– Пал Палычу немножко смешно. – Только про вагоны начисто забыли. Три вагона с помидорами в конце апреля. А?
Видно, что Малахов задет.
– Товарищ следователь, я, может, с придурью, – хмуро говорит он. – Не все упомню. Возможно. Устаю как собака. Но учет я веду. Все оки-доки. Десять классов. Вы учет проверяли? Вагоны есть?
– Нету.
– Значит, не было. – Какая-то мысль мелькает в глазах, и он легко забывает обиду. – Вот вы кого – вы Лобова еще спросите! Он от железной дороги весовщик. За вагоны мы ему расписываем­ся.
– Сказали – Лобов сегодня на учебе.
– А-а, верно. – И добавляет с гордостью за Лобова: – Кончит вуз – начальником станции будет.

* * *
По бульвару шагает Томин. Тут почти всегда встречается кто-то из своих. Одному – приветственный жест, другому кивок.
Человек, избегавший Знаменского на базе, сейчас хорошо одетый и имеющий преуспевающий вид, при приближении Томина расп­лывается в радушнейшей улыбке:
– Ба, Томин!
– Викулов? – спрашивает Томин без особой радости.
– Собственной персоной! – отвечает тот и с таким сияющим лицом тянет руку, что Томин невольно подает свою.
– На Петровку? Ты там? – частит он, не отпуская ладонь Томина. – А я – не угадаешь, где! Такое могу порассказать!..
Издалека кто-то целится в здоровающихся телеобъективом и щелкает затвором фотоаппарата.
– Позвони мне в «Космос», а? Нет, ты обещай! Встретимся, поболтаем, вспомянем. Номер 2-08, ладно? Я еще три дня в Москве.
– Работы невпроворот, вряд ли.
– Жалко. Ну, в другой раз. Всяческих тебе успехов. Будь здоров! – и снова протягивает руку. Томин торопливо жмет ее, чтобы поскорее отделаться. И идет дальше, выбросив Викулова из голо­вы.

* * *
В кабинете Знаменского сидит Саша – студент университета. С виду простецкий, «русопятый». Он – один из тех, кто в конце апреля работал на базе в четвертом цехе.
– Не обязательно было приезжать, Саша, ведь сессия на носу. Продиктовали бы по телефону.
– Я хотел лично.
Что-то в его тоне заставляет Знаменского посмотреть на парня внимательнее, но тот отводит взгляд.
– Может, понадобится? – говорит он, передавая Знаменскому два листка, – я захватил списки ребят. Это физматовцы… это наши… А сколько машин… – Знаменский берется за авторучку. – Да я вырву, что вам переписывать… Здесь отмечено по дням: двадцать восьмое, двадцать девятое, тридцатое.
– Спасибо, спасибо, Саша. – Знаменский скрепляет листки вместе.
– Это вам что-то дает?
– Да, эти листочки могут сослужить хорошую службу.
– Там что-нибудь серьезное… на базе?
– Просто любопытно или есть причина? – осторожно выясня­ет Пал Палыч.
– Ну… – Саша колеблется, – в общем, я знаком с Леной Чугунниковой и потому… – неловко замолкает.
У Знаменского на минуту портится настроение: парень ему симпатичен.
– Хорошая девушка? – по-доброму спрашивает он.
– Лучше всех. – Саша за иронией с трудом скрывает беспокой­ство.
– Да, тесен мир… Но я не вправе рассказывать.

* * *
Саша бегом спускается по экскалатору – спешит на свидание.
Как всякая девушка, которой пришлось ждать, Лена в некото­рой досаде:
– Ты так во мне уверен, что уже начинаешь опаздывать?
– Ленуся, разве плохо, что уверен?
– Хорошо, хорошо… только не зазнавайся.
– Никогда! – клятвенно произносит Саша. – Это твоя приви­легия на всю жизнь!
Лена смеется.
– Где ты, негодяй, застрял?
– У следователя.
– За тобой водятся преступления?
– Масса, – отзывается Саша легким тоном, но невольно хму­рится.
– Рассказывай!
– Не хочется отравлять вечер.
– Но я обожаю страшные истории!
– Ничего страшного… я надеюсь.
– Все равно! Признавайся сейчас же!
– Только ты не расстраивайся… На базе идет какая-то провер­ка. Помнишь, мы там работали, а теперь нас как свидетелей…
– У мамы?
– Да. Следователь не сказал, в чем дело, но какой-то неприят­ный осадок…
– Ну-у, за маму можно не беспокоиться! – беспечно говорит Лена. – Больших безобразий не допустит. Не забывай, она все-таки генеральша. Она всех держит вот так! – сжимает кулак. – К ней даже иностранцев возят.

* * *
На пустых ящиках, валяющихся около одноколейной дороги, проходящей по территории четвертого цеха, размещаются Зна­менский, Васькин, Малахов и новая фигура – весовщик Лобов. Это молодой человек из «модерновых». Ухоженный, трезвый, спортивный. Одет элегантно, чего не скрывает наброшенный на плечи рабочий халат. Часы у него, конечно, электронные, курит он «Мальборо», бумаги носит в «дипломате».
Кладовщики и Лобов препираются. Знаменский доволен, что удалось их стравить: в споре проскальзывают интересные детали.
– Просто дурная привычка – за все железные дороги ругать! – с апломбом говорит Лобов.
– Железные, выдержат, – примирительно вставляет Малахов.
Но Васькин мрачен.
– Вас не бить – ни вагона не дождешься! – перекрикивает он шум подходящего состава.
– Ну-ну-ну, я попрошу! – надсаживается и Лобов. – Претен­зии должны быть обоснованы. Если по воде или самолетом, то при грузе обязательно сопровождающий. Кто в воздухе украдет? Смешно! Но положен конвой. Тогда нам на каждый вагон надо по солдату, а разъезды и сортировочные стеной обнести! Дайте охра­ну – пожалуйста, спрашивайте. А то чуть что – дорога отвечай!
– Давай не будем! – отмахивается Васькин здоровенной своей пятерней. – Вы за груз не отвечаете. Пломба цела – и привет. Скорей подальше, пока мы внутрь не заглянули!
Состав прошел, но Лобов по инерции все еще кричит:
– А ты, Владимир Тарасыч, очень мечтаешь, чтобы товар пришел целенький?
– Чего мелешь? – огрызается тот.
Лобов взглядывает на Знаменского и спохватывается:
– Нет, разумеется, все заинтересованы в сохранности грузов, Горячимся, потому что болеем за общее дело. Хотя я лично – не материально ответственный, поймите меня правильно. Мое дело взвесить. Однако невольно принимаешь к сердцу. Если глубоко разобраться, Пал Палыч, то корень зла – поставщик.
– Вот это точно! – с воодушевлением подхватывает Васькин.
– Самое удобное – ругать тех, кто отсутствует, – отзывается Пал Палыч.
– Нет, верьте слову, при существующем положении поставщи­ку плевать-расплевать, только бы отгрузить, хоть в поломанный вагон!
– А тара? – гремит Васькин. – Бывает, товар – в одном углу, а доски от ящиков – в другом!
– И вы знаете, почему так?
– Знаю, – кивает Знаменский Лобову. – Убытки оплачивает не отправитель, а получатель.
– Грузит один – платит другой, а дорога, разумеется, виновата, – иронически заканчивает Лобов.
Малахов с искренним сожалением подтверждает:
– Плохо грузят. Сколько влезет. Сколько не жалко. Сколько успели.
– Чаще недогруз или перегруз? – уточняет Знаменский.
– Когда как. Мы держим равнение на середину. Придет, напри­мер, вагон по нулям. Значит – килограмм в килограмм. Мы убыль все равно пишем. По норме.
– Все равно пишете? Всегда?
– Да слушайте его! – срывается Васькин. – По нулям! Весы-то не аптечные, железнодорожные весы! Ты скажи, какая у тебя официальная точность? – оборачивается он к Лобову.
– Плюс-минус полтонны на вагон.
– Вот! Стрелки, может, и по нулям, а полтонны нету!
– Ну ладно, кончили общие рассуждения. Вы принесли свою регистрацию грузов, товарищ Лобов?
– Разумеется, – он достает из «дипломата» учетную книгу.
– Откройте двадцать девятое апреля.
Лобов шуршит страницами. Нашел.
– Три вагона, – продолжает Пал Палыч. – Номера триста восемнадцать восемьдесят четырнадцать, триста восемнадцать восемьдесят сорок и триста восемнадцать восемьдесят сорок один.
Лобов просматривает записи.
– Названные вами вагоны не значатся.
– Вернее, у вас не помечены.
– А почему должны быть помечены?
– Потому что двадцать девятого между двенадцатью и часом дня их доставили сюда, на подъездные пути.
Воцаряется неприятная пауза.
– Я попрошу уточнить, откуда сведения.
– От сцепщика, из первых рук. По его, так сказать, наводке я нашел номера в одной из поездных ведомостей.
Еще более неприятная пауза. Малахов растерянно пожимает плечами и что-то бормочет. Лобов начинает усиленно «припоми­нать».
– А-а… Во-он вы про что… Это знаешь, Владимир Тарасыч, про что – когда дождь шел!
– Ну, допустим, шел, – тянет Васькин, стараясь понять, куда клонит Лобов.
– С утра зарядил, помнишь?
– Ну?
– Этот случай я объясню, Пал Палыч.
– Будет с вашей стороны очень любезно, товарищ Лобов.
– Помнишь, у одного вагона доски немного отошли? – Лобов обращается попеременно то к Васькину, то к Знаменскому. – Я говорю, старый вагон, сыплется уже, а он полез в пузырек – будем, говорит, создавать комиссию, может оказаться недостача.
Васькин сообразил что к чему:
– А-а… Это когда я говорю, вагон дефектный…
– Ну да, я говорю, принимай, а ты говоришь, надо комиссию. – А-а… Ну помню… еще дождь лил…
– С самого утра!
– Очень хорошо, – прерывает их Пал Палыч; на глазах столко­вались, и ничего не поделаешь. – Кто вошел в комиссию по приемке?
– Да кого я под самый праздник соберу? – бодро отвечает Васькин. – В ливень-то на перроне стоять? Решил, пусть пройдут майские, тогда.
– Так. Груз оставался еще в ведении дороги?
– Нет-нет-нет. Раз мы транспортировали получателю, пломбы целы, претензий к нам нет – уже все. Дальше их забота. – Лобов поводит рукой в сторону Васькина.
– Это ты брось! Я тебе хоть где расписался?!
– Но груз на твоей территории?
– Ничего не значит!
– Нет, Владимир Тарасыч, я попрошу! Очень даже значит!
Между Лобовым и Васькиным опять готова разгореться пере­палка, но Знаменский поднимает руку.
– Так или иначе, днем двадцать девятого апреля помидоры существовали. Что же дальше? Их смыло дождем?
– Дальше моя смена кончилась, – говорит Васькин и, не глядя на Малахова, спрашивает: – Вань, ты эти вагоны не комиссовал?
Малахов ошарашен.
– Котя! Мне ж никто ничего! Маневровый, наверно. Подце­пил и увез.
– Пустые или полные, Малахов?
Тот в растерянности хлопает глазами.
– Не подходил даже. Не знаю. Другие принимал. Вагонов полно было. А с обеда отпускал. С той стороны. Где автомобиль­ный подъезд.
– Простите, пожалуйста, я, вероятно, уже ничем не могу помочь… В институте сегодня семинар. – Для Лобова настал удобный момент улизнуть, он прощается и спешит прочь.
– Запросто могли груженые увезти, – заявляет между тем Васькин. – Под праздники тут Содом и Гоморра.
– Под праздники – жуть! – поддерживает Малахов.
– А в следующую свою смену вы поинтересовались судьбой вагонов?
– Да ведь это уже после праздников было! – восклицает Васькин. – Голова-то с похмелья… Чего уж там! – Ему ответ кажется вполне исчерпывающим, а разговор законченным.
Знаменский улыбается, вдруг развеселившись.
– Значит, не найти мне тех помидоров? Потерялись, замота­лись. А?
Кладовщики выжидательно молчат.
– Все-таки попробую. С двадцать восьмого по тридцатое у вас работали студенты. Припоминаете?
– Работали, – согласно кивает Малахов. – Наши грузчики – в складу. Те – снаружи, на погрузке машин.
– Вот и договорились: на погрузке машин.
– Ну и что? – осведомляется Васькин.
– Да ребятам скучно было, решили для развлечения соревно­ваться – факультет на факультет. Для подведения итогов запи­сывали количество машин. И, представьте себе, их оказалось здорово больше, чем у вас по накладным! Выходит, был лишний «левак».
На скулах у Васькина набухают желваки.
– Такие записи – не документ!
– Небось набавили! Для игры!
– Не похоже, Малахов. Ребята серьезные, математики. Даже номера машин называют. Профессиональная память на числа.
– Да не принимали же. Те вагоны. Не принимали мы их.
– Официально не принимали. А по-тихому, я думаю, разгрузи­ли.
Малахов засматривает в лицо Васькину и упавшим голосом спрашивает:
– Коть?..
– Вранье!

* * *
Томин и Кибрит разговаривают, шагая по коридорам Петров­ки, 38.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10