Возможность заключения сделки о признании вины - признание без суда в обмен на смягчение приговора - лежит в основе американской юридической системы. Без нее и суды, и тюрьмы были бы переполнены, а сама система рухнула, словно нагруженный сверх всякой меры осел. Федеральный прокурор и прокурор округа Нью-Йорк уже подготовили почву, оставалось только состряпать лучшее из всех возможных соглашений.
Мы решили, что наша главная цель - защитить Эдит от тюрьмы. Из нас троих она была виновна меньше всех, к тому же мы беспокоились о Недски с Барни - если оба родителя сядут в тюрьму, они останутся сиротами. Затем мы попытаемся свести к минимуму срок Дика. Он был моим сообщником, сотрудником, но именно я так мастерски - и главное, успешно - разработал схему подхода к "Макгро-Хилл" и "Лайф". С самого начала не возникало сомнений в том, что вся тяжесть наказания падет именно на мою шею, однако меня это мало беспокоило. Я никогда не думал, что участвую в преступлении: для меня вся эта затея оставалась всего лишь мистификацией. Деньги являлись скорее возмещением убытков, идея почтового мошенничества и впечатляющей кражи вообще не приходила в голову, и потому моральных проблем не возникало - но чувство вины осталось. До сердечной боли меня изматывала мысль, что я втянул Эдит в аферу, которой она даже не понимала. Это была самая глубокая моя вина, я страдал и готов был взять на себя все обвинения.
В тот же вечер газеты разразились историей о моей поездке на Сен-Круа с Анной Бакстер, которую пресса немедленно окрестила "ныряльщицей Анни", в той же легкомысленной манере, с какой репортеры назвали Нину "датской булочкой". Статью читали все, кроме Эдит. Мы сидели в офисе Мори, и моя жена выхватила газету, как только увидела выражение на моем лице. Я заметил фотографию Анны. Эдит пробежала через холл к офису Хэрольда Вейнбергера, я последовал за ней. Она загнанной кошкой набросилась на меня.
- Тебе мало было Нины! - закричала она. - Снова выставил меня дурой. Меня тошнит от тебя. Я ведь сохраню все эти газеты! Расскажу твоим сыновьям, когда она вырастут, каким человеком был их отец и почему я его бросила.
- Это ничего не значит, - произнес я, но слова прозвучали так же глупо, как и у миллиона мужчин до меня.
- Для тебя, - выпалила Эдит. - Потому что ты никогда не знал, как сильно я тебя любила. Пока я тебя ждала, беспокоилась о тебе, ты делал все, что хотел. Но если была одна, почему бы не появиться и другой...
Слезы и крики смешались в одно целое. На нее свалилась непосильная катастрофа, боль, которой требовался выход, жертва. Она смахнула со стола Хэрольда пачку чистой бумаги и всякую мелочь, схватила фарфоровую подставку для карандашей и швырнула об стену. Когда та разлетелась на кусочки, а я попытался остановить Эдит, она повернулась и ловким ударом кулака заехала мне в шею пониже уха, прямо в нерв, - и я свалился, как оглушенный бык, на пол офиса.
Если я надеялся, что Эдит упадет на колени и будет просить прощения, то мог ждать до конца света. Когда через минуту я, с трудом поднявшись, свалился в кресло Вейнбергера, жена уже ушла. Опустив голову на дрожащие руки, я стал ждать, когда пройдет боль.
Той ночью, блуждая по улицам города, я чувствовал себя таким одиноким и несчастным, как никогда в жизни.
* * *
К концу недели мы с Бобом Морвилло и Ленни Ньюменом выработали стратегию. Я должен был им все рассказать и признать себя виновным до того, как это сделают федеральный суд и суд штата. Правительство не может ничего обещать, все будет целиком и полностью зависеть от судьи. Морвилло не дает никаких рекомендаций. Если мне дадут два года или даже больше в федеральном суде, Дик получит максимум один год от суда штата. Если мне присудят меньше двух лет, то Дику - не больше шести месяцев. Эдит, которая, как понимали оба обвинителя, была только курьером и верной женой, получит неприкосновенность. Морвилло и Джек Тиг вызвались лететь в Швейцарию, чтобы просить швейцарского обвинителя, окружного прокурора Цюриха Петера Велеффа, о ее помиловании. Нужно было соединить оба дела - и швейцарское, и американское - в одно. Насколько я понимал, именно в этом заключалось решение и sine qua non сделки. Эдит должна быть оправдана.
Морвилло с Тигом вылетели из аэропорта Кеннеди в четверг утром, долетев авиалиниями "Сабена" до Брюсселя и там встретившись с американским почтовым инспектором. Оттуда они отправились в Цюрих. В пятницу утром наши обвинители встретились с Велеффом и лейтенантом Вилли Ульрихом из полиции Цюриха.
Той же ночью Боб Морвилло позвонил Мори из Швейцарии:
- Я потратил уйму времени, но теперь все в порядке.
Он объяснил, что поначалу Велеффа ужаснула сама идея обмена признания на смягчение приговора, как, впрочем, и такая американская практика, как пятая поправка, которая давала человеку право не свидетельствовать против самого себя и не делать заявлений, по которым его можно в чем-то обвинить.
- Однако он признал, что наши доводы сильны и, по сути своей, обоснованны, - сказал Морвилло, - и у него нет возражений - но нет и сил закрыть глаза на то, что преступление все же было совершено.
Он не сможет снять с Эдит обвинения, если она просто получит неприкосновенность со стороны прокурора в Америке.
Обеспокоенный этим заявлением, Морвилло вынудил Велеффа взять его с собой на встречу с главным прокурором кантона Цюрих, доктором Луги.
- И потом я выдвинул идею, - продолжил Морвилло, - что Эдит должна пройти в деле как соучастник сговора. Если мы объединим все швейцарские расследования в одно дело, касающееся преступного сговора, до федерального суда, то такой ход может решить проблему. Лути понял мою мысль и подумал, что идея хороша. Он согласился, что если мы возложим всю ответственность на одного из Ирвингов, то швейцарцы не будут продолжать выдвигать обвинения. Также он согласился остановить процесс экстрадиции.
Но Велефф, обвинитель, был не в восторге от таких изменений и на следующее утро провел вторую встречу.
- Мы повторили предложение, - объяснил Морвилло, - и Велефф согласился-таки на сделку.
Наше облегчение и благодарность оказались недолговечными. Обещание свободы для Эдит просуществовало меньше недели, за которую мы успели сознаться во всем. Боб Морвилло и Джек Тиг сделали все, что было в их силах, и их действия были не только выгодными для них самих, но еще и гуманными по отношению к нам. Однако в понедельник утром газеты запестрели заголовками: "ШВЕЙЦАРСКОЕ ОБВИНЕНИЕ ЗАКЛЮЧИЛО СДЕЛКУ О ЖЕНЕ ИРВИНГА". Журналист из "Нью-Йорк дейли ньюс" заявлял, что "власти Швейцарии и США заключили соглашение о снятии обвинений с жены Клиффорда Ирвинга, вынудив писателя сотрудничать со следствием", и что "кое-кто отправится в тюрьму". Остальные нью-йоркские газеты трубили о предполагаемой сделке с той же уверенностью, полностью наплевав на последствия.
Никто не знал или не признавался, каким образом история просочилась в прессу. Но ущерб от этой шумихи оказался колоссальным. Решив, что достоинство ценнее, чем справедливость или твердо данное обещание, швейцарские власти отказали Роберту Морвилло.
- Да они просто предатели, - жаловался он Мори. - Утверждают, будто никаких сделок не заключали.
Позднее судебные органы кантона Цюрих заявили, что вся история была недоразумением.
- Да не было там никакого недоразумения, - кипятился Морвилло. - С нами был переводчик, к тому же Джек Тиг говорит по-немецки. Предложение повторялось три или четыре раза на двух встречах. Я бы не улетел из Цюриха, если бы существовала хоть малейшая неопределенность или двусмысленность. Они просто нас кинули.
* * *
Мы часами сидели в приемной в офисе главы криминального отдела, пока Нессен, Сарнофф и Лорбер спорили с Морвилло, Тигом, Ньюменом, а также доводами почтовых инспекторов и других защитников штата и правительства. Мы слышали голоса, но не могли разобрать слов - кроме тех случаев, когда тон становился уж совсем резким и ярость прорывалась наружу. Тогда пронзительный тенор Морвилло словно нож проходил сквозь стену, подчеркнутый громовыми раскатами баса Сарноффа, всегда говорившего с трубкой во рту, и успокаивающими нотами бархатного тенора Фила Лорбера.
Я чувствовал себя ребенком, который прогулял занятия в школе, а теперь ожидал вызова к директору. Мы с Диком слабо пытались завязать беседу с двумя секретарями в приемной, как вдруг, после особенно ожесточенной и громкой пикировки, вышел Фил, качая головой.
- Этот Мори, - прошипел он, - балансирует на грани войны, прямо как Кеннеди с Хрущевым! У меня бы не хватило смелости.
Время от времени Сарнофф выходил из кабинета, чтобы посовещаться с Диком, а Мори - со мной, потом они возвращались, и игра в покер продолжалась. На кону стояла наша свобода - и в конечном итоге наши жизни.
* * *
Но даже запертые в гниющем трюме тонущего корабля, мы находили время и силы для юмора.
- Остается либо плакать, либо смеяться, - сказал я Дику. - Мне до лампочки, что там думает пресса. Они хотят, чтобы я рвал на себе волосы, встал на колени при всем честном народе и посыпал голову пеплом, а я так не могу. Я никого не убил, десятилетних девочек не насиловал. В "Макгро-Хилл" и "Лайф" сидят взрослые люди.
Я вспомнил про тест на детекторе лжи и таинственное отсутствие обещанного письменного заключения. Настал момент, решил я, когда добрая воля жертвы может провести ее, осознанно или нет, через тонкую грань между виновностью и доверчивостью.
К тому времени "Тайм" выбросил с первой страницы выпуска от 21 февраля президента Никсона и разместил на ней мой портрет - в котором даже мои собственные дети никогда бы не признали своего отца, - называя меня "мошенником года". Среди всего прочего я обнаружил, что, оказывается, задолжал Карло Гамбино из мафии, избиваю свою жену, принимаю наркотики и страдаю от алкоголизма. Если бы они знали, что у меня на Ибице была собака-дворняжка, то зоофилия неминуемо попала бы в список моих прегрешений. "Тайм" рассказывал о том, как Дик прибежал к федеральному прокурору и "в обмен на защиту от наказания... хотел признаться, противореча своим же собственным показаниям, что никогда не видел Хьюза". Столь же мало соответствовал истине и материал "Тайм" о моей реакции на сообщение Фрэнка Маккалоха о том, что они получили рукопись Фелана и утром собираются положить оба сочинения на стол и сравнить их.
Джим Фелан был писателем-призраком, создавшим книгу Ноя Дитриха, которую Стэнли Мейер столь любезно отдал нам. Фелан приехал в Нью-Йорк, и его рукопись действительно сравнили с "Автобиографией Ховарда Хьюза". Некоторое сходство существовало, однако редакторы "Тайм" работали изо всех сил, изничтожая на корню любые различия между двумя рукописями, дабы повесить на нас еще и обвинение в плагиате. В то же время Фелан днем и ночью звонил в гостиницу "Челси", отчаянно пытаясь со мной связаться. Звонки от прессы стали такими тягостными, что мы попросили коммутатор переправлять часть из них к нашему другу Джеймсу Шервуду, писателю, тоже жившему в "Челси". Он стал своеобразным буфером между нами и внешним миром, и это дало повод для еще одной забавной и одновременно печальной истории. У нас были похожие голоса, и я захаживал в номер Шервуда; так что частенько, когда Фелан думал, что разговаривает с Шервудом, на самом деле он беседовал со мной, притворявшимся Шервудом.
Мы с Джеймсом иногда записывали разговоры, и однажды Фелан сказал:
- Чтобы Клифф украл мою собственность? Да это полный бред! Я никогда не говорил, что мой опус хорош. Там и воровать-то было нечего - но Ирвинг доработал мою писанину, сделал ее увлекательной... Я был там, в святая святых "Макгро-Хилл", передо мной сидели все семь вице-президентов. Напыщенные ничтожества, тряслись над своей драгоценной книгой, которую даже увидеть мне не позволили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67