова женился на дочери декабриста Батенькова. Судьбе угодно было и второй ветвью соединить потомков двух декабристов и таким образом в Сергее Сергеевиче Валентинове прочно слились две революционные дворянские крови.
Дом поставили, как водилось, из вечных лиственничных бревен, толстых и от времени сделавшихся блестящими, фундамент из-за сибирских зыбучих почв клали из кирпичей, скрепленных яичным белком, подвалы выстлали камнем, редким в Ромске. Откуда привезли, неизвестно. Старожилы Ромска и знатоки деревянного дела утверждали, что спервоначалу дом Валентиновых снаружи ничем изукрашен не был, но в самом начале двадцатого века вдруг начал обрастать деревянной резьбой – петухами, завитушками, кружевными плетенками, фигурками птиц, зверей и рыб. И так это все было ладно исполнено, что в конце пятидесятых годов приехал в Ромск, прослышав о необычном доме, корреспондент столичного журнала. Бойко прибежал к Сергею Сергеевичу Валентинову, развернул блокнот, но через минуту удалился – писать о доме и фотографировать его главный инженер треста Ромоксплав категорически запретил.
У резного крыльца Игорь Саввович остановился, зная, что ни звонить, ни стучать не надо. Мать главного инженера, то есть родная бабушка Игоря Саввовича, несмотря на то, что ни одно окно в сторону крыльца не выходило, каким-то особым нюхом чувствовала приход Игоря Саввовича, хотя, понятно, не знала, что он внук ее, родной внук!.. Так и сейчас. По крыльцу-веранде протопали шаги, послышался низкий старушечий кашель, и на верхней ступеньке – четвертой по счету – возникла Надежда Георгиевна Валентинова с ее ясноглазой и тихой улыбкой, склоненной мечтательно набок головой, всегдашней привычкой держать руки в глубоких карманах фартука.
– Здравствуйте, Игорь Саввович! – особым, неместным говором, как-то по-своему произнося букву «а» и ужесточая окончания многих слов, проговорила Надежда Георгиевна. – Сын давно поджидает вас, а я воду для кофе кипячу…
Он приглядывался, прислушивался, напряженно думал… Нужно было давным-давно выяснить, почему при каждой встрече с Надеждой Георгиевной он чувствовал смятение, состоящее из смеси радости, привычного для него страха, потерянности и еще чего-то непонятного – острого и уж совсем иррационального. Ничего подобного Игорь Саввович при встрече с отцом, то есть Валентиновым, не испытывал. А вот Надежда Георгиевна!
– Проходите, проходите, сударь! – весело говорила бабушка, делая такое движение плечами, словно хотела вынуть руки из карманов, но не могла. – Ну и загорели же вы, голубчик, просто африканский негус… Проходите же, проходите!
Прихожая у Валентиновых была такой, какие до революции, наверное, были в домах удачливых адвокатов или врачей с хорошей практикой. Пахло состарившимся деревом и нафталином, стены были обтянуты не то дубовыми, не то лиственничными панелями, пол устлан прекрасной домотканой дорожкой, которая красиво продолжалась отражением в большом овальном зеркале – такие после революции из особняков перекочевали в театры. На специальной, отдельной полочке лежали многочисленные шляпы хозяина – серые, черные, зеленые, темно-синие; две шляпы странных фасонов были соломенными, одна – канотье. А вот верхней одежды было мало: висели два недорогих плаща, мужской и женский, а так называемых демисезонных пальто в доме не было. Здесь признавали только зимние пальто и летние плащи.
Едва Игорь Саввович и Надежда Георгиевна вошли в переднюю, из кабинета вышел Сергей Сергеевич Валентинов, человек выше среднего роста, с торчащей, как пика, мушкетерской бородкой. Он был в клетчатой пижамной куртке дореволюционного фасона – канты, жгуты, пуговицы величиной с металлический рубль. Седые длинные волосы, по-гоголевски прямые, лежащие на плечах, когда-то были темными, а борода и сейчас кое-где отливала чернью. По старинным приметам, разномастность волос на голове и бороде свидетельствовала о высокой человеческой породе, об избранном происхождении.
– Рад вас видеть, Игорь Саввович! – энергично произнес Валентинов и сделал такой жест, словно предупреждал: «Оправдываться не надо! Уверен, вы пришли бы вовремя, если бы смогли». – Проходите, сделайте милость!
После этого Валентинов привычным и знаменитым, как и он сам, движением заложил руки за спину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68