Али-Бабай ушел за кулисы вовсе не из-за того, что опасался за свою жизнь. Он легко мог отправить на тот свет всех своих недоброжелателей хотя бы при помощи банальнейшего крысиного яда. Нет, не страх толкнул его на труднообъяснимый с точки зрения человеческой логики поступок, а женщины.
До прихода незваных гостей он довольно легко управлялся с гаремом – его жены философски относились к тому, что имели. У всех них были весомые причины не стремиться на волю.
Старшая жена, Гюльчехра, сбежала к нему из ближайшего кишлака. Муж, бедный дехканин, заставлял ее работать денно и нощно за кусок лепешки и касу жиденького шурпо. Возвратись она в кишлак, ее забили бы камнями.
Камилю, Зухру и Ниссо он, перед тем, как скрыться под землей, купил за большие деньги в дальних кишлаках. Теоретически они могли бы вернуться к своим родителям, но тем бы пришлось возвращать калым.
Лейлу-мужеубийцу Али-Бабай нашел невдалеке от караванной тропы, нашел полумертвой от изнеможения и голода; Муххабат (Мухтар), бывшая проститутка, появилась в штольне последней. Любвеобильный араб выменял ее у бандита, скрывавшегося в горах от правосудия, за автомат и пару рожков к нему.
Но главное, что удерживало жен подземного араба в подземелье – это то, что в округе они считались женами красноглазого дьявола. Бесплодными женами-колдуньями, ворующими детей и насылающими на благополучные семьи бедность и раздоры. Они твердо знали – уйди они в свет, их неминуемо забили бы насмерть в первом же кишлаке или летовке.
В первые месяцы жизни в подземелье женщинам пришлись несладко. Особенно тяжело переживали они неспособность супруга приносить жизнеспособное потомство. Но со временем все образовалось (благо превосходного опиума у подземного араба было предостаточно), а когда у Лейлы родился и выжил уродливый, но мальчик (названным отцом Рустамом), стало и вовсе не до уныния.
Все неприятности начались с Гюльчехры. Али-Бабай миловал эту женщину бальзаковского возраста раз в полгода, не чаще, и она, оказавшись в обществе крепких мужчин, не могла сдержаться, и при первой же возможности спровоцировала Баклажана на сексуальный контакт.
Муж принудил ее к самосожжению не за измену. Будучи незлобивым человеком, Али-Бабай решил простить старшую жену, так как питал к ней добрые, если не сыновние чувства. Но эта не по-восточному невыдержанная женщина, оказавшись наедине со сводными родственницами, немедленно сообщила им о выдающихся сексуальных особенностях Баклажана (восторженно покачивая головой и показывая руками). Мухтар, крайне неодобрительно относившаяся как к старшинству Гюльчехры, так и к полигамному браку, "накапала" мужу, и тому ничего не оставалось делать, как сунуть старшей жене в руки кумган с керосином. Тело бедной женщины не успело остыть, как Мухтар принялась сводить счеты с любимицей Али-Бабая Зухрой. Отозвав мужа в музыкальную комнату, она рассказала, какой завистью сияли глаза этой женщины в тот момент, когда Гюльчехра повествовала о чудовищно сильном оргазме, вызванным нестандартно большим пенисом Баклажана.
– Ты врешь, женщина... – выдавил Али-Бабай, чувствуя, что почва уходит у него из-под ног.
– Я никогда не вру, особенно тебе, – ответила Мухтар, пристально взглянув в растерянные глаза мужа. – И ты, я думаю, убедишься в этом в ближайшие часы.
– Каким образом?
Женщина, умевшая добиваться своего, ответила не сразу. Взяв в руки дутар, она сотворила несколько заунывных аккордов и лишь затем сказала печальным голосом:
– Я не знаю женщин, не знаю Зухры, если сегодня ночью ее не будет у прутьев зиндана.
– Сегодня ночью ее не будет у прутьев зиндана, потому что сегодня ночью она будет спать со мной, – нашелся Али-Бабай, как истинный мужчина не желавший ничего знать о шашнях любимой женщины.
– Ну, спи, если хочешь, – ухмыльнулась Мухтар, вновь принявшись играть на дутаре гимн Саудовской Аравии. – Ты можешь оставить все, как есть, ты можешь убить Баклажана, ты можешь убить меня, но твоя любимая Зухра останется самой собой. И когда ты, взбудораженный любовью, будешь ласкать ее снаружи и изнутри, она будет мечтать об этом мужчине, живом или мертвом, не важно.
Али-Бабай слушал свою любимую мелодию и видел Зухру в объятиях Баклажана. Представив, как вожделенно его фаворитка проводит шелковой ладошкой по лошадиному члену пришельца, он вскочил на ноги и заорал, сотрясая своды подземелья:
– Скажи этой похотливой ослице, что сегодня ночью я буду спать с тобой!!!
* * *
Мухтар хорошо знала женщин, в число которых, увы, входят и любимые жены. Как только Али-Бабай уединился с ней в одной из "любовных" комнат, Зухра, забыв накинуть чадру, побежала к зиндану. Араб, весь истерзанный ревностью, пошел за ней. И смог видеть, как его возлюбленная завлекает Баклажана ключом от темницы.
– Хотеть килюч? Хотеть? – говорила она, похотливо поигрывая то крутыми бедрами, то круглыми плечами.
– Хотеть, хотеть! – в один голос ответили жрецы "Хрупкой Вечности".
– Тогда я смотреть твой пиписка, – ткнула женщина шелковым пальчиком под живот Баклажана.
– Не стыдись, Кеша, – мягко улыбнулся Полковник соратнику. – Это нужно для дела, для нашего дела. – И вообще, будь мужчиной, посмотри, как она животиком играет. Представляю, какой волшебной красоты у нее пупочек.
Баклажан, подпитавшись неколебимостью духа, исходящего из глаз Вольдемара Владимировича, расстегнул ширинку кожаных штанов. Увидев его член, Зухра захлопала в ладоши.
– Посмотрела? – буркнул Баклажан, с отвращением наблюдая, как член помимо его воли тянется к весьма и весьма аппетитной женщине. – Давай теперь ключ, кошатина.
* * *
Али-Бабай убил бы всех сразу, убил бы, если бы не этот ключ. Зухра купила Баклажана ключом от совсем другого замка, ключом, который подсунула ей Мухтар. И подземный араб не нажимал на курок своего скорострельного пистолета, только потому, что хотел насладиться... Нет, не то слово, разве мог он наслаждаться чем-либо в тот момент, момент вероломного предательства своей кровиночки, кусочка свой души, как он ее называл по-арабски в минуты умиления? Он не нажимал на курок своего пистолета только потому, что, будучи артистом в душе, не хотел лишать своей драмы апофеозного акта.
– Я отдавать ключ и ты убегать, – закачала Зухра указательным пальчиком из стороны в сторону. – Нет, сначала ты меня больно-больно трахать!
И положив ключ на камешек неподалеку, торопливо сняла с себя паранджу. Полковник покачал на это головой и ушел, согбенный, в глубину тюремной рассечки.
От того, что случилось дальше, у Али-Бабая опустились руки.
Лампа Зухры, стоявшая в стороне от нее, светила ярко, таинственно и многообещающе. И Баклажану остро захотелось приятных ощущений. Во многом возникновению желания способствовало то, что центры наслаждения его мозга уже несколько недель оставались невозбужденными, а также то, что Зухра разительно отличалась от Гюльчехры, которую он облагодетельствовал только лишь во избежание поллюций.
Да, Зухра была хороша собой... Али-Бабай, спрятавшийся в глубокой нише, ел ее фигуристое тело глазами, он чувствовал ее кожу памятью ладоней, он чувствовал запах ее подмышек памятью обоняния. А Баклажан, забыв обо всем, мял груди, ягодицы, бедра его жены, он целовал ее мягкие, алые губы, плечи, соски, да так страстно, что Зухра не вытерпела и трех минут прелюдии. Взвыв от неизвестных доселе ей ощущений, она повернулась к жрецу бомбы спиной, согнувшись вдвое, уперлась разведенными руками в землю, вжала влажный зад в пространство между прутьями и тут же чуть не разбила голову о землю – так мощно вошел в нее член Баклажана.
Оглушенный их криками, задавленный ощущением своей мужской неполноценности, Али-Бабай поднял пистолет... но выстрелить не смог. Не смог и не потому, что Чернов приказал никого не убивать...
* * *
Мухтар предполагала, что муж не сможет убить своей любимицы, и затаилась, играя роль преданной жены и верной подруги. Некоторое время Али-Бабай ходил как во сне, ходил, не поднимая глаз на Зухру, и все более и более попадал под влияние Мухтар. После смерти Полковника и Баклажана и особенно после того, как стало ясно, что незваные гости все же пробьются на свободу, коварная женщина стала опасаться, что не успеет расправиться с соперницами до их ухода или то того, как они перебьют друг друга. И однажды предложила супругу план. Идея выдавать труп одного человека за труп другого, видимо, витала в обедненной кислородом атмосфере штольни, и коварной женщине ничего не стоило впитать ее своим изощренным мозгом.
– Так ты убьешь сразу двух газелей, – шептала истинная женщина. – Накажешь эту бесстыдную распутницу и сможешь проверить чувства Лейлы, Ниссо и Камиллы.
Если бы не последний довод, Али-Бабай не стал бы разыгрывать спектакля, как он думал, с трупом Баклажана. Но после того, как он собственными глазами увидел, как любимая жена отдается первому встречному, ему было крайне необходимо доказать себе (да и Мухтар), что Зухра – это единственный моральный уродец в его семье.
Само собой разумеется, он доказал обратное. Он доказал то, что до него было доказано всеми когда-либо жившими мужчинами. Расчет Мухтар оказался верным. Оставшись без мужа, Ниссо и Лейла не преминули воспользоваться открывшейся сексуальной свободой. И были жестоко наказаны подземным арабом.
После самосожжения Ниссо у Зухры осталась последняя соперница – Камилла. Али-Бабай не захотел поставить точку в затянувшемся семейном конфликте. Отказавшись убить несовершеннолетнюю жену, свою нежную розочку, он, смятенный случившимся, ушел в тайный бункер. Мухтар, посмеявшись вслед малодушному супругу, без колебаний сократила его многоточие до одного знака. Подозвав к себе пальчиком Камиллу, сидевшую в слезах над обгорелым трупом Ниссо, она сказала:
– Вперед, девочка! Твой муж приказал тебе убить этих неверных.
И, вложив пистолет в детскую руку, бросилась за супругом, дабы немедленно улучшить его настроение своим услужливо-роскошным телом.
4. Опять двадцать пять. – Кучкин подбивает клинья под мою собственность. – 1 (один) доллар по курсу ММВБ. – Дружок, совершенно голый и с белым флагом.
В ящике, который подземный араб вынес из земных глубин, были противопехотные мины. Петляя, сбежав с ним к ручью (в "мертвую" для Баклажана и не досягаемую для пистолета Синичкиной зону), Али-Бабай принялся минировать "свой" берег.
– Смотри, что делает! – неприязненно пробормотал Сашка. – Я ведь минут пять назад подумал, что ночью с той стороны к его берлоге можно подобраться незамеченным! Мажино сраный, если не Маннергейм! У-уважаю засранца!
– Кретин он, а не Маннергейм, – проворчал я – Неужели он думает, что мы ночью в атаку пойдем?
– Он точно не успокоится, пока всех не убьет, – нахмурился Кучкин, продолжая наблюдать за оборонительными работами вероятного противника.
– Чепуха, – не согласился я. – Али-Бабай просто знает, что Баклажан не уйдет отсюда, пока всех не прикончит. Вот и решил укрепить свои границы.
"И я отсюда не уйду, пока со всеми вами не разберусь..." – подумала Синичкина, оглянув нас нежным взглядом. Мы с Сашкой прочитали ее мысли и притихли, обдумывая создавшуюся ситуацию. Вспомнив Веретенникова, я прервал паузу:
– Эврика, господа присяжные! Мы все забыли, что Валера сбежал! И сейчас топает в Душанбе. И если он свихнулся не полностью, то через день сюда придут правительственные войска, а туда, я имею виду Поварскую улицу, грамотные саперы. И, значит, ни у Баклажана, ни у Али-Бабая, ни у вас, мадмуазель Синичкина, нет никаких шансов сохранить в тайне местоположение алмазоносной трубки или еще какие-то там ваши тайны.
– Ничего он не сбежал, – ухмыльнулся Кучкин.
– Ты что, темнишь? Видел что-нибудь? – сузила глаза Синичкина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59