Уже есть две биографии X., и скоро выйдет еще одна. Такая книга «Лайф» не нужна по двум крайне веским причинам. Одну вы и так хорошо знаете, и о ней сказано выше. В таком проекте просто нет денег, а кроме того, Октавио затаскает меня по судам, как, впрочем, и вы. Пожалуйста, помните: в его распоряжении находятся два миллиарда долларов и он не замедлит воспользоваться ими и своим авторитетом. А другая причина, которую вы абсолютно не поняли, когда мы в прошлый раз разговаривали по телефону, заключается в том, что подобное поведение будет совершенно неэтичным. Я не собираюсь нарушать свои глубокие убеждения по этому поводу и намереваюсь сейчас и впредь действовать добросовестно.
Что же касается вашего гнева по поводу того, как я мог открыть X. существование и детали контракта с «Лайф», то мне просто непонятно, почему правду нужно скрывать и утаивать. По практическим причинам я не хотел ему ничего говорить, солгал и теперь горько сожалею об этом. В конце концов, это именно его книга, его жизнь, и не существует причины, по которой от Октавио надо утаивать происходящее, лгать, как будто есть нечто незаконное в договоренностях с «Макгро-Хилл».
На сегодня хватит. Я принял близко к сердцу то, что вы сказали в нашей беседе по телефону, и постараюсь урезонить X. с точки зрения логики и моего личного интереса, приложив все мыслимые усилия. Я бы не хотел, чтобы вы принимали меня за простофилю, которого обставил наш герой. У нас было несколько настоящих стычек по этому поводу, и, когда он сказал, что больше не может и у него обострилась аритмия, разговор пришлось прекратить.
Я позвоню вам, когда в следующий раз переговорю с ним сегодня ночью или завтра днем, и дам знать, как обстоят дела. Каков бы ни был результат, я совершенно точно приеду в Нью-Йорк, скорее всего, в воскресенье, остановлюсь в «Элизиуме» и позвоню вам оттуда; я рассчитываю на то, что первые чтения начнутся в понедельник утром. Материал будет готов, если только мы не запишем еще одну серию интервью в выходные. В любом случае все уже сделано, просто некоторые беседы еще не перенесены на бумагу. Так что, возможно, я смогу поговорить с вами лично еще до того, как получите это письмо.
С наилучшими пожеланиями,
Клифф
* * *
Первоначальный план, выработанный еще в июне с "Макгро-Хилл", предусматривал визит личного состава издательства и "Лайф" на Ибицу для знакомства со стенограммами интервью. Беверли Лу, Роберт Стюарт, Ральф Грейвз и Дэйв Мэнесс подписались на внеочередной отпуск, который определенно должен был стать главным событием осеннего издательского сезона если не в Нью-Йорке, то на Ибице уж точно. Никто из редакторов не возражал поваляться недельку на солнце, а меня бы это спасло от тоскливой поездки в Штаты. Рациональным зерном плана, естественно, была секретность. Согласно условиям моего соглашения с Ховардом, я должен был лично присутствовать на чтениях. Мой дом на дороге Сан-Хосе идеально подходил для тайного анонимного совещания. Я даже смог бы потихоньку ускользнуть в студию и провести там кое-какую редактуру, буде такая понадобится, пока Эдит или Дик держали бы оборону в доме. Разумеется, Хэрольд Макгро слегка поворчал над, как он выразился, ненужными расходами, но я подчеркнул, что неделя для двух редакторов на Ибице, даже включая стоимость билетов на самолет, обойдется дешевле, чем оплата моего недельного проживания в номере какого-нибудь нью-йоркского отеля. "За счет "Макгро-Хилл"", - не преминул уточнить я.
Письмо, датированное двадцать вторым июля, гласило: "Октавио на данном этапе считает, что вы приедете сюда. Он до сих пор ничего не знает о парнях из "Лайф"; я расскажу ему об этом в следующем месяце. Он считает этот план самым лучшим из всех возможных, а однажды даже сказал мне, что не сможет спокойно спать, если записи наших бесед - его "плоть и кровь" - окажутся в кабинетах "Макгро-Хилл". Я знаю, звучит, как бред параноика, но этот человек просто маниакально подозрителен. По моему мнению, за всей операцией будут постоянно следить его люди, а мне бы не хотелось ему лгать".
После того как я закончил сочинять письмо, позвонила Беверли. Она рассказала, что в журнале "Лук" появились главы из очередной биографии Хьюза, принадлежащей перу некоего Шеммера. Пришлось к основному тексту письма добавить следующее: "О. намеревается напечатать книгу как можно скорее, и это натолкнуло его на достаточно интересную идею. Книга должна быть написана в форме длинного отредактированного интервью, по сути, вы получите автобиографию, изложенную в разговорной манере, со вставками, написанными мною от третьего лица, где будут уточняться определенные моменты, а также комментироваться вся история... Я не журналист, и сенсационность материала мало меня заботит. Но, разумеется, нужно принимать во внимание все, что поможет нам создать хорошую и продаваемую книгу. Я еще не знаю ответа на этот вопрос, хотя и склоняюсь к форме автобиографического интервью. Как бы там ни было, давление со стороны О. просто колоссальное, и именно он в конечном счете вынесет решение. Но мы сможем обсудить все эти вопросы более детально после того, как вы ознакомитесь с материалом, который просто изумителен, впрочем, этого стоило ожидать. Тем не менее о таком я даже не мечтал..."
Теперь же, ввиду договорного и финансового кризисов, все планы пошли к черту. Никто не собирался лететь в Испанию или решать, что лучше - автобиография или авторизованная биография, пока не будет прояснена ситуация с оплатой, а книга Итона не отправится на покой, или до того, как издательские юристы не завершат контрольный просмотр подготовленной рукописи. Беверли зарезервировала мне номер в моем любимом нью-йоркском отеле "Элизиум", где за закрытыми дверями я позволю людям из издательства прочитать текст. Ховард, согласно моим словам, категорически запретил мне вносить рукопись в офис "Макгро-Хилл" или "Лайф". Я даже процитировал Беверли его собственные слова: "Пойдешь отлить, а они ксерокопируют двести страниц до того, как ты успеешь застегнуть ширинку".
Между истерическими телефонными разговорами и долгими часами, проведенными за кропотливым сочинением писем в "Макгро-Хилл", мы печатали, переписывали, обменивались информацией и советами, бегая туда-сюда между спальней Дика, где тот установил свой "Ундервуд", и гостиной, где со своим агрегатом расположился я. Впервые в жизни я вставал так рано, конечно, не столь рано, как мой друг, который уже в полшестого утра гремел на кухне сковородками, готовя себе обычный завтрак в виде омлета с куриной печенью, но все равно рано: где-то между семью тридцатью и восемью часами. Мы упорно работали до ланча, потом ели или в кафе Ховарда Джонсона или в "Самбе" в Помпано-Бич, а затем вновь возвращались к пишущим машинкам и не разгибаясь сидели часов до семи, после чего, со стонами и потягиваниями, заканчивали трудовую вахту. Я писал письмо Эдит и детям, мы надевали плавки, нарезали пару кругов в бассейне или резвились в Атлантическом океане цвета зеленого гороха, потом одевались и шли в ближайшую закусочную ужинать. Из этого трансового состояния писательская бригада Ирвинга и Саскинда вышла только дважды: в первый раз мы решили заняться гольфом, после чего страшно устали, весь день пошел насмарку, а с физкультурой впредь пришлось завязать; во второй раз мы с Диком отправились в кино в Форт-Лодердейл. В остальные дни мы спали, работали, спали, работали, а кипа листов все росла и росла, давая нам повод для гордости как количеством, так и качеством.
Ритм был просто убийственным - от десяти до четырнадцати часов в день беспрерывной машинописи, - и однажды ранним утром, ближе к завершению работы, во время бритья я заметил две струйки крови на щеке и челюсти. Посмотрел на свою руку и обнаружил, что она дрожит. Потом почувствовал острую страшную боль в груди, будто кто-то ударил меня со всего размаху ногой прямо в сердце. Голова закружилась, я рухнул на туалетное сиденье и слабо, еле слышно крикнул:
- Дик...
Тот проходил мимо по пути на кухню к своему возлюбленному омлету с куриной печенкой. Просунув голову в приоткрытую дверь ванной, он увидел мое состояние и задал глупый вопрос:
- Ты в порядке?
Я старался не паниковать:
- По-моему, у меня сердечный приступ.
- Бог ты мой! Что мне делать?
- Не знаю. Если я упаду в обморок, звони в "скорую".
- Да это-то понятно, - озабоченно ответил мой милосердный друг. - Что мне делать с рукописью?
Этот вопрос мгновенно излечил мою неожиданную болезнь, а мощный поток крови наполнил все тело и ударил в мозг. Я вытянул руку, угрожающе покачал бритвой перед его носом и заорал:
- Ах ты, сукин сын! Я тут мог умереть через десять минут, а тебе не терпится знать, что делать с этим гребаным манускриптом. Если умру, то ты пойдешь со мной! - поклялся я.
- Иди полежи, - мягко ответил Дик, но все равно слегка отступил назад. - Тебе нужно вздремнуть, а то за неделю мы ни разу не проспали положенные восемь часов. Пропусти утро.
Я, спотыкаясь, побрел к постели и не вставал до полудня, а когда проснулся, то чувствовал себя вполне неплохо.
И наконец наступил решающий вечер, вечер четверга, около девяти часов, когда пишущие машинки закончили свое громыхание, когда мы уставились друг на друга оцепенелыми затуманенными глазами, когда мы сказали: "Господи!", и "Боже мой!", и "Мы сделали это!", и "Кто бы мог подумать..."
Потом засели в гостиной и медленно, старательно разорвали в клочки оригинальный текст, запихали обрывки в большие бумажные пакеты коричневого цвета и оставили на вынос уборщицам. К тому времени, когда все кончилось, около двух часов ночи, руки у меня болели так, будто я весь день работал в каменоломне. Нужно было бы сжечь страницы, но эйфория окончания работы укутала нас своим бархатным покровом, несла нас вверх, вверх, вверх, за пределы мелкого страха разоблачения, по ту сторону всех пустяковых, обыденных забот.
* * *
Меня беспокоила только одна вещь: что делать с бесшумным "Ремингтоном"?
Я серьезно задумался над этим вопросом вечером перед вылетом в Нассау. Идея выстраивалась медленно. Я успел побриться, принять душ, сложить все вещи в чемодан, упаковал свою копию рукописи в пустые коробки из-под писчей бумаги. Дик в душе распевал арию из "Травиаты". Когда мы сели на диван в гостиной, я сказал:
- Я все продумал.
- Ты о чем?
- Как нам избавиться от "Ремингтона". У нас еще достаточно времени, чтобы нанять моторную лодку. Возьмем картонную коробку, положим туда машинку. Потом отплывем на пару миль от берега, доберемся до Гольфстрима и утопим ее там. Но, - прозорливо добавил я, - коробку привезем с собой. Тогда никто не поймет, что мы от чего-то избавлялись. Если нас кто-нибудь увидит, то подумает, мы просто возили с собой бутерброды, пиво, так сказать, пикник на воде. Мы... - Я запнулся: Дик качал головой и блаженно ухмылялся.
- 007, - сказал он, - да по тебе больница для наркоманов плачет. Парень, ты слишком много работал. - Дик поднял руку, предвидя мои возражения. - Эти агенты из СМЕРШа круты, я знаю, но... Придурок, что за чушь ты тут несешь? Завтра утром мы будем в аэропорте Майами, кто-то из нас просто оставит машинку на стуле или рядом со стойкой диспетчера, да где угодно, это не имеет значения, и спокойно уйдет. В любом случае, она или попадет в бюро находок - там вещи держат тридцать дней, а потом продают, - или какая-нибудь счастливая домохозяйка подберет ее и отнесет домой. Вот и все. Конец проблемы. Кретин!
Я закашлялся, чувствуя, что краснею.
- Да, похоже, мне действительно нужно несколько дней отдохнуть. Но мы ведь именно поэтому летим на Багамы.
За исключением одной мелочи план сработал идеально. Мы оставили "Ремингтон", когда до посадки было еще целых тридцать минут. Мы походили по залу, купили сигарет, поменяли в банке две тысячи швейцарских франков, я постоянно оглядывался через плечо в сторону машинки, стоящей на полу в своей черной безымянной коробке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Что же касается вашего гнева по поводу того, как я мог открыть X. существование и детали контракта с «Лайф», то мне просто непонятно, почему правду нужно скрывать и утаивать. По практическим причинам я не хотел ему ничего говорить, солгал и теперь горько сожалею об этом. В конце концов, это именно его книга, его жизнь, и не существует причины, по которой от Октавио надо утаивать происходящее, лгать, как будто есть нечто незаконное в договоренностях с «Макгро-Хилл».
На сегодня хватит. Я принял близко к сердцу то, что вы сказали в нашей беседе по телефону, и постараюсь урезонить X. с точки зрения логики и моего личного интереса, приложив все мыслимые усилия. Я бы не хотел, чтобы вы принимали меня за простофилю, которого обставил наш герой. У нас было несколько настоящих стычек по этому поводу, и, когда он сказал, что больше не может и у него обострилась аритмия, разговор пришлось прекратить.
Я позвоню вам, когда в следующий раз переговорю с ним сегодня ночью или завтра днем, и дам знать, как обстоят дела. Каков бы ни был результат, я совершенно точно приеду в Нью-Йорк, скорее всего, в воскресенье, остановлюсь в «Элизиуме» и позвоню вам оттуда; я рассчитываю на то, что первые чтения начнутся в понедельник утром. Материал будет готов, если только мы не запишем еще одну серию интервью в выходные. В любом случае все уже сделано, просто некоторые беседы еще не перенесены на бумагу. Так что, возможно, я смогу поговорить с вами лично еще до того, как получите это письмо.
С наилучшими пожеланиями,
Клифф
* * *
Первоначальный план, выработанный еще в июне с "Макгро-Хилл", предусматривал визит личного состава издательства и "Лайф" на Ибицу для знакомства со стенограммами интервью. Беверли Лу, Роберт Стюарт, Ральф Грейвз и Дэйв Мэнесс подписались на внеочередной отпуск, который определенно должен был стать главным событием осеннего издательского сезона если не в Нью-Йорке, то на Ибице уж точно. Никто из редакторов не возражал поваляться недельку на солнце, а меня бы это спасло от тоскливой поездки в Штаты. Рациональным зерном плана, естественно, была секретность. Согласно условиям моего соглашения с Ховардом, я должен был лично присутствовать на чтениях. Мой дом на дороге Сан-Хосе идеально подходил для тайного анонимного совещания. Я даже смог бы потихоньку ускользнуть в студию и провести там кое-какую редактуру, буде такая понадобится, пока Эдит или Дик держали бы оборону в доме. Разумеется, Хэрольд Макгро слегка поворчал над, как он выразился, ненужными расходами, но я подчеркнул, что неделя для двух редакторов на Ибице, даже включая стоимость билетов на самолет, обойдется дешевле, чем оплата моего недельного проживания в номере какого-нибудь нью-йоркского отеля. "За счет "Макгро-Хилл"", - не преминул уточнить я.
Письмо, датированное двадцать вторым июля, гласило: "Октавио на данном этапе считает, что вы приедете сюда. Он до сих пор ничего не знает о парнях из "Лайф"; я расскажу ему об этом в следующем месяце. Он считает этот план самым лучшим из всех возможных, а однажды даже сказал мне, что не сможет спокойно спать, если записи наших бесед - его "плоть и кровь" - окажутся в кабинетах "Макгро-Хилл". Я знаю, звучит, как бред параноика, но этот человек просто маниакально подозрителен. По моему мнению, за всей операцией будут постоянно следить его люди, а мне бы не хотелось ему лгать".
После того как я закончил сочинять письмо, позвонила Беверли. Она рассказала, что в журнале "Лук" появились главы из очередной биографии Хьюза, принадлежащей перу некоего Шеммера. Пришлось к основному тексту письма добавить следующее: "О. намеревается напечатать книгу как можно скорее, и это натолкнуло его на достаточно интересную идею. Книга должна быть написана в форме длинного отредактированного интервью, по сути, вы получите автобиографию, изложенную в разговорной манере, со вставками, написанными мною от третьего лица, где будут уточняться определенные моменты, а также комментироваться вся история... Я не журналист, и сенсационность материала мало меня заботит. Но, разумеется, нужно принимать во внимание все, что поможет нам создать хорошую и продаваемую книгу. Я еще не знаю ответа на этот вопрос, хотя и склоняюсь к форме автобиографического интервью. Как бы там ни было, давление со стороны О. просто колоссальное, и именно он в конечном счете вынесет решение. Но мы сможем обсудить все эти вопросы более детально после того, как вы ознакомитесь с материалом, который просто изумителен, впрочем, этого стоило ожидать. Тем не менее о таком я даже не мечтал..."
Теперь же, ввиду договорного и финансового кризисов, все планы пошли к черту. Никто не собирался лететь в Испанию или решать, что лучше - автобиография или авторизованная биография, пока не будет прояснена ситуация с оплатой, а книга Итона не отправится на покой, или до того, как издательские юристы не завершат контрольный просмотр подготовленной рукописи. Беверли зарезервировала мне номер в моем любимом нью-йоркском отеле "Элизиум", где за закрытыми дверями я позволю людям из издательства прочитать текст. Ховард, согласно моим словам, категорически запретил мне вносить рукопись в офис "Макгро-Хилл" или "Лайф". Я даже процитировал Беверли его собственные слова: "Пойдешь отлить, а они ксерокопируют двести страниц до того, как ты успеешь застегнуть ширинку".
Между истерическими телефонными разговорами и долгими часами, проведенными за кропотливым сочинением писем в "Макгро-Хилл", мы печатали, переписывали, обменивались информацией и советами, бегая туда-сюда между спальней Дика, где тот установил свой "Ундервуд", и гостиной, где со своим агрегатом расположился я. Впервые в жизни я вставал так рано, конечно, не столь рано, как мой друг, который уже в полшестого утра гремел на кухне сковородками, готовя себе обычный завтрак в виде омлета с куриной печенью, но все равно рано: где-то между семью тридцатью и восемью часами. Мы упорно работали до ланча, потом ели или в кафе Ховарда Джонсона или в "Самбе" в Помпано-Бич, а затем вновь возвращались к пишущим машинкам и не разгибаясь сидели часов до семи, после чего, со стонами и потягиваниями, заканчивали трудовую вахту. Я писал письмо Эдит и детям, мы надевали плавки, нарезали пару кругов в бассейне или резвились в Атлантическом океане цвета зеленого гороха, потом одевались и шли в ближайшую закусочную ужинать. Из этого трансового состояния писательская бригада Ирвинга и Саскинда вышла только дважды: в первый раз мы решили заняться гольфом, после чего страшно устали, весь день пошел насмарку, а с физкультурой впредь пришлось завязать; во второй раз мы с Диком отправились в кино в Форт-Лодердейл. В остальные дни мы спали, работали, спали, работали, а кипа листов все росла и росла, давая нам повод для гордости как количеством, так и качеством.
Ритм был просто убийственным - от десяти до четырнадцати часов в день беспрерывной машинописи, - и однажды ранним утром, ближе к завершению работы, во время бритья я заметил две струйки крови на щеке и челюсти. Посмотрел на свою руку и обнаружил, что она дрожит. Потом почувствовал острую страшную боль в груди, будто кто-то ударил меня со всего размаху ногой прямо в сердце. Голова закружилась, я рухнул на туалетное сиденье и слабо, еле слышно крикнул:
- Дик...
Тот проходил мимо по пути на кухню к своему возлюбленному омлету с куриной печенкой. Просунув голову в приоткрытую дверь ванной, он увидел мое состояние и задал глупый вопрос:
- Ты в порядке?
Я старался не паниковать:
- По-моему, у меня сердечный приступ.
- Бог ты мой! Что мне делать?
- Не знаю. Если я упаду в обморок, звони в "скорую".
- Да это-то понятно, - озабоченно ответил мой милосердный друг. - Что мне делать с рукописью?
Этот вопрос мгновенно излечил мою неожиданную болезнь, а мощный поток крови наполнил все тело и ударил в мозг. Я вытянул руку, угрожающе покачал бритвой перед его носом и заорал:
- Ах ты, сукин сын! Я тут мог умереть через десять минут, а тебе не терпится знать, что делать с этим гребаным манускриптом. Если умру, то ты пойдешь со мной! - поклялся я.
- Иди полежи, - мягко ответил Дик, но все равно слегка отступил назад. - Тебе нужно вздремнуть, а то за неделю мы ни разу не проспали положенные восемь часов. Пропусти утро.
Я, спотыкаясь, побрел к постели и не вставал до полудня, а когда проснулся, то чувствовал себя вполне неплохо.
И наконец наступил решающий вечер, вечер четверга, около девяти часов, когда пишущие машинки закончили свое громыхание, когда мы уставились друг на друга оцепенелыми затуманенными глазами, когда мы сказали: "Господи!", и "Боже мой!", и "Мы сделали это!", и "Кто бы мог подумать..."
Потом засели в гостиной и медленно, старательно разорвали в клочки оригинальный текст, запихали обрывки в большие бумажные пакеты коричневого цвета и оставили на вынос уборщицам. К тому времени, когда все кончилось, около двух часов ночи, руки у меня болели так, будто я весь день работал в каменоломне. Нужно было бы сжечь страницы, но эйфория окончания работы укутала нас своим бархатным покровом, несла нас вверх, вверх, вверх, за пределы мелкого страха разоблачения, по ту сторону всех пустяковых, обыденных забот.
* * *
Меня беспокоила только одна вещь: что делать с бесшумным "Ремингтоном"?
Я серьезно задумался над этим вопросом вечером перед вылетом в Нассау. Идея выстраивалась медленно. Я успел побриться, принять душ, сложить все вещи в чемодан, упаковал свою копию рукописи в пустые коробки из-под писчей бумаги. Дик в душе распевал арию из "Травиаты". Когда мы сели на диван в гостиной, я сказал:
- Я все продумал.
- Ты о чем?
- Как нам избавиться от "Ремингтона". У нас еще достаточно времени, чтобы нанять моторную лодку. Возьмем картонную коробку, положим туда машинку. Потом отплывем на пару миль от берега, доберемся до Гольфстрима и утопим ее там. Но, - прозорливо добавил я, - коробку привезем с собой. Тогда никто не поймет, что мы от чего-то избавлялись. Если нас кто-нибудь увидит, то подумает, мы просто возили с собой бутерброды, пиво, так сказать, пикник на воде. Мы... - Я запнулся: Дик качал головой и блаженно ухмылялся.
- 007, - сказал он, - да по тебе больница для наркоманов плачет. Парень, ты слишком много работал. - Дик поднял руку, предвидя мои возражения. - Эти агенты из СМЕРШа круты, я знаю, но... Придурок, что за чушь ты тут несешь? Завтра утром мы будем в аэропорте Майами, кто-то из нас просто оставит машинку на стуле или рядом со стойкой диспетчера, да где угодно, это не имеет значения, и спокойно уйдет. В любом случае, она или попадет в бюро находок - там вещи держат тридцать дней, а потом продают, - или какая-нибудь счастливая домохозяйка подберет ее и отнесет домой. Вот и все. Конец проблемы. Кретин!
Я закашлялся, чувствуя, что краснею.
- Да, похоже, мне действительно нужно несколько дней отдохнуть. Но мы ведь именно поэтому летим на Багамы.
За исключением одной мелочи план сработал идеально. Мы оставили "Ремингтон", когда до посадки было еще целых тридцать минут. Мы походили по залу, купили сигарет, поменяли в банке две тысячи швейцарских франков, я постоянно оглядывался через плечо в сторону машинки, стоящей на полу в своей черной безымянной коробке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67