Вскоре ко мне подошли Грэг и Викки. Вид они имели утомленный, и я спросил:
— Что, поднадоело?
Но Викки объяснила, что дело не в этом — просто не хватает сидячих мест. Они сделали ставку еще в первом забеге, но проиграли, и лишь третий забег принес им победу. Настроение поднялось, но усталость накапливалась.
Кена и Белинды не было видно. Позже я выяснил, что они прошли к финишу, чтобы быть ближе к барьерам. Аннабель отвела своих японцев к выводке — посмотреть участников следующего забега, и я присоединился к ним, не столько из желания помочь, сколько из интереса.
Все трое мне обрадовались, мужчины, пожалуй, даже проявили излишнюю эмоциональность. Я стал для них самым родным представителем Запада. Они надеялись, что я подскажу, какая лошадь выиграет следующий забег, потому что предыдущий они проиграли.
Я долго следовал правилу: выбирай ту лошадь, что наиболее хорошо сложена. Наверное, это было как-то связано с моей новой фамилией. Я внимательно посмотрел выводку и указал на поджарую лошадку с хорошо развитой мускулатурой, которая флегматично ходила по кругу, опустив голову. Японцы поклонились в знак благодарности и побежали делать ставки. Как они сказали, система ставок через букмекеров была для них в новинку. Аннабель спросила, почему я выбрал именно эту лошадь.
— Она хорошо выглядит, — ответил я.
— Так вы разбираетесь в лошадях?
— Когда-то я хотел стать жокеем. Она смерила меня взглядом.
— Надеюсь, бывают жокеи в шесть футов ростом.
Я кивнул.
— Но можно сказать, что я перерос в другом плане.
— В каком?
— В плане полного отсутствия возможности.
— Раньше я безумно любила пони, — понимающе кивая, сказала Аннабель, — но однажды поняла, что жизнь — это гораздо больше, чем просто верховая езда.
Она с ног до головы была одета в черно-белое: черные ботинки и чулки на стройных ножках, клетчатая юбка, свитер с большим отворотом, короткое черное пальто, большой пушистый белый шарф с черной бахромой. Порой ей можно было дать лет шестнадцать, порой в два раза больше. Однако в целом она производила впечатление вполне сведущего в своем деле человека, если только не натыкалась на языковой барьер.
— Вы живете в Лондоне? — спросил я Аннабель.
— На Фулхем-Роуд, если это можно назвать Лондоном. А вы?
— Бездомный.
На меня бросили презрительный взгляд, достойный моего ответа.
— Вы хотите сказать, что ночуете на вентиляционной решетке на Трафальгарской площади?
— А на Фулхем-Роуд, случайно, не найдется подходящей решетки?
Она ответила взглядом, который ясно говорил, что игра зашла слишком далеко. Я же подумал, что если всерьез не начну искать, где можно преклонить голову, чудесная теплая решетка, через которую из подземных туннелей поднимается горячий воздух, будет представлять для меня определенный интерес. В студенческие годы мне случалось несколько раз проводить в столице ночь без конкретного ночлега, но сейчас я, пожалуй, был староват для этого.
Японцы вернулись, радостно размахивая билетами, и все вместе мы поднялись на трибуну, чтобы полюбоваться нашей лошадкой. Она продержалась до последнего барьера, на котором кувыркнулась через голову — только копыта в воздухе мелькнули.
Я извинился. Они сказали, что тут нет моей вины. Лошадь поднялась на ноги и без всадника помчалась галопом вдоль трибун. Казалось, она была готова, не переводя дыхания, сделать еще два круга. Японцы сунули свои, теперь уже бесполезные билеты вместе с обманутыми надеждами в карман и решили, что в следующий раз они спустятся прямо к ограде, как делали другие зрители. Я собирался было сказать, что пойду с ними, как вдруг заприметил Кена, который в одиночестве медленно шел, то и дело заглядывая в свою программку, и наконец остановился в нерешительности.
— Я буду здесь, когда вы вернетесь, — быстро сказал я на двух языках, — а сейчас мне нужно поговорить с одним человеком, прошу извинить.
Я оставил их, едва кивнув на прощание, и поравнялся с Кеном, прежде чем он тронулся с места.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал я.
— Только не о пожаре, — он оторвал глаза от своей программки.
— С глазу на глаз, так, чтобы нам не мешали.
— Но Белинда…
— Если ты хочешь, чтобы я как-нибудь тебе помог, удели мне какое-то время.
— Хорошо, — он принял решение. — Может, зайдем в бар?
Лучше бы мы этого не делали, потому что у самой двери мы столкнулись лицом к лицу с Дж. Роллсом Иглвудом, который как раз выходил, хромая, со своей тростью.
— Добрый день, сэр, — сказал Кен.
Я надеялся, что то, как он вздрогнул, заметил я один. Я видел, как в его глазах, словно внезапно налетевшее облачко, мелькнула тревога. Его желание развернуться и убежать было очевидным.
Дж. Ролле замер, вперив в Кена зловещий взгляд.
— Ты убил мою лошадь, — проскрипел он. Кен едва заметно покачал головой.
— Она погибла. Мы не смогли спасти ее.
— Откровенное невежество, и больше я этого не потерплю!
Я пользовался возможностью рассмотреть Иглвуда вблизи. Этот худой, седоволосый, со старческими пигментными пятнами человек источал непонятную силу и внушал страх, невольно ассоциировавшиеся с его именем. Его голос, будто специально предназначенный для подчинения других людей, был жестким и скрипучим, и в нем звучала реальная угроза в адрес ветеринара, который был почти в два раза моложе его.
— До сих пор я терпел тебя лишь потому, что моя внучка была к тебе неравнодушна, — сказал он, — а также из уважения к памяти твоего отца. Но мне пришлось сказать Кэри, чтобы ты больше не подходил к моим лошадям, а не то я передам свои дела в другую клинику. Хотя мне не хотелось бы этого делать после стольких лет. Я так и сказал ему. Настало время прекратить это живодерство.
Кен даже не пытался защищаться. Иглвуд угрожающе кивнул в его направлении, сделал жест тростью, приказывая освободить дорогу, и захромал прочь.
— Вот видишь… — сказал Кен, побледнев и дрожа, как во время пожара. — Я ведь его понимаю. Лошадь, которая погибла в четверг утром, была из его конюшни.
— Со стороны мне показалось, что это не первый неприятный случай.
— Ты прав, не первый. Еще одна его лошадь скончалась на столе около месяца назад, когда я делал ей операцию дыхательных путей. А одна умерла прямо у него в боксе… — В голосе Кена зазвучали теперь уже ставшие знакомыми нотки отчаяния. — Я не допустил ни одной ошибки, я всегда работаю с максимальной осторожностью. Они просто умерли.
— М-м… Почему бы тебе не рассказать обо всех неожиданных смертельных исходах, соблюдая точную хронологию? Назови имена всех владельцев и тренеров, расскажи все, что ты знаешь о них особенного или необычного. Если ты уверен, что все делал правильно, мы должны найти этому другое объяснение.
— Какое объяснение?
— Ведь это могло быть преднамеренное убийство.
— Невозможно. В этом-то вся беда. Я сто раз все перепроверил. Сто раз прокрутил все в голове. Я не мог уснуть… Да и какой смысл было их убивать?
Я вздохнул.
— Давай начнем с перечисления событий.
— Мне потребуются мои записи… — Он запнулся, еще больше помрачнев. — Все мои записи сгорели.
Мы отошли в сторону от двери в бар и остановились у комнаты для взвешивания. Я заметил, как несколько человек покосились на Кена, но решил, что это из-за его расстроенного вида. Однако впоследствии я не раз слышал, как Иглвуд, характерно глядя, делился своим мнением: «…развалить такую фирму…», «…я потерял троих… не может продолжаться». «Интересно, — подумал я, — в какой момент мнение превращалось в клевету?»
— Ты должен перестать докапываться, в чем ты ошибся, — сказал я Кену. — И постарайся поразмыслить, как можно подготовить убийство тех лошадей, которые погибли. Вспомни об игле и нитке, которые ты нашел в кишечнике. То есть подумай обо всех известных тебе способах убийства лошадей.
— Но я… — Он умолк в нерешительности.
— Знание еще не вина, — сказал я. — Знать, как всадить нож между ребер, вовсе не означает совершить преступление.
— Однако, если ты знаешь, как это сделать, всегда можно предположить, что это был именно ты.
— А ты знаешь как.
— Ну… каждый ветеринар знает.
Я посмотрел на его вытянувшееся несчастное лицо с обеспокоенными светлыми глазами и понял, что он не хочет делиться информацией, которая могла звучать как признание. Это были те же сомнения, что и в ночь пожара. «Рано или поздно, он скажет, — подумал я. — Но чем скорее, тем лучше».
У него за спиной я увидел Белинду, целеустремленно пробиравшуюся к нам, и пожалел, что мы не забрались подальше в глубь бара.
— Подумай над перечнем, — напомнил я Кену. — Встретимся завтра рано утром в клинике. Будь один.
— Во сколько?
— В восемь сможешь?
— Ладно… — Он оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю. Белинда была от нас шагах в шести. — Хорошо, в восемь.
— Что восемь? — спросила Белинда, услышав конец фразы.
— Номер восемь в следующем забеге, — объяснил я.
Кен закрыл глаза.
— В чем дело? — спросила Белинда.
— Ни в чем. — Он открыл глаза, улыбнулся и полез за бумажником. — Солнышко, сходи, поставь для меня пятерочку на номер восемь. Ты же знаешь, я не люблю, когда люди видят, как я делаю ставки.
— Восьмой безнадежен, — заявила она.
— Все равно…
— Ладно, но ты сумасшедший.
Она пошла к кассам тотализатора, а Кен тут же спросил:
— Почему ты не хочешь, чтобы она тоже пришла?
— Если ты будешь один, ты расскажешь мне больше и подробнее. А с ней я поговорю в другой раз.
Он подумал и сказал:
— Может, ты и прав. Ты потрясающий врун.
— Я решил, что так будет лучше.
— Все равно, ты меня удивил. Так быстро нашелся!
— Годы практики.
— Надо же.
Когда Белинда вернулась, мы поднялись на трибуну, чтобы посмотреть забег. Ко всеобщему удивлению, номер восемь пришел первым. Трибуны встретили победу безнадежного участника молчанием. А довольная улыбка Кена потухла, когда он узнал, что Белинда поставила его пятерку не на номер восемь, а на фаворита.
— Люди и из-за меньшего разводились, — сказал Кен, стараясь сохранить доброе расположение духа.
— Восьмой никуда не годился, — настаивала Белинда. — Я хотела, чтобы ты выиграл.
Восьмой номер принес целое состояние тотализатору и стал причиной ссоры между обрученными. Я оставил их одних решать возникшую проблему, а сам отправился искать Аннабель. Я нашел ее возле загона, куда она привела своих подопечных.
После двадцатиминутной разлуки мы приветствовали друг друга, как старые друзья. Экспедиция к призовому столбу заставила быстрее забиться наши сердца и явно подняла настроение. Наши японцы оживленно спорили о том, на кого ставить в следующем забеге. А мы с Аннабель смотрели друг на друга, и масса невысказанных вопросов переполняла нас.
Наконец Аннабель задала один из них:
— С кем это вы разговаривали, когда мы вернулись? Какой-то высокий светловолосый молодой человек и норовистая девушка.
— Норовистая?
Она пожала плечами:
— Называйте, как хотите.
— Это Кен Макклюэр и Белинда Ларч. Свадьба через три недели.
Аннабель нахмурилась, но вовсе не из-за того что услышала.
— Он ветеринар?
— Да.
— Ваш друг?
— Я познакомился с ним позавчера и, насколько это возможно, подружился.
Она помолчала, а потом сказала:
— Спасибо, что помогли мне. Но я бы не хотела, чтобы вы совершили ошибку, общаясь с этим ветеринаром. Там, наверху, о нем говорили.
— Кто?
— Директора и распорядители. По крайней мере один из них. Он показал его другим, когда они стояли у окна и выпивали перед обедом. Он сказал, что ваш приятель скоро будет отстранен от практики или что-то в этом роде, так как он убивает лошадей направо и налево, нечестен, вороват и вообще является позором своей профессии.
— Так и сказал?
— Пожалуй, еще покруче. В его словах слышалась какая-то ненависть.
— Правда? — заинтересовался я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Что, поднадоело?
Но Викки объяснила, что дело не в этом — просто не хватает сидячих мест. Они сделали ставку еще в первом забеге, но проиграли, и лишь третий забег принес им победу. Настроение поднялось, но усталость накапливалась.
Кена и Белинды не было видно. Позже я выяснил, что они прошли к финишу, чтобы быть ближе к барьерам. Аннабель отвела своих японцев к выводке — посмотреть участников следующего забега, и я присоединился к ним, не столько из желания помочь, сколько из интереса.
Все трое мне обрадовались, мужчины, пожалуй, даже проявили излишнюю эмоциональность. Я стал для них самым родным представителем Запада. Они надеялись, что я подскажу, какая лошадь выиграет следующий забег, потому что предыдущий они проиграли.
Я долго следовал правилу: выбирай ту лошадь, что наиболее хорошо сложена. Наверное, это было как-то связано с моей новой фамилией. Я внимательно посмотрел выводку и указал на поджарую лошадку с хорошо развитой мускулатурой, которая флегматично ходила по кругу, опустив голову. Японцы поклонились в знак благодарности и побежали делать ставки. Как они сказали, система ставок через букмекеров была для них в новинку. Аннабель спросила, почему я выбрал именно эту лошадь.
— Она хорошо выглядит, — ответил я.
— Так вы разбираетесь в лошадях?
— Когда-то я хотел стать жокеем. Она смерила меня взглядом.
— Надеюсь, бывают жокеи в шесть футов ростом.
Я кивнул.
— Но можно сказать, что я перерос в другом плане.
— В каком?
— В плане полного отсутствия возможности.
— Раньше я безумно любила пони, — понимающе кивая, сказала Аннабель, — но однажды поняла, что жизнь — это гораздо больше, чем просто верховая езда.
Она с ног до головы была одета в черно-белое: черные ботинки и чулки на стройных ножках, клетчатая юбка, свитер с большим отворотом, короткое черное пальто, большой пушистый белый шарф с черной бахромой. Порой ей можно было дать лет шестнадцать, порой в два раза больше. Однако в целом она производила впечатление вполне сведущего в своем деле человека, если только не натыкалась на языковой барьер.
— Вы живете в Лондоне? — спросил я Аннабель.
— На Фулхем-Роуд, если это можно назвать Лондоном. А вы?
— Бездомный.
На меня бросили презрительный взгляд, достойный моего ответа.
— Вы хотите сказать, что ночуете на вентиляционной решетке на Трафальгарской площади?
— А на Фулхем-Роуд, случайно, не найдется подходящей решетки?
Она ответила взглядом, который ясно говорил, что игра зашла слишком далеко. Я же подумал, что если всерьез не начну искать, где можно преклонить голову, чудесная теплая решетка, через которую из подземных туннелей поднимается горячий воздух, будет представлять для меня определенный интерес. В студенческие годы мне случалось несколько раз проводить в столице ночь без конкретного ночлега, но сейчас я, пожалуй, был староват для этого.
Японцы вернулись, радостно размахивая билетами, и все вместе мы поднялись на трибуну, чтобы полюбоваться нашей лошадкой. Она продержалась до последнего барьера, на котором кувыркнулась через голову — только копыта в воздухе мелькнули.
Я извинился. Они сказали, что тут нет моей вины. Лошадь поднялась на ноги и без всадника помчалась галопом вдоль трибун. Казалось, она была готова, не переводя дыхания, сделать еще два круга. Японцы сунули свои, теперь уже бесполезные билеты вместе с обманутыми надеждами в карман и решили, что в следующий раз они спустятся прямо к ограде, как делали другие зрители. Я собирался было сказать, что пойду с ними, как вдруг заприметил Кена, который в одиночестве медленно шел, то и дело заглядывая в свою программку, и наконец остановился в нерешительности.
— Я буду здесь, когда вы вернетесь, — быстро сказал я на двух языках, — а сейчас мне нужно поговорить с одним человеком, прошу извинить.
Я оставил их, едва кивнув на прощание, и поравнялся с Кеном, прежде чем он тронулся с места.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал я.
— Только не о пожаре, — он оторвал глаза от своей программки.
— С глазу на глаз, так, чтобы нам не мешали.
— Но Белинда…
— Если ты хочешь, чтобы я как-нибудь тебе помог, удели мне какое-то время.
— Хорошо, — он принял решение. — Может, зайдем в бар?
Лучше бы мы этого не делали, потому что у самой двери мы столкнулись лицом к лицу с Дж. Роллсом Иглвудом, который как раз выходил, хромая, со своей тростью.
— Добрый день, сэр, — сказал Кен.
Я надеялся, что то, как он вздрогнул, заметил я один. Я видел, как в его глазах, словно внезапно налетевшее облачко, мелькнула тревога. Его желание развернуться и убежать было очевидным.
Дж. Ролле замер, вперив в Кена зловещий взгляд.
— Ты убил мою лошадь, — проскрипел он. Кен едва заметно покачал головой.
— Она погибла. Мы не смогли спасти ее.
— Откровенное невежество, и больше я этого не потерплю!
Я пользовался возможностью рассмотреть Иглвуда вблизи. Этот худой, седоволосый, со старческими пигментными пятнами человек источал непонятную силу и внушал страх, невольно ассоциировавшиеся с его именем. Его голос, будто специально предназначенный для подчинения других людей, был жестким и скрипучим, и в нем звучала реальная угроза в адрес ветеринара, который был почти в два раза моложе его.
— До сих пор я терпел тебя лишь потому, что моя внучка была к тебе неравнодушна, — сказал он, — а также из уважения к памяти твоего отца. Но мне пришлось сказать Кэри, чтобы ты больше не подходил к моим лошадям, а не то я передам свои дела в другую клинику. Хотя мне не хотелось бы этого делать после стольких лет. Я так и сказал ему. Настало время прекратить это живодерство.
Кен даже не пытался защищаться. Иглвуд угрожающе кивнул в его направлении, сделал жест тростью, приказывая освободить дорогу, и захромал прочь.
— Вот видишь… — сказал Кен, побледнев и дрожа, как во время пожара. — Я ведь его понимаю. Лошадь, которая погибла в четверг утром, была из его конюшни.
— Со стороны мне показалось, что это не первый неприятный случай.
— Ты прав, не первый. Еще одна его лошадь скончалась на столе около месяца назад, когда я делал ей операцию дыхательных путей. А одна умерла прямо у него в боксе… — В голосе Кена зазвучали теперь уже ставшие знакомыми нотки отчаяния. — Я не допустил ни одной ошибки, я всегда работаю с максимальной осторожностью. Они просто умерли.
— М-м… Почему бы тебе не рассказать обо всех неожиданных смертельных исходах, соблюдая точную хронологию? Назови имена всех владельцев и тренеров, расскажи все, что ты знаешь о них особенного или необычного. Если ты уверен, что все делал правильно, мы должны найти этому другое объяснение.
— Какое объяснение?
— Ведь это могло быть преднамеренное убийство.
— Невозможно. В этом-то вся беда. Я сто раз все перепроверил. Сто раз прокрутил все в голове. Я не мог уснуть… Да и какой смысл было их убивать?
Я вздохнул.
— Давай начнем с перечисления событий.
— Мне потребуются мои записи… — Он запнулся, еще больше помрачнев. — Все мои записи сгорели.
Мы отошли в сторону от двери в бар и остановились у комнаты для взвешивания. Я заметил, как несколько человек покосились на Кена, но решил, что это из-за его расстроенного вида. Однако впоследствии я не раз слышал, как Иглвуд, характерно глядя, делился своим мнением: «…развалить такую фирму…», «…я потерял троих… не может продолжаться». «Интересно, — подумал я, — в какой момент мнение превращалось в клевету?»
— Ты должен перестать докапываться, в чем ты ошибся, — сказал я Кену. — И постарайся поразмыслить, как можно подготовить убийство тех лошадей, которые погибли. Вспомни об игле и нитке, которые ты нашел в кишечнике. То есть подумай обо всех известных тебе способах убийства лошадей.
— Но я… — Он умолк в нерешительности.
— Знание еще не вина, — сказал я. — Знать, как всадить нож между ребер, вовсе не означает совершить преступление.
— Однако, если ты знаешь, как это сделать, всегда можно предположить, что это был именно ты.
— А ты знаешь как.
— Ну… каждый ветеринар знает.
Я посмотрел на его вытянувшееся несчастное лицо с обеспокоенными светлыми глазами и понял, что он не хочет делиться информацией, которая могла звучать как признание. Это были те же сомнения, что и в ночь пожара. «Рано или поздно, он скажет, — подумал я. — Но чем скорее, тем лучше».
У него за спиной я увидел Белинду, целеустремленно пробиравшуюся к нам, и пожалел, что мы не забрались подальше в глубь бара.
— Подумай над перечнем, — напомнил я Кену. — Встретимся завтра рано утром в клинике. Будь один.
— Во сколько?
— В восемь сможешь?
— Ладно… — Он оглянулся, чтобы понять, куда я смотрю. Белинда была от нас шагах в шести. — Хорошо, в восемь.
— Что восемь? — спросила Белинда, услышав конец фразы.
— Номер восемь в следующем забеге, — объяснил я.
Кен закрыл глаза.
— В чем дело? — спросила Белинда.
— Ни в чем. — Он открыл глаза, улыбнулся и полез за бумажником. — Солнышко, сходи, поставь для меня пятерочку на номер восемь. Ты же знаешь, я не люблю, когда люди видят, как я делаю ставки.
— Восьмой безнадежен, — заявила она.
— Все равно…
— Ладно, но ты сумасшедший.
Она пошла к кассам тотализатора, а Кен тут же спросил:
— Почему ты не хочешь, чтобы она тоже пришла?
— Если ты будешь один, ты расскажешь мне больше и подробнее. А с ней я поговорю в другой раз.
Он подумал и сказал:
— Может, ты и прав. Ты потрясающий врун.
— Я решил, что так будет лучше.
— Все равно, ты меня удивил. Так быстро нашелся!
— Годы практики.
— Надо же.
Когда Белинда вернулась, мы поднялись на трибуну, чтобы посмотреть забег. Ко всеобщему удивлению, номер восемь пришел первым. Трибуны встретили победу безнадежного участника молчанием. А довольная улыбка Кена потухла, когда он узнал, что Белинда поставила его пятерку не на номер восемь, а на фаворита.
— Люди и из-за меньшего разводились, — сказал Кен, стараясь сохранить доброе расположение духа.
— Восьмой никуда не годился, — настаивала Белинда. — Я хотела, чтобы ты выиграл.
Восьмой номер принес целое состояние тотализатору и стал причиной ссоры между обрученными. Я оставил их одних решать возникшую проблему, а сам отправился искать Аннабель. Я нашел ее возле загона, куда она привела своих подопечных.
После двадцатиминутной разлуки мы приветствовали друг друга, как старые друзья. Экспедиция к призовому столбу заставила быстрее забиться наши сердца и явно подняла настроение. Наши японцы оживленно спорили о том, на кого ставить в следующем забеге. А мы с Аннабель смотрели друг на друга, и масса невысказанных вопросов переполняла нас.
Наконец Аннабель задала один из них:
— С кем это вы разговаривали, когда мы вернулись? Какой-то высокий светловолосый молодой человек и норовистая девушка.
— Норовистая?
Она пожала плечами:
— Называйте, как хотите.
— Это Кен Макклюэр и Белинда Ларч. Свадьба через три недели.
Аннабель нахмурилась, но вовсе не из-за того что услышала.
— Он ветеринар?
— Да.
— Ваш друг?
— Я познакомился с ним позавчера и, насколько это возможно, подружился.
Она помолчала, а потом сказала:
— Спасибо, что помогли мне. Но я бы не хотела, чтобы вы совершили ошибку, общаясь с этим ветеринаром. Там, наверху, о нем говорили.
— Кто?
— Директора и распорядители. По крайней мере один из них. Он показал его другим, когда они стояли у окна и выпивали перед обедом. Он сказал, что ваш приятель скоро будет отстранен от практики или что-то в этом роде, так как он убивает лошадей направо и налево, нечестен, вороват и вообще является позором своей профессии.
— Так и сказал?
— Пожалуй, еще покруче. В его словах слышалась какая-то ненависть.
— Правда? — заинтересовался я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47