Вот постановление.
«Не иначе, новая уловка. Подкидина не проведешь!»
– Эти штуки и фокусы я знаю!
Однако бланк в руке Пал Палыча все же приковывает взгляд Подкидина.
– «Освободить задержанного… – читает он с вели­ким изумлением. – Освободить в связи с непричастнос­тью к краже…» Я могу уйти?!
– Забирайте вещи в КПЗ – и скатертью дорога.
Входит вызванный Пал Палычем конвойный.
– Слушай, извини, – бросается к нему совершенно ошалевший Подкидин. – Это что?
Тот заглядывает в бланк.
– Отпускают. Читать не умеешь?
Ноги у Подкидина готовы сорваться, но что-то при­нуждает топтаться на месте. Попрощаться? Даже изви­ниться, пожалуй, ведь хамил…
Он возвращается к столу Пал Палыча, прокашливает­ся. Но способность к членораздельной речи его покинула. Безуспешно открыв рот несколько раз, Подкидин садится.
И нерешительно, конфузливо протягивает руку за списком.

* * *
Пляж в пригородной зоне отдыха. Среди купающих­ся – Сеня. Он выбирается на берег, фыркая и отплевы­ваясь.
Мимо гуляющим шагом идут двое. Если б нам не был основательно известен облик Томина, мы бы и взгляда на них не задержали – настолько оба органичны на здешнем фоне. Вдруг эти двое останавливаются около Сени, как раз когда он снимает резиновую шапочку.
– Закурить не найдется? – спрашивает один, будто не видит, что на Сене лишь мокрые плавки.
– Некурящий я, некурящий, – отвечает тот, стре­мясь поскорее добраться до полотенца и одежды.
– Даже некурящий! – укоризненно произносит вто­рой, то есть Томин. – А зачем окурки воруешь? – и крепко берет Сеню за плечо. – Зачем, спрашиваю, окур­ки-то воровать?
– Какие окурки… у ккого… – лепечет Сеня, начиная сразу отчаянно мерзнуть.
– У Подкидина, у кого же. У Виктора Подкидина, который проживает в квартире с твоей теткой, – веско разъясняет Томин. – Взрослый парень – и крадет окур­ки! Это хорошо? Я спрашиваю – хорошо? – будто речь и впрямь об одних окурках.
Сеня стучит зубами. Он голый, мокрый и беззащит­ный. Происходящее столь неожиданно для него, что он не способен к сопротивлению. В полном смысле слова заста­ли врасплох..
И когда Томин тем же укоризненным голосом осве­домляется:
– Записную книжку с перчаткой в тот же раз взял? Заодно?
Сеня без спору подтверждает:
– Ззаодно…
– Тогда поехали.
– Штаны… – просит Сеня, далеко не уверенный, что дозволят.
– Как считаешь? – оборачивается Томин к своему спутнику.
– Штаны, я думаю, можно, – серьезно отзывает­ся тот.
– Спасибо… – потерянно благодарит Сеня. Сеня, те­перь подследственный Калмыков, относится к той разно­видности преступников, которые, коли уж попались и проговорились, не запираются и впредь. Таких, как пра­вило, используют для изобличения сообщников. Потому логично, что мы застаем Калмыкова на очной ставке с Тутаевым.
Тутаев мрачен и воспринимает поведение своего тез­ки как предательское.
– Деньги мы поделили по дороге обратно. Заехали в кусты, там пересчитали, понимаешь, и поделили… на три части, поровну. – Калмыков ловит взгляд Тутаева, мор­гает – обрати внимание – и повторяет: – Поровну, зна­чит, на троих… Вот так было совершено преступление… По глупости, конечно.
– Что скажете? – спрашивает Пал Палыч Тутаева.
– Плетет незнамо что! Псих какой-то…
– Кому принадлежала идея бросить в универмаге чу­жие вещи? Тутаев?
– Не понимаю вопроса.
– Калмыков?
– Кому принадлежала… забыл, кому первому. Но вещи я взял случайно в квартире у тетки… то есть у соседа.
– Совсем случайно?
– Ну, точней, с целью ввести в заблуждение товари­щей из милиции.
– Понятно. Как, Тутаев, все никак не припоминаете этого гражданина?
– Первый раз вижу! – глупо упорствует тот.
– Хотя полгода работали в одном цеху радиозавода и считались приятелями. По какой причине уволились? – Снова оборачивается Пал Палыч к Калмыкову.
– Мы с Семой…
– За себя говори!
– Поскольку на очной ставке, я должен за обоих. Правильно понимаю, гражданин следователь?
– Правильно.
– ОТК часть контактов бракует, отправляет на свалку. А на каждом контакте – чуток серебра. Если паяльничком пройтись – можно снять. Мы с Семой и занялись… для одного ювелира. Нас, гражданин следователь, бесхо­зяйственность толкнула, – поспешно добавляет Калмы­ков. – Серебро, понимаешь, на помойку!
– Отчего же прекратилось ваше… хм… общественно полезное занятие?
– Ювелир сел. Если б не это несчастье, разве б я поднял руку на кассу? Что вы! У вас обо мне превратное мнение!
Не дослушав, Пал Палыч обращается к Тутаеву:
– Подтверждаете показания Калмыкова?
Тот злобно смотрит на закадычного дружка:
– Знал бы, какое ты дырявое трепло, – я бы от тебя на другой гектар ушел!
А Сеня Калмыков окончательно вошел в роль «чистосердечника», и ему уже рисуется обвинительное заклю­чение, где черным по белому записано, как его показа­ния помогли следствию.
Теперь он взывает к Илье Колесникову:
– Я, Илюша, во всем признался: как втроем забра­лись в магазин, втроем выручку делили в кустах… не помню, сколько отъехали… как на даче у тебя гуляли… втроем, после дела. Семе я сказал и тебе говорю: чего, понимаешь, темнить…
У Колесникова шкура потоньше тутаевской и нервы пожиже. Он уже, собственно, «готов», но Сеня еще не исчерпал запас красноречия:
– Вот суд будет, а статья-то, она резиновая. Есть верх, есть низ. Надо адвокату чего-то подбросить, пони­маешь, для защиты. Мы молодые, первый раз, по глупо­сти… Пожалеют…

* * *
В сарайчике у Ильи опрокинут набок ИЖ – так, чтобы колясочное колесо свободно крутилось и было доступно для осмотра. Кибрит медленно вращает его, сравнивая с увеличенной фотографией слепка, снятого со следа у шоссе.
– Вот это место отпечаталось! Узор в точности совпа­дает: расположение трещин, потертости… Да, Шурик, безусловно, он!
– Отлично! – восклицает Томин. – Нужно быстрень­ко оформить это для Паши.

* * *
– Разрешите присутствовать на очной ставке? – То­мин входит и кладет на стол перед Пал Палычем заклю­чение экспертизы.
Сеня зябко вздрагивает (видно, вспомнилось задер­жание на пляже), но с подобием радостной улыбки говорит Томину:
– Здрасте! (Смотрите, переродился с той минуты, как рука закона ухватила меня за плечо!)
– Ну вот, Колесников, на дороге остался след вашего мотоцикла. Подтверждаете вы показания Калмыкова?
Илья Колесников прерывисто вздыхает и выдавливает:
– Подтверждаю…
– Теперь по порядку. Где познакомились? – Это к Калмыкову.
– В бане. Когда ювелир сгорел и нас поджало, мы Илюхе в бане и предложили: давай махнем одно дело… втроем.
– Правильно, Колесников?
– Дда… правильно.
– Прошу прощенья, не понял, – подает голос Томин. – Вы случайно мылись, что ли, вместе? Один на­мыленный другому намыленному говорит: айда что-ни­будь ограбим? Что позволило вам и Тутаеву обратиться к незнакомому человеку с подобным предложением? Мож­но такой вопрос, Пал Палыч?
Тот кивает.
– Почему ж незнакомый? – возражает Калмыков. – Мы с Семой попариться уважали, а Илюха всегда там находился, на месте.
– Работал в бане? – уточняет Томин.
– В общем, да, – говорит Калмыков.
– По моим сведениям, Колесников ушел из лаборан­тов, жил на даче, полученной в наследство от родителей, городскую квартиру сдавал, тем и подкармливался. Верно я говорю?
– Все верно, – подтверждает Пал Палыч. – Вы, Александр Николаич, не в курсе банных тонкостей…
– Где уж нам! На службу бежишь – бани закрыты. Домой – хорошо бы на метро успеть. Извините за се­рость, моюсь в ванне.
– А есть люди, которые имеют досуг, в баньку ходят ради удовольствия. И желают, Александр Николаич, по­лучить все двадцать четыре. И пар, и веничек, и кваску, и пивка, а к пивку воблочки.
– Гм… – выразительно произносит Томин.
– Тут и нужен молодец на все руки. Со своим запасом напитков и прочего. Без должности, конечно. Просто за определенную мзду Колесников со товарищи допускают­ся к обслуживанию посетителей. Как обстояло с нетрудо­выми доходами?
– В среднем… трояк с клиента, – сиротским голосом сообщает Колесников.
– А бани не пустуют, – добавляет Пал Палыч. – Так вас не удивило предложение двух… намыленных?
– Нне очень… У голых, знаете, все проще. Чего надо, то и спрашивают. Принесешь пива, а он, к примеру, говорит: «Как тут насчет валюты?»
– Вспомнил! – вклинивается Калмыков. – Вот поче­му мы к Илюше: он помянул, что у него, понимаешь, есть мотоцикл, а у нас уже универмаг был на прицеле!
Успел Сеня добавить заключительный штрих к карти­не сговора, в которой не должно быть места для Марата!

* * *
А что Марат? Как он относится к провалу своих подручных?
Он как раз звонит:
– Сему, будьте добры. – Ответ приводит его в заме­шательство. Буркнув «извините», он поспешно нажимает рычаг аппарата. После короткой паузы вновь набирает номер: – Сеню можно? – И уже не дослушав, бросает трубку. – Влипли!.. Надо посоветоваться с умным человеком… – медленно произносит он. Выходит в переднюю, зажигает свет над большим зеркалом. Пристально вгляды­вается в себя. – Что будем делать?.. – спрашивает у отражения. – Успокойся, успокойся, Марат… – прика­зывает он сам себе, сгоняя тревогу с лица и постепенно обретая обычный невозмутимый вид. – Это не твой про­счет. Их подвела какая-нибудь глупость. Тебя это не каса­ется. Все к лучшему. Людей надо менять. Тебя не назовут… Ты им нужен на свободе. У тебя их деньги. Ты их надежда. Никто не выдаст. Все к лучшему… Ты человек умный. Ты поступаешь, как хочешь… Ты выше преград. Преград нет…
С улицы появляется сильно взволнованная Вероника Антоновна.
– Марик! Нам необходимо поговорить!
– Матушка, я сосредоточен на важной мысли. Будь добра…
– Нет, я не буду добра! – перебивает она и весь дальнейший разговор проводит сурово и с достоинством, не пасуя, как обычно, перед сыном.
– Что на тебя накатило? – недоумевает Марат.
– Всю жизнь я гордилась тобой. А сегодня мне было стыдно! Многое могу простить, но нечистоплотность – никогда! Час назад я встретила Антипова.
– Кого? А-а, сам играет, сам поет? – пренебрежи­тельно вспоминает Марат, еще под впечатлением, что он «выше преград».
– Какое ты имел право от моего имени занимать у него деньги? Да еще такую сумму! Зачем тебе, на какие нужды?
– Не мне, выручил одного человека, – врет Марат.
– Но срок твоей расписки истек! Между порядочны­ми людьми…
– Между порядочными людьми можно и подождать.
– Сколько именно? Когда твой один человек вернет долг моему товарищу по работе?
– Сейчас он в командировке. Приедет – отдаст.
– Когда он приедет? – неотступно требует Вероника Антоновна.
– Десятого или двадцать пятого! – жестко отвечает Марат, называя дни выдачи зарплаты в НИИ, где рабо­тал Илья Колесников.

* * *
Рядом со станцией метро с выносного прилавка тор­гуют апельсинами. В хвосте очереди стоит Стелла. Барсу­ков, ждущий кого-то у станции метро, решает пока тоже запастись апельсинами. Во все глаза смотрит он на Стеллу. Это же она! Та самая!
– Мы снова встретились! – говорит он радостно.
– Встретились? Мне казалось, я просто стою в оче­реди.
– Мы немножко знакомы. Вы меня не узнаете?
– Боюсь, что нет! – Взгляд у нее смеющийся.
– Недавно в прихожей… вы уходили от Быловой… Я друг ее сына…
Со Стеллой совершается разительная перемена, и язык Барсукова липнет к зубам.
– А-а… – неприязненно произносит она и быстро отворачивается.
– Простите… послушайте… – теряется Барсуков. Он забыл посматривать на выходящих из метро, и плаксики налетают и виснут на нем совершенно внезапно. Следом приближается Анна Львовна.
– Два дня не видались, а уж визгу-то! – смеется она.
Стелла становится свидетельницей нежной сцены.
– Ну-ка, ребятки, становитесь за этой красивой те­тей. Вы приглядите за ними чуточку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9