Ты можешь с легкостью на них ответить или умереть медленной и мучительной смертью. Как хочешь. Но знай: покинешь эту комнату, только выбрав одно из двух.
Толстяк был не таков, как тип в котелке, из которого Святой выколачивал информацию перед этим. В его глазах-бусинках появилась какая-то жесткая решительность, открытый вызов в углах тонких губ, отчаянность зверя, загнанного в угол. Саймон не обратил на это внимания, только мягко осведомился:
– Ты понял меня, прыщ?
И в сердце его была ненависть, личная ненависть, никому другому не понятная. В блеске глаз и мурлыкающем мягком голосе Святого была такая дьявольская жестокость, которую невозможно не ощутить, и толстяк начал шаг за шагом с ужасом отступать от надвигавшегося на него Святого, пока не уперся в стол. Дальше отступать было некуда.
– Надеюсь, милый, ты не думаешь, что я блефую, – продолжал Святой тем же бархатным голосом. – Это было бы очень глупо с твоей стороны. Ты сделал или принимал участие в том, что мне очень не нравится, я всегда категорически возражал против этого; но сейчас я возражаю еще сильнее по личным мотивам, потому что на этот раз дело идет о персоне, которая значит для меня больше, чем ты своим умишком можешь представить. Следишь за ходом моей мысли, жалкая бородавка?
Толстяк метнулся в сторону, чтобы укрыться за столом, но Святой перехватил его. И толстяк не мог отвести взгляда от глаз Святого – этих чистых голубых глаз, обычно полных беззаботного веселья, а сейчас – мрачных и безжалостных.
Святой продолжал:
– Меня не волнует, что ты просто являешься агентом доктора Мариуса... Ага, прямо подпрыгнул! Оказалось, что мне известно больше, чем вы предполагали, так?.. Но и это меня не волнует... Если уж ты связался с такими людьми, то будь готов терпеть последствия. А если считаешь, что игра стоит свеч... Что же, все должно быть справедливо, не так ли?.. Наши разногласия из-за того, что ты участвуешь в деле, которое меня раздражает, а я терпеть не могу, когда меня раздражают... Ну что ты, сынок, не надо!
В руке толстяка появился пистолет, но мгновенно пропал. Это Святой, шагнув вперед, сделал быстрое кошачье движение. Толстяк застонал и выронил пистолет.
– Ах, ты мне руку сломаешь...
– С радостью, мой милый, а потом и шею. Но сначала... – Сжав еще крепче запястье толстяка, Святой опрокинул его на стол, легко удерживая своими невероятной силы пальцами, и тот увидел перед глазами лезвие кинжала. – Когда-то давно, – продолжал Святой бесстрастно, что было хуже гневного крика, – я был на островах Папуа. Однажды в городок, где я находился, из джунглей пришел человек. Это был старатель, тупоголовый и упрямый старатель, который отправился искать золото в места, куда старожилы не ходили и его от этого предостерегали. А в полнолуние его схватили туземцы. Они очень бывают рады, когда им удается схватить белого человека в полнолуние, они любят использовать белых в своих празднествах. Формы развлечений у них примитивные, даже очень. И одно из таких развлечений состоит в том, что у человека вырезают глазные веки. Прежде чем я проделаю эту операцию на тебе, подумай, как она отразится на твоей красоте.
– Господи! – хрипло пробормотал толстяк. – Вы же не можете...
Он попытался сопротивляться, но его держала железная рука. Какое-то время он еще мог двигать головой, но потом Святой прыгнул на стол и навалился на него, зажав коленями голову.
– Не надо так громко кричать, – сказал Святой и, отпустив запястье толстяка, сдавил ему глотку. – В этом доме живут и другие люди, а мне не хотелось бы их тревожить. Давай приступим к нашей маленькой операции... но что я слышу? Я не смогу этого сделать? Извини, но все совершенно наоборот. Прекрасным образом могу это сделать. Я буду очень осторожен, и ты даже не почувствуешь боли в момент операции. Неприятными окажутся только ее последствия. Подумай. Если ответишь на вопросы и вообще станешь вести себя как хороший мальчик, я, возможно, отпущу тебя. Пока ничего не обещаю, но это вполне вероятно.
– Нет...
– Нет, действительно?.. Решил поупрямиться, малыш? Собираешься пожертвовать своими прекрасными веками и медленно ослепнуть? Или хочешь вынудить меня поджаривать твои подошвы на газовой горелке и загонять щепки под ногти? Или применить другие грубые способы, пока не одумаешься? Нет, ты напрасно подвергаешь себя таким болезненным процедурам...
Святой поднял кинжал и начал медленно, острием вниз, опускать его к глазам толстяка. Клинок сверкал словно одинокая звезда; охваченный ужасом толстяк не мог отвести от него взгляд.
– Будешь говорить? – небрежно спросил Святой.
Толстяк снова попытался закричать, и снова железные пальцы вернули этот крик в глотку. Святой опустил кинжал еще ниже, практически коснувшись острием кожи.
Роджер Конвей чувствовал, как капли холодного пота катятся у него по лбу, но не мог произнести ни слова. Он не сомневался в том, что Святой в точности выполнит угрозу, если обстоятельства вынудят. Он знал Святого, видел в сотнях неожиданных ситуаций, в самых разных состояниях духа, но никогда не видел, чтобы правильные черты лица Святого стали невыносимо зловещими, словно высеченными из гранита.
И тогда Роджер Конвей осознал, что до этого воспринимал лишь теоретически и не очень ясно: ярость святых может быть намного опаснее, чем ярость грешников.
Похоже, распростертый на столе толстяк понял, что такой человек, как Саймон Темплер, даже будучи цивилизованным англичанином, в приступе леденящей душу ярости не, остановится ни перед чем. И его вдох превратился в дрожащий стон.
– Так будешь говорить, красавчик? – изысканно вежливо вновь спросил Святой.
– Буду. Я буду говорить, – прохныкал толстяк, – что хотите сделаю. Только уберите свой нож...
Мгновение Святой не шевелился.
Потом медленно, словно в трансе, отвел кинжал в сторону и посмотрел на него с удивлением, словно раньше никогда не видел.
– Очень драматично, – со странной усмешкой заметил он. – И очень отвратительно. Не знал, что во мне это есть.
Затем уставился на толстяка с любопытством; как мог бы в свободную минуту следить за мухой на оконном стекле, вспоминая рассказы о мальчишках, которые обрывали мухам крылья.
Наконец Святой медленно слез со стола и достал портсигар.
Толстяк же скатился со стола, и, когда его ноги коснулись пола, было заметно, что он едва может стоять.
Роджер бесцеремонно толкнул его в кресло, откуда он, ощупывая пальцами свое горло, уставился на длинного, все еще лежащего на полу.
– Не сильно удивляйся, – сказал Роджер. – Последний джентльмен, получивший такой удар, не приходил в себя полчаса, а твой приятель – пока только двадцать минут.
Саймон бросил спичку в камин и повернулся к толстяку:
– Ну-с, послушаем твою песенку, красавчик!
– Что вы хотите знать?
– Прежде всего – что сделали с девушкой, которую похитили сегодня вечером.
– Этого я не знаю.
Сигарета Святого дрогнула в губах, и он глубоко засунул руки в карманы брюк.
– Ты, должно быть, все еще не понял, красавчик, – сладким голосом заметил Святой. – Это не игра, и ты в этом убедишься, если не осознаешь своего положения прежде, чем я успею опять наложить на тебя руки. Если хочешь, я опять приступлю к маленькой хирургической операции. Так что тебе лучше говорить, мне нравится твой голос, он позволит мне забыть о неприятных вещах, которые я должен буду проделать с твоим воистину очаровательным личиком.
Толстяк содрогнулся, поглубже втиснулся в кресло и замахал руками, то ли отгоняя мрачные видения, то ли пытаясь закрыться от взгляда безжалостных голубых глаз.
– Я не знаю! – выкрикнул он. – Клянусь...
– Тогда расскажи мне то, что ты знаешь, крыса, – сказал Саймон, – а потом я заставлю тебя вспомнить и кое-что еще.
Толстяк, подстегнутый страхом, разразился потоком несвязных слов.
Он действовал по инструкциям доктора Мариуса. Это было так: за домом на Брук-стрит в последние сутки установили тщательное наблюдение, он сам был одним из наблюдателей. Вчера вечером видел, как они уезжали, но преследовать автомобиль было не на чем. Двое других, разведывая окрестности, вдруг увидели у дома груженый автомобиль и помчались докладывать об этом.
– Оба? – прервал Святой.
– Оба. Это была ужасная ошибка, за которую они понесут наказание.
– А ты, как я понимаю, будешь награжден? – пробормотал Саймон.
Толстяк вздрогнул и продолжал:
– Одного из них немедленно послали обратно, но машины уже не было. Потом Доктор сказал, что его планы изменились и одного человека хватит для наблюдения за домом, на случай, если вы вернетесь. Этим человеком был я. Германн, – он показал на неподвижную фигуру на полу, – как раз пришел мне на смену. Мы собирались доложить о вашем возвращении.
– Оба?
– Оба.
– Ужасная ошибка, – иронически протянул Святой. – Полагаю, и вы понесете наказание. А?
Толстяк только моргнул.
– Другого, – сказал он, – послали следить за девушкой, приказав не упускать ни одной мелочи, ни одной детали. Мариус ничего не объяснил, но дал понять огромную важность задания. Таким образом, за Патрицией следили до самого Девоншира.
– Похоже, твой хозяин очень не хочет лично со мной встречаться, – угрюмо заметил Святой, – и это разумно с его стороны!
– Мы не можем рисковать...
– Мы?
Саймон, словно сокол добычу, ухватил последнее местоимение.
– Я имею в виду...
– Знаю, что ты имеешь в виду, мой милый, – нежно сказал Святой. – Ты имел в виду не показать, что знаешь больше, чем сказал. Ты не просто наемный бандит, как то насекомое в котелке, на которое мне пришлось наступить. Ты – секретный агент. Это мы понимаем, как и то, что, с каким бы почтением ты ни относился к сохранности своей паршивой шкуры, твой достойный похвалы патриотизм по отношению к твоей стране заставит тебя сопротивляться и лгать так долго, как сможешь. Очень хорошо. Я аплодирую. Но боюсь, что мое одобрение единственного твоего достоинства только этим и ограничится – мысленным похлопыванием по плечу. А потом мы вернемся к нашей реальной личной ссоре. Как ты не можешь сообразить своей костяной головой с немытыми ушами, что я сам боец, и, смею думать почему-то, мой дорогой, я боец получше тебя.
– Я не имел в виду...
– Не лги, – сказал Святой укоризненно-насмешливо, однако за внешней легкомысленностью слышалась леденящая сердце угроза.
– Не лги мне. Я этого не люблю.
Подпиравший стену Роджер выпрямился.
– Положи его снова на стол, старина, – предложил он.
– Я и собираюсь это сделать, – сказал Святой, – если он не выложит все быстрее, чем утка успеет тряхнуть хвостом.
Он немного приблизился к толстяку.
– Ну а теперь ты, отвратительная гадина, слушай меня. Игра кончилась. Ты вляпался, как только произнес это маленькое словечко «мы». А я любопытен. Очень-очень любопытен и любознателен. Я хочу узнать о тебе все – биографию, имя твоей любимой кинозвезды, как играешь в гольф и даже то, заправляешь ли пижамную куртку в брюки, когда спишь, или выпускаешь ее поверх брюк. Я хочу, чтобы ты сам все рассказал о себе. Например, когда Мариус сказал, что его планы изменились и наблюдение за домом можно снимать, не упоминал ли он, что его планы изменились в связи с некой девушкой?
– Нет.
– Ты солгал уже дважды, – сказал Святой. – Когда солжешь в следующий раз, Тебе будет очень больно. Второй вопрос: я знаю, Мариус подстроил так, что девушку одурманили и похитили с поезда до Лондона, – но где она должна быть похищена и куда доставлена?
– Я не... А-а-а-а!
– Я тебя предупреждал, – сказал Святой.
– Вы просто дьявол, – всхлипнул толстяк.
Святой улыбнулся:
– Нет, не совсем. Я обычный человек, который не любит, чтобы ему досаждали. Думаю, это ясно! Конечно, сейчас я очень тороплюсь, и поэтому мои действия могут показаться несколько опрометчивыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Толстяк был не таков, как тип в котелке, из которого Святой выколачивал информацию перед этим. В его глазах-бусинках появилась какая-то жесткая решительность, открытый вызов в углах тонких губ, отчаянность зверя, загнанного в угол. Саймон не обратил на это внимания, только мягко осведомился:
– Ты понял меня, прыщ?
И в сердце его была ненависть, личная ненависть, никому другому не понятная. В блеске глаз и мурлыкающем мягком голосе Святого была такая дьявольская жестокость, которую невозможно не ощутить, и толстяк начал шаг за шагом с ужасом отступать от надвигавшегося на него Святого, пока не уперся в стол. Дальше отступать было некуда.
– Надеюсь, милый, ты не думаешь, что я блефую, – продолжал Святой тем же бархатным голосом. – Это было бы очень глупо с твоей стороны. Ты сделал или принимал участие в том, что мне очень не нравится, я всегда категорически возражал против этого; но сейчас я возражаю еще сильнее по личным мотивам, потому что на этот раз дело идет о персоне, которая значит для меня больше, чем ты своим умишком можешь представить. Следишь за ходом моей мысли, жалкая бородавка?
Толстяк метнулся в сторону, чтобы укрыться за столом, но Святой перехватил его. И толстяк не мог отвести взгляда от глаз Святого – этих чистых голубых глаз, обычно полных беззаботного веселья, а сейчас – мрачных и безжалостных.
Святой продолжал:
– Меня не волнует, что ты просто являешься агентом доктора Мариуса... Ага, прямо подпрыгнул! Оказалось, что мне известно больше, чем вы предполагали, так?.. Но и это меня не волнует... Если уж ты связался с такими людьми, то будь готов терпеть последствия. А если считаешь, что игра стоит свеч... Что же, все должно быть справедливо, не так ли?.. Наши разногласия из-за того, что ты участвуешь в деле, которое меня раздражает, а я терпеть не могу, когда меня раздражают... Ну что ты, сынок, не надо!
В руке толстяка появился пистолет, но мгновенно пропал. Это Святой, шагнув вперед, сделал быстрое кошачье движение. Толстяк застонал и выронил пистолет.
– Ах, ты мне руку сломаешь...
– С радостью, мой милый, а потом и шею. Но сначала... – Сжав еще крепче запястье толстяка, Святой опрокинул его на стол, легко удерживая своими невероятной силы пальцами, и тот увидел перед глазами лезвие кинжала. – Когда-то давно, – продолжал Святой бесстрастно, что было хуже гневного крика, – я был на островах Папуа. Однажды в городок, где я находился, из джунглей пришел человек. Это был старатель, тупоголовый и упрямый старатель, который отправился искать золото в места, куда старожилы не ходили и его от этого предостерегали. А в полнолуние его схватили туземцы. Они очень бывают рады, когда им удается схватить белого человека в полнолуние, они любят использовать белых в своих празднествах. Формы развлечений у них примитивные, даже очень. И одно из таких развлечений состоит в том, что у человека вырезают глазные веки. Прежде чем я проделаю эту операцию на тебе, подумай, как она отразится на твоей красоте.
– Господи! – хрипло пробормотал толстяк. – Вы же не можете...
Он попытался сопротивляться, но его держала железная рука. Какое-то время он еще мог двигать головой, но потом Святой прыгнул на стол и навалился на него, зажав коленями голову.
– Не надо так громко кричать, – сказал Святой и, отпустив запястье толстяка, сдавил ему глотку. – В этом доме живут и другие люди, а мне не хотелось бы их тревожить. Давай приступим к нашей маленькой операции... но что я слышу? Я не смогу этого сделать? Извини, но все совершенно наоборот. Прекрасным образом могу это сделать. Я буду очень осторожен, и ты даже не почувствуешь боли в момент операции. Неприятными окажутся только ее последствия. Подумай. Если ответишь на вопросы и вообще станешь вести себя как хороший мальчик, я, возможно, отпущу тебя. Пока ничего не обещаю, но это вполне вероятно.
– Нет...
– Нет, действительно?.. Решил поупрямиться, малыш? Собираешься пожертвовать своими прекрасными веками и медленно ослепнуть? Или хочешь вынудить меня поджаривать твои подошвы на газовой горелке и загонять щепки под ногти? Или применить другие грубые способы, пока не одумаешься? Нет, ты напрасно подвергаешь себя таким болезненным процедурам...
Святой поднял кинжал и начал медленно, острием вниз, опускать его к глазам толстяка. Клинок сверкал словно одинокая звезда; охваченный ужасом толстяк не мог отвести от него взгляд.
– Будешь говорить? – небрежно спросил Святой.
Толстяк снова попытался закричать, и снова железные пальцы вернули этот крик в глотку. Святой опустил кинжал еще ниже, практически коснувшись острием кожи.
Роджер Конвей чувствовал, как капли холодного пота катятся у него по лбу, но не мог произнести ни слова. Он не сомневался в том, что Святой в точности выполнит угрозу, если обстоятельства вынудят. Он знал Святого, видел в сотнях неожиданных ситуаций, в самых разных состояниях духа, но никогда не видел, чтобы правильные черты лица Святого стали невыносимо зловещими, словно высеченными из гранита.
И тогда Роджер Конвей осознал, что до этого воспринимал лишь теоретически и не очень ясно: ярость святых может быть намного опаснее, чем ярость грешников.
Похоже, распростертый на столе толстяк понял, что такой человек, как Саймон Темплер, даже будучи цивилизованным англичанином, в приступе леденящей душу ярости не, остановится ни перед чем. И его вдох превратился в дрожащий стон.
– Так будешь говорить, красавчик? – изысканно вежливо вновь спросил Святой.
– Буду. Я буду говорить, – прохныкал толстяк, – что хотите сделаю. Только уберите свой нож...
Мгновение Святой не шевелился.
Потом медленно, словно в трансе, отвел кинжал в сторону и посмотрел на него с удивлением, словно раньше никогда не видел.
– Очень драматично, – со странной усмешкой заметил он. – И очень отвратительно. Не знал, что во мне это есть.
Затем уставился на толстяка с любопытством; как мог бы в свободную минуту следить за мухой на оконном стекле, вспоминая рассказы о мальчишках, которые обрывали мухам крылья.
Наконец Святой медленно слез со стола и достал портсигар.
Толстяк же скатился со стола, и, когда его ноги коснулись пола, было заметно, что он едва может стоять.
Роджер бесцеремонно толкнул его в кресло, откуда он, ощупывая пальцами свое горло, уставился на длинного, все еще лежащего на полу.
– Не сильно удивляйся, – сказал Роджер. – Последний джентльмен, получивший такой удар, не приходил в себя полчаса, а твой приятель – пока только двадцать минут.
Саймон бросил спичку в камин и повернулся к толстяку:
– Ну-с, послушаем твою песенку, красавчик!
– Что вы хотите знать?
– Прежде всего – что сделали с девушкой, которую похитили сегодня вечером.
– Этого я не знаю.
Сигарета Святого дрогнула в губах, и он глубоко засунул руки в карманы брюк.
– Ты, должно быть, все еще не понял, красавчик, – сладким голосом заметил Святой. – Это не игра, и ты в этом убедишься, если не осознаешь своего положения прежде, чем я успею опять наложить на тебя руки. Если хочешь, я опять приступлю к маленькой хирургической операции. Так что тебе лучше говорить, мне нравится твой голос, он позволит мне забыть о неприятных вещах, которые я должен буду проделать с твоим воистину очаровательным личиком.
Толстяк содрогнулся, поглубже втиснулся в кресло и замахал руками, то ли отгоняя мрачные видения, то ли пытаясь закрыться от взгляда безжалостных голубых глаз.
– Я не знаю! – выкрикнул он. – Клянусь...
– Тогда расскажи мне то, что ты знаешь, крыса, – сказал Саймон, – а потом я заставлю тебя вспомнить и кое-что еще.
Толстяк, подстегнутый страхом, разразился потоком несвязных слов.
Он действовал по инструкциям доктора Мариуса. Это было так: за домом на Брук-стрит в последние сутки установили тщательное наблюдение, он сам был одним из наблюдателей. Вчера вечером видел, как они уезжали, но преследовать автомобиль было не на чем. Двое других, разведывая окрестности, вдруг увидели у дома груженый автомобиль и помчались докладывать об этом.
– Оба? – прервал Святой.
– Оба. Это была ужасная ошибка, за которую они понесут наказание.
– А ты, как я понимаю, будешь награжден? – пробормотал Саймон.
Толстяк вздрогнул и продолжал:
– Одного из них немедленно послали обратно, но машины уже не было. Потом Доктор сказал, что его планы изменились и одного человека хватит для наблюдения за домом, на случай, если вы вернетесь. Этим человеком был я. Германн, – он показал на неподвижную фигуру на полу, – как раз пришел мне на смену. Мы собирались доложить о вашем возвращении.
– Оба?
– Оба.
– Ужасная ошибка, – иронически протянул Святой. – Полагаю, и вы понесете наказание. А?
Толстяк только моргнул.
– Другого, – сказал он, – послали следить за девушкой, приказав не упускать ни одной мелочи, ни одной детали. Мариус ничего не объяснил, но дал понять огромную важность задания. Таким образом, за Патрицией следили до самого Девоншира.
– Похоже, твой хозяин очень не хочет лично со мной встречаться, – угрюмо заметил Святой, – и это разумно с его стороны!
– Мы не можем рисковать...
– Мы?
Саймон, словно сокол добычу, ухватил последнее местоимение.
– Я имею в виду...
– Знаю, что ты имеешь в виду, мой милый, – нежно сказал Святой. – Ты имел в виду не показать, что знаешь больше, чем сказал. Ты не просто наемный бандит, как то насекомое в котелке, на которое мне пришлось наступить. Ты – секретный агент. Это мы понимаем, как и то, что, с каким бы почтением ты ни относился к сохранности своей паршивой шкуры, твой достойный похвалы патриотизм по отношению к твоей стране заставит тебя сопротивляться и лгать так долго, как сможешь. Очень хорошо. Я аплодирую. Но боюсь, что мое одобрение единственного твоего достоинства только этим и ограничится – мысленным похлопыванием по плечу. А потом мы вернемся к нашей реальной личной ссоре. Как ты не можешь сообразить своей костяной головой с немытыми ушами, что я сам боец, и, смею думать почему-то, мой дорогой, я боец получше тебя.
– Я не имел в виду...
– Не лги, – сказал Святой укоризненно-насмешливо, однако за внешней легкомысленностью слышалась леденящая сердце угроза.
– Не лги мне. Я этого не люблю.
Подпиравший стену Роджер выпрямился.
– Положи его снова на стол, старина, – предложил он.
– Я и собираюсь это сделать, – сказал Святой, – если он не выложит все быстрее, чем утка успеет тряхнуть хвостом.
Он немного приблизился к толстяку.
– Ну а теперь ты, отвратительная гадина, слушай меня. Игра кончилась. Ты вляпался, как только произнес это маленькое словечко «мы». А я любопытен. Очень-очень любопытен и любознателен. Я хочу узнать о тебе все – биографию, имя твоей любимой кинозвезды, как играешь в гольф и даже то, заправляешь ли пижамную куртку в брюки, когда спишь, или выпускаешь ее поверх брюк. Я хочу, чтобы ты сам все рассказал о себе. Например, когда Мариус сказал, что его планы изменились и наблюдение за домом можно снимать, не упоминал ли он, что его планы изменились в связи с некой девушкой?
– Нет.
– Ты солгал уже дважды, – сказал Святой. – Когда солжешь в следующий раз, Тебе будет очень больно. Второй вопрос: я знаю, Мариус подстроил так, что девушку одурманили и похитили с поезда до Лондона, – но где она должна быть похищена и куда доставлена?
– Я не... А-а-а-а!
– Я тебя предупреждал, – сказал Святой.
– Вы просто дьявол, – всхлипнул толстяк.
Святой улыбнулся:
– Нет, не совсем. Я обычный человек, который не любит, чтобы ему досаждали. Думаю, это ясно! Конечно, сейчас я очень тороплюсь, и поэтому мои действия могут показаться несколько опрометчивыми.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29