Само собой, они такое зрелище не пропустят, давай орать, кто во что горазд. Я тогда починкой органов занимался, ползал, что твой паук, по органным трубам, та еще работенка. Но не мог же я подойти к этим парням и сказать, что вообще-то я не меньше ихнего вкалываю. В общем, и без того скверно, а тут еще Беттибар идея осенила: взяла и напялила мне на голову соломенную шляпу, этак набекрень. Я ей говорю: «Пардон, конечно, но вы хоть раз видели, чтобы человек шляпу вот так набекрень носил?» А она мне: «Тебе идет».
В воскресенье был последний день. Мы снимались на верхней палубе, нас возили взад-вперед по гавани, а матросы с этого корабля толпились вокруг и нас разглядывали. Смотрю, два парня пьют пиво «Дикси» прямо из бутылок – ну, таких, с длинным горлышком, – и чую: ждут меня неприятности. Точно, подходят они ко мне, а я должен лыбиться перед камерой, весь с ног до головы в белом костюмчике. Они начали этак чмокать и подсюсюкивать и допытываться, нравятся ли мне мальчики. И тут Беттибар подходит ко мне с кепочкой яхтсмена, а я думаю: «Вот дерьмо, теперь точно влип». Она уже было собралась нахлобучить кепку мне на голову, но я говорю ей: «Пардон», поворачиваюсь к этим придуркам с «Дикси» и предупреждаю их: «Скажете еще одно слово – полетите за борт». Беттибар застывает на месте, хмурится и говорит: «Так, на сегодня хватит. Складывайте вещи». И уводит нас всех на нижнюю палубу.
– А те парни что?
– Ничего. Суденышко идет в порт, мы сходим на берег. Вечером мы вместе идем в «Рузвельт», и в баре она спрашивает: «Это было в мою честь?» Типа, что я выставлялся перед ней. Я говорю: «Нет, это касается только меня и этих парней». «Ясно», говорит она. Допивает, что там у нее в стакане было, смотрит на меня и говорит: «Пойдем наверх?»
– Ну и ну, – вставил Марио.
– Мы пошли в ее номер. Номер «люкс».
– Ага.
– Она сама раздела меня.
– Ну и ну.
– И говорит: «Потрясающее тело».
– Да ты что?!
– Мне такого никто раньше не говорил. Я не знал, что ответить насчет ее фигуры. Без одежды она казалась как-то больше, все малость обвисло, а кожа у нее была такая белая, что она выглядела совсем голой, когда разделась, не то что наши девочки с их загаром и вроде как белыми «трусиками». Потом мы занялись делом, и прямо-таки чудно, как она стонала и вскрикивала, такая вся большая, и пахла мылом и пудрой.
– Но тебе было с ней хорошо, да?
– Потрясающе. А после, когда мы лежали рядом, я снова заговорил об этом.
Марио усмехнулся.
– О тех придурках. Почему я должен был разобраться с ними. Она попросила выключить свет. Тут я и говорю: «Ты не понимаешь, каково мне было». А она мне: «Джек, мне наплевать, каково тебе. Если ты терпеть не можешь, чтобы на тебя смотрели, нечего тогда сниматься». Я хотел было объяснить ей: раз эти ребята обнаглели, я должен был укоротить им язык. Знаешь, что она мне на это сказала?
– Что?
– «Только не в рабочее время, будь так добр. А теперь выключи наконец свет».
– Да, крепкая баба.
– Еще какая крепкая. Иона была права, черт побери. Если я чувствую себя последней задницей, когда меня снимают, мне не место в рекламе. Но они хорошо платили, и я знал, что она даст мне еще работу. А я жил в крохотной комнатенке на Мазарини, без мебели, я ненавидел свою работу, подумывал о женитьбе. Помнишь Эла, дядю Лео? Нет, ты его не застал. Я хотел жениться на его дочери Морин. – Джек поднял бокал, медленно втянул в себя водку, проглотил. – Хотел было сказать: если б женился на ней, не сидел бы сейчас в этой чертовой погребальной конторе. Но нет, именно тут бы я и оказался. Мне бы пришлось натянуть эти чертовы резиновые перчатки и обряжать покойников. Что в лоб, что по лбу.
– Ты отвлекся. Ты был в постели с той бабой…
– Беттибар. Она похрапывала, а я лежал и думал, что же человеку дороже – чистоган или то, что принимаешь за самоуважение. Я оставил себе лазейку: дескать, может, все дело не в чувстве собственного достоинства, а в ложном самолюбии. Я прикидывал, может, какая-нибудь другая реклама у меня бы пошла, грузовики там, или моторное масло, или жевательный табак, и тут я услышал какой-то звук возле зеркала, где стоял туалетный столик. Подымаю голову – господи, а там какой-то парень стоит. – Джек облизнул губы и снова протянул стакан бармену. – Повтори-ка еще разок.
Марио поспешно налил ему.
– Лед положить?
– Не, сойдет. – Джек отхлебнул глоток. – Я просто глазам своим не поверил: стоит себе у туалетного столика. Потом он пошел в гостиную – я следил за его силуэтом на фоне окна. Я подождал, больше никаких звуков не доносилось. Тогда я вылез из постели, натянул трусы и на цыпочках пошел к двери. Парень включил свет на столе, открыл кейс моей приятельницы и давай потрошить его и складывать, что приглянется, в сумочку, висевшую у него на руке. Я стал незаметно подкрадываться к нему сзади.
– Ну и ну.
– Он был примерно с тебя ростом. В тебе где-то пять футов шесть дюймов?
– Семь дюймов с четвертью.
– Тогда он малость пониже. И весил на вид фунтов сто тридцать.
– Я вешу сто шестьдесят два, – заявил Марио.
– Так что я решил: справлюсь, если только он не прихватил с собой револьвер.
– Ну и как? Не прихватил?
– И тут он оборачивается, и мы смотрим друг на друга глаза в глаза. Этот парень говорит, так спокойненько: «Держу пари, я попал не в тот номер. Это ведь не тысяча пятьсот пятнадцатый?» Я отвечаю: «И близко не лежало». И что бы ты думал? Он усаживается на стул, достает сигарету и спрашивает: «Не возражаете, если я закурю?» Я спрашиваю: «А что, нервишки разгулялись?» А он: «Просто со мной такого еще не случалось». И прикуривает. Я спрашиваю, неужто он ни разу не попадался. Он говорит: «Под следствием был, но ни разу не осужден. А вы?» Я ему рассказал, что однажды меня сцапали, когда я спекулировал билетами на ипподроме, и содрали двести долларов штрафа. Он говорит: «Не хочу ныть, сам терпеть не могу нытиков, но это я в последний раз, я уже собирался завести дело с моим зятем, будем сдавать машины в аренду». И он так это сказал, что я сразу понял: ему совершенно не охота связываться с этим зятем. Штука в том, что мой зять, Лео, уже тогда уговаривал меня работать в его погребальной конторе. Выходит, у нас с ним было кое-что общее.
– С этим парнем?
– Ну да, у нас с Бадди. Это он и был, Бадди Джаннет, который теперь лежит мертвый у нас в конторе.
– Раз он был такой коротышка, что же ты его не связал?
– Зачем?
– Позвал бы копов.
Джек отпил очередной глоток, не торопясь с ответом.
– Так ведь бывает. Впервые встретишься с человеком, и он сразу же придется тебе по душе. Чувствуешь симпатию к нему, вроде как у вас с ним есть что-то общее.
– Да, но он же влез к вам в комнату!
– А разговаривал он так, точно мы с ним спокойно сидели в холле. Это было что-то новое для меня, такая игра: играй, а там видно будет, куда она тебя заведет. Почему бы и нет?
– Он что-нибудь украл у тебя?
– У меня ничего не было. Он сказал, что давно следит за Беттибар – она носила дорогие шмотки и золотишко. Он уже побывал в этом номере днем, приходил на разведку. Я спрашиваю: «Зачем же приходить еще раз ночью?» А он говорит: «Когда люди уходят из номера, они ничего ценного в нем не оставляют. Первый раз приходишь, чтобы осмотреться, запомнить, где мебель стоит. Видишь, сейчас она спит, бумажник и украшения положила на туалетный столик, я их сразу взял, и мне не надо шарить по комнате, натыкаясь на все подряд». Он и про меня знал, что меня наняли уже здесь, а не привезли из Нью-Йорка. Испрашиваю: «Как ты выбираешь своих клиентов, на глазок прикидываешь?» Он говорит: «Нет, я к ним присматриваюсь. В баре, в других местах. Обычно довольно скоро можно понять, у кого что имеется. Эта твоя – пограничный случай, но все же дело того стоило. У нее в бумажнике больше тысячи баксов». Я спросил, как он вошел в комнату. Он сказал, у него есть такой специальный ключ. Показал мне его. Потом спрашивает: «А что, если леди сейчас проснется?» Я говорю: «Тогда тебе хана». Он спрашивает: «А если не проснется?» Я говорю: «Другое дело. Но сперва объясни, что это за волшебный ключик».
– Небось он его у швейцара стянул, – предположил Марио.
– Не-ет. Он действовал так: регистрировался в гостинице, занимал номер, а потом ночью вытаскивал из двери замок, разбирал его и соображал, как должен выглядеть пожарный ключ.
– Что значит «пожарный ключ»?
– То и значит: «пожарный». Универсальный ключ, который открывает все двери в гостинице, если случится пожар или что-то в этом роде и администрации понадобится проверить все комнаты. Этот парень раньше был слесарем. Я его спрашиваю: «Сколько у тебя таких ключей?», а он мне в ответ: «Я бы мог продать такой ключик понимающему человеку штук за пять, а то и дороже». Я говорю: «А можешь и даром отдать человеку, который окажет тебе кое-какую услугу». Он говорит: «Я-то думал, у тебя другое на уме. Ты берешь себе наличные, я – все остальное, а если она заметит, что у тебя в штанах что-то спрятано, скажешь, твоя штука набухла, и повалишь ее на кровать». Джек ухмыльнулся и покачал головой.
– Вот это был человек! Профессионал высшего класса, в костюме, при галстучке – он выглядел как телезвезда, а разговаривал как самый обычный парень.
– Значит, ты взял у него ключи, – подхватил Марио, – и отпустил его?
Джек жестом остановил его.
– Я сказал ему: «Сперва выкладывай, что утащил». Он опять предлагает: «Оставь себе наличные, а остальное я унесу». Я говорю: «Тогда они впишут мое имя в протокол об ограблении, верно? Один раз попадешь в досье, и твое имя в любой момент может всплыть снова. Нет, мне это не подходит». Бадди говорит: «Да, ты не дурак, может, из тебя что и выйдет. А кишка не тонка зайти в комнату, где спят люди?»
– Я бы не смог, – покачал головой Марио.
– Все-таки это было забавно: он сидит и рассуждает, не тонка ли у меня кишка, при том, что я держу его за яйца. Но я ему не грозил, дескать, отдай ключи или сдам тебя копам. Нет, об этом между нами не было сказано ни слова. Потом, когда мы снова встретились, он сказал, ему понравилось, что я не пытался действовать нахрапом. Он сказал – это высокий класс.
– Господи! – выдохнул Марио.
– А теперь он мертв.
– Еще налить?
– Нет, пока хватит.
Джеку надоело стоять у бара, и он перешел за столик. Огляделся, проверяя, не идет ли Лео, и только теперь заметил, что в баре включили свет. Шел дождь, и сквозь большую стеклянную панель над Кэнэл-стрит небо казалось бледно-зеленым, а все остальное – темным. Вот и Лео. Он на ходу отхлебнул мартини, чтобы не пролить. Редкие волосы прилипли к голове, с плаща течет на пол, лицо напряженное.
– Ты в норме?
«Смотря что считать нормой», – хотел было ответить Джек, но решил не усложнять и сказал попросту:
– Все в порядке, – с такой интонацией, словно этот вопрос его малость удивил. Он чувствовал себя таким живым, тело словно плыло, согретое выпивкой, разум пробудился, в нем теснились образы, слова, воспоминания. – Как там Бадди? – спросил он.
– Готов принимать гостей, – сказал Лео и посмотрел на стакан Джека. – Что ты пьешь?
– «Сэзирак».
– Давно ты перешел на «Сэзирак»?
– С час тому назад. Точно не знаю. Сколько на твоих? Уже стемнело.
– Полшестого, – ответил Лео, аккуратно поставил мартини на стол и сел. – Я еду в Бей, обещал Риджине быть к ужину. – Ты точно в норме? – Вечно он такой серьезный, озабоченный.
– Пока я здесь, со мной ничего не случится, – заверил его Джек. – Вот если выйду из бара, могу и под машину угодить.
– Тебе завтра ехать в Карвиль. Не забыл?
– Жду не дождусь.
– Я подъеду к семи. Будут читать розарий по твоему другу Бадди. Священник из Кеннера, из прихода Божьей Матери Заступницы.
– Об этом он всегда мечтал, – подхватил Джек. – Чтоб розарий читали.
– Да! – спохватился Лео. – Мне еще раз звонила сестра Тереза Виктория из Карвиля. С тобой поедет кое-кто еще, хочет проводить умершую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43