Она занимается всеми его делами и просматривает почту, но никогда не встречала имени Эллмана. Еще она сказала, что Руксель считал безнадежными поиски картины и потому отказался от заведения уголовного дела.
Флавия широко зевнула и взглянула на часы:
— Черт, уже десять.
— А что?
— Я надеялась принять ванну и поспать, но уже не успеваю. К полудню я должна быть в аэропорту. Сын Эллмана прилетает сегодня из Африки. Ужасно не хочется тащиться на встречу, но переговорить с ним необходимо.
— О-о, — огорчился Джонатан, — а я так надеялся, что мы побудем вместе. Знаешь, Париж, романтика и все такое.
Она смотрела на него, не веря своим ушам. У Джонатана напрочь отсутствовало чувство момента. Иногда ей казалось, что он живет в другом измерении.
— Милый мой сумасшедший торговец картинами, за последние два дня я спала всего четыре часа. Я столько времени не мылась, что уже забыла, как открывается кран. Люди в метро шарахались от меня в разные стороны. Какая может быть романтика в этих грязных лохмотьях? Не говоря уж о том, что у меня по горло работы.
— Ах, тогда хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?
— Нет. Кстати, почему ты до сих пор не вернул картину?
— Но ведь ты хотела осмотреть ее?
— Да, но ты говоришь, там не на что смотреть…
— По-моему, да. Я уже второй день делю постель с Сократом. За это время я изучил его вдоль и поперек и могу с уверенностью сказать: никаких ценностей в нем нет.
— В таком случае я положусь на твое мнение, в картинах ты разбираешься лучше меня. И знаешь, если ты понесешь ее Рукселю, то постарайся разговорить его. Спроси о Гартунге, Эллмане. Ну кто-то же должен знать, что связывало этих людей! Попробуй.
Взглянув еще раз на часы и запричитав, что опаздывает, Флавия убежала, оставив Аргайла расплачиваться по счету. Через несколько секунд она вернулась, но только для того, чтобы попросить денег и вновь убежать.
Редкая женщина решится ехать в аэропорт Шарля де Голля на такси, если ее бойфренд, сделав озабоченное лицо, выдаст ей на целый день всего двести франков. Щедрость не королевская. В оправдание Аргайлу можно сказать лишь то, что это были его последние наличные деньги. Поэтому Флавия взяла такси только до вокзала, откуда ходили электрички в аэропорт, и долго блуждала там полутемными подземными коридорами, пытаясь понять, где же в этом мавзолее прячут поезда. Когда она наконец нашла электричку, искусно закамуфлированную торговыми палатками и кожевенными лавками, у нее уже не было ни малейшего желания наслаждаться музыкой, доносившейся с противоположной стороны платформы. Флавия вспотела от волнения — учитывая ее и так не очень свежее состояние, это было совершенно некстати. «Если я не смогу принять душ в течение ближайших часов, одежду придется сжечь», — подумала она.
Флавия добралась до аэропорта примерно через двадцать минут после того, как должен был приземлиться самолет Эллмана-младшего; мало того — ей еще пришлось дожидаться автобуса, который подвозил встречающих к терминалу. Выпрыгнув из автобуса, она побежала к выходу для прибывающих пассажиров, на бегу читая таблички. «Багажное отделение в зале», — прочитала она и чертыхнулась. Стоять и разглядывать измученных долгим перелетом пассажиров не имело никакого смысла, поэтому она метнулась к справочному бюро и попросила дать объявление по громкой связи.
После этого она заняла позицию у стены и стала ждать, сдерживая зевоту. «Если я не поймаю его сейчас, это еще не катастрофа, — думала она, — но все же будет ужасно стыдно, если придется возвращаться в Швейцарию», Она представила себе саркастический взгляд Боттандо и ядовитые замечания относительно ее непунктуальности, когда он увидит отчет о расходах.
Погруженная в эти мысли, она вдруг увидела, что служащий справочного бюро указывает на нее вновь прибывшему пассажиру. К этому моменту у нее со слов экономки уже сложился образ Бруно Эллмана — образ малопривлекательный, несмотря на ее желание быть беспристрастной. Она представляла его себе этаким плейбоем в дорогих брюках цвета хаки, с большим фотоаппаратом «Никон» и снаряжением для сафари. Загорелый экстравагантный паразит на теле общества.
Мужчина, которого направил к ней администратор, не имел ничего общего с этим образом. Начать с того, что ему давно уже перевалило за сорок. Небольшое брюшко выдавало любителя мучных изделий, а помятость его костюма едва ли можно было объяснить одними лишь дорожными трудностями. Седеющие волосы начали редеть на макушке.
«Наверное, какая-то ошибка», — подумала Флавия, но когда мужчина представился, она поняла, что никакой ошибки нет. Это действительно был Бруно Эллман.
— Какое счастье, что вы услышали объявление, — сказала Флавия. — Я боялась вас пропустить. Ничего, если я буду говорить по-французски?
— Да, конечно, — ответил он, тоже переходя на французский, и Флавия отметила отличное произношение. — Ну, вот я здесь, перед вами, но так и не знаю, зачем я вам понадобился.
— Простите, — спохватилась Флавия. Она представилась и предъявила удостоверение сотрудника итальянской полиции. — Боюсь, у меня для вас плохие новости. Мы можем где-нибудь поговорить?
— Какие новости? — спросил он, не двигаясь с места.
— Они касаются вашего отца.
— О нет, — произнес он со стоном, словно уже зная, что за этим последует. — Говорите.
— Он убит.
На этот раз он отреагировал странно. С первого взгляда он производил впечатление очень положительного человека — из тех, у кого на улице спрашивают дорогу. Обычно такие люди бывают хорошими сыновьями, и Флавия ожидала, что известие станет для него страшным ударом.
Ничуть не бывало. Эллман поджал губы, осмысливая информацию, потом сказал:
— Вы правы: нам лучше где-нибудь поговорить. Они спустились в бар, и Эллман пошел за кофе. Если новость об убийстве отца и была для него неприятной, то к моменту возвращения он полностью оправился.
— Ну а теперь расскажите мне все по порядку, — деловым тоном сказал Эллман.
Флавия не видела причин скрывать от него правду, поэтому достаточно полно ознакомила его с картиной преступления, после чего задала обычные вопросы.
— Ваш отец интересовался живописью?
— Нет.
— Имя Мюллер вам что-нибудь говорит?
— Нет.
— А Гартунг?
— Нет.
— Руксель?
— Это довольно распространенная фамилия, — неуверенно сказал Эллман.
— Постарайтесь вспомнить.
— Расскажите мне о нем подробнее.
— Жан Руксель — бизнесмен, политик, возраст — семьдесят с небольшим, — скупо охарактеризовала француза Флавия.
— Француз?
— Да.
— Мне кажется, я слышал его имя в новостях.
— Ему вручена большая европейская награда, и об этом много говорили.
— Ну точно, — сказал Эллман, — так и есть. — Он подумал с минуту. — Да, верно, — сказал он наконец.
— Что именно?
— Я действительно слышал его имя в новостях, — словно извиняясь, ответил Эллман. — Больше мне нечего добавить.
— И это все? Он не был связан с вашим отцом?
— Насколько я знаю, нет. Вряд ли Руксель стал бы иметь дело с таким человеком, как мой отец. Я и сам практически не общался с ним, за исключением тех случаев, когда возникали финансовые проблемы.
— Например, когда запаздывало ваше ежемесячное жалованье? — В голосе Флавии против воли проскользнули осуждающие нотки.
Он поднял на нее взгляд.
— Я вижу, вы успели пообщаться с мадам Руве.
Она кивнула.
— Да, когда отец задерживал ежемесячное жалованье, если вам так нравится это называть. Мадам Руве, случайно, не сообщила вам о роде моих занятий?
— Нет.
— Тогда, полагаю, она выдала вам то же, что и всегда: бездельник, никчемный человек. Ну, если вы предпочитаете так думать…
— Оставьте. Чем вы занимаетесь?
— Я работаю в благотворительном фонде, который оказывает помощь африканским странам, главным образом франкоязычному населению. В Африке много проблем. Последние две недели я работал в Республике Чад. Там началась эпидемия.
— О-о.
— А вы, наверное, думали, что я ездил на сафари. На мое так называемое жалованье содержится приют для голодающих детей — от голода у многих из них наблюдается задержка умственного развития. Если детей не удается вылечить на месте, мы забираем их в Швейцарию и устраиваем в специализированные клиники. Конечно, это капля в море, и деньги, которые я получаю от отца — получал, — всего лишь молекула в этом море. Теперь и того не будет: полагаю, отец написал завещание в пользу экономки.
— Простите, — извинилась Флавия, — со слов мадам Руве у меня сложилось неверное впечатление.
— Хорошо, что вы по крайней мере не стали скрывать этого. Спасибо. Ваши извинения принимаются. Я бы вообще не стал поднимать эту тему, если бы…
— … не опасались, что мадам Руве наведет нас на мысль, будто вы сами способны организовать убийство отца с целью завладения его состоянием.
Эллман кивнул.
— Если хотите, можете взглянуть на отметку в моем паспорте. Деревня, где я пробыл последние две недели, находится в такой глуши, что я просто физически не мог обернуться туда и обратно раньше, чем за пять дней. Но и без того у меня железное алиби: отец просто не располагал такой суммой денег, ради которой стоило бы убивать.
— Я вам верю, — сказала Флавия, немного смягчившись. — А что вам известно о финансовом положении отца?
— Ничего. Да мне и неинтересно это знать.
— В его квартире мы обнаружили банковское уведомление и чековую книжку. На счет вашего отца ежемесячно поступала крупная сумма денег. Вам известно, откуда приходили деньги?
Эллман вздохнул.
— Я действительно ничего не знаю и не хочу знать. Но если вам это поможет: в прошлом году он задержал перевод, и когда я напомнил ему об этом, обещал выслать деньги на следующий день. На следующий день я позвонил, и мадам Руве сказала, что отец уехал в командировку. Но деньги все-таки пришли и с тех пор всегда поступали регулярно. Больше мне нечего рассказать. Мы почти не общались, только по необходимости… Мы неважно ладили, — добавил он, помолчав. — Можно даже сказать, ненавидели друг друга. Он был жестоким, низким человеком — жалкое маленькое чудовище. У него даже не хватило духу стать большим чудовищем. Своей жестокостью и пренебрежением он убил мать, я вспоминаю свое детство как сплошной непрекращающийся кошмар. Он высасывал из людей все соки. Он мне отвратителен.
— Это не мешало вам просить у него деньги, а ему — давать их.
— Что не мешало ему меня ненавидеть.
— Но если он был таким негодяем, то почему давал вам деньги?
Эллман улыбнулся, и Флавия с ужасом увидела, что он испытывает огромное удовольствие при этом воспоминании.
— Потому что я шантажировал его, — ответил он. — Швейцарцы — страшные бюрократы, а отец при получении гражданства утаил некоторые факты своей биографии. Например, свое настоящее имя. Если бы об этом стало известно в соответствующих органах, он мог лишиться гражданства, работы и даже попасть в тюрьму. Узнав об этом, я предложил ему финансировать мою благотворительную деятельность. В порядке компенсации за молчание.
— Вы могли так поступить с родным отцом?
— Да, — с легкостью согласился он. — А что тут такого?
— А почему он сменил имя?
— Ах, это — ничего криминального, он никого не убил и не ограбил. Во всяком случае, я так думаю.
По его тону Флавия поняла, что он интересовался этим вопросом. Неудивительно: люди хотят знать правду о своих родителях независимо от того, хорошие они или плохие.
— Отец хотел устроиться на работу. Настоящего Эллмана убили на войне. Кажется, они были друзьями с самого детства, хотя мне трудно поверить, что у отца могли быть друзья. В молодости отец слыл весельчаком и бездельником, а Эллман много учился и работал. Пока мой отец пил и гонялся за юбками, Эллман окончил университет и получил ученую степень. На войне его убили, и тогда отец, перебравшись в сорок восьмом году в Швейцарию, присвоил себе его имя и ученую степень, благодаря чему получил высокооплачиваемую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Флавия широко зевнула и взглянула на часы:
— Черт, уже десять.
— А что?
— Я надеялась принять ванну и поспать, но уже не успеваю. К полудню я должна быть в аэропорту. Сын Эллмана прилетает сегодня из Африки. Ужасно не хочется тащиться на встречу, но переговорить с ним необходимо.
— О-о, — огорчился Джонатан, — а я так надеялся, что мы побудем вместе. Знаешь, Париж, романтика и все такое.
Она смотрела на него, не веря своим ушам. У Джонатана напрочь отсутствовало чувство момента. Иногда ей казалось, что он живет в другом измерении.
— Милый мой сумасшедший торговец картинами, за последние два дня я спала всего четыре часа. Я столько времени не мылась, что уже забыла, как открывается кран. Люди в метро шарахались от меня в разные стороны. Какая может быть романтика в этих грязных лохмотьях? Не говоря уж о том, что у меня по горло работы.
— Ах, тогда хочешь, я поеду с тобой в аэропорт?
— Нет. Кстати, почему ты до сих пор не вернул картину?
— Но ведь ты хотела осмотреть ее?
— Да, но ты говоришь, там не на что смотреть…
— По-моему, да. Я уже второй день делю постель с Сократом. За это время я изучил его вдоль и поперек и могу с уверенностью сказать: никаких ценностей в нем нет.
— В таком случае я положусь на твое мнение, в картинах ты разбираешься лучше меня. И знаешь, если ты понесешь ее Рукселю, то постарайся разговорить его. Спроси о Гартунге, Эллмане. Ну кто-то же должен знать, что связывало этих людей! Попробуй.
Взглянув еще раз на часы и запричитав, что опаздывает, Флавия убежала, оставив Аргайла расплачиваться по счету. Через несколько секунд она вернулась, но только для того, чтобы попросить денег и вновь убежать.
Редкая женщина решится ехать в аэропорт Шарля де Голля на такси, если ее бойфренд, сделав озабоченное лицо, выдаст ей на целый день всего двести франков. Щедрость не королевская. В оправдание Аргайлу можно сказать лишь то, что это были его последние наличные деньги. Поэтому Флавия взяла такси только до вокзала, откуда ходили электрички в аэропорт, и долго блуждала там полутемными подземными коридорами, пытаясь понять, где же в этом мавзолее прячут поезда. Когда она наконец нашла электричку, искусно закамуфлированную торговыми палатками и кожевенными лавками, у нее уже не было ни малейшего желания наслаждаться музыкой, доносившейся с противоположной стороны платформы. Флавия вспотела от волнения — учитывая ее и так не очень свежее состояние, это было совершенно некстати. «Если я не смогу принять душ в течение ближайших часов, одежду придется сжечь», — подумала она.
Флавия добралась до аэропорта примерно через двадцать минут после того, как должен был приземлиться самолет Эллмана-младшего; мало того — ей еще пришлось дожидаться автобуса, который подвозил встречающих к терминалу. Выпрыгнув из автобуса, она побежала к выходу для прибывающих пассажиров, на бегу читая таблички. «Багажное отделение в зале», — прочитала она и чертыхнулась. Стоять и разглядывать измученных долгим перелетом пассажиров не имело никакого смысла, поэтому она метнулась к справочному бюро и попросила дать объявление по громкой связи.
После этого она заняла позицию у стены и стала ждать, сдерживая зевоту. «Если я не поймаю его сейчас, это еще не катастрофа, — думала она, — но все же будет ужасно стыдно, если придется возвращаться в Швейцарию», Она представила себе саркастический взгляд Боттандо и ядовитые замечания относительно ее непунктуальности, когда он увидит отчет о расходах.
Погруженная в эти мысли, она вдруг увидела, что служащий справочного бюро указывает на нее вновь прибывшему пассажиру. К этому моменту у нее со слов экономки уже сложился образ Бруно Эллмана — образ малопривлекательный, несмотря на ее желание быть беспристрастной. Она представляла его себе этаким плейбоем в дорогих брюках цвета хаки, с большим фотоаппаратом «Никон» и снаряжением для сафари. Загорелый экстравагантный паразит на теле общества.
Мужчина, которого направил к ней администратор, не имел ничего общего с этим образом. Начать с того, что ему давно уже перевалило за сорок. Небольшое брюшко выдавало любителя мучных изделий, а помятость его костюма едва ли можно было объяснить одними лишь дорожными трудностями. Седеющие волосы начали редеть на макушке.
«Наверное, какая-то ошибка», — подумала Флавия, но когда мужчина представился, она поняла, что никакой ошибки нет. Это действительно был Бруно Эллман.
— Какое счастье, что вы услышали объявление, — сказала Флавия. — Я боялась вас пропустить. Ничего, если я буду говорить по-французски?
— Да, конечно, — ответил он, тоже переходя на французский, и Флавия отметила отличное произношение. — Ну, вот я здесь, перед вами, но так и не знаю, зачем я вам понадобился.
— Простите, — спохватилась Флавия. Она представилась и предъявила удостоверение сотрудника итальянской полиции. — Боюсь, у меня для вас плохие новости. Мы можем где-нибудь поговорить?
— Какие новости? — спросил он, не двигаясь с места.
— Они касаются вашего отца.
— О нет, — произнес он со стоном, словно уже зная, что за этим последует. — Говорите.
— Он убит.
На этот раз он отреагировал странно. С первого взгляда он производил впечатление очень положительного человека — из тех, у кого на улице спрашивают дорогу. Обычно такие люди бывают хорошими сыновьями, и Флавия ожидала, что известие станет для него страшным ударом.
Ничуть не бывало. Эллман поджал губы, осмысливая информацию, потом сказал:
— Вы правы: нам лучше где-нибудь поговорить. Они спустились в бар, и Эллман пошел за кофе. Если новость об убийстве отца и была для него неприятной, то к моменту возвращения он полностью оправился.
— Ну а теперь расскажите мне все по порядку, — деловым тоном сказал Эллман.
Флавия не видела причин скрывать от него правду, поэтому достаточно полно ознакомила его с картиной преступления, после чего задала обычные вопросы.
— Ваш отец интересовался живописью?
— Нет.
— Имя Мюллер вам что-нибудь говорит?
— Нет.
— А Гартунг?
— Нет.
— Руксель?
— Это довольно распространенная фамилия, — неуверенно сказал Эллман.
— Постарайтесь вспомнить.
— Расскажите мне о нем подробнее.
— Жан Руксель — бизнесмен, политик, возраст — семьдесят с небольшим, — скупо охарактеризовала француза Флавия.
— Француз?
— Да.
— Мне кажется, я слышал его имя в новостях.
— Ему вручена большая европейская награда, и об этом много говорили.
— Ну точно, — сказал Эллман, — так и есть. — Он подумал с минуту. — Да, верно, — сказал он наконец.
— Что именно?
— Я действительно слышал его имя в новостях, — словно извиняясь, ответил Эллман. — Больше мне нечего добавить.
— И это все? Он не был связан с вашим отцом?
— Насколько я знаю, нет. Вряд ли Руксель стал бы иметь дело с таким человеком, как мой отец. Я и сам практически не общался с ним, за исключением тех случаев, когда возникали финансовые проблемы.
— Например, когда запаздывало ваше ежемесячное жалованье? — В голосе Флавии против воли проскользнули осуждающие нотки.
Он поднял на нее взгляд.
— Я вижу, вы успели пообщаться с мадам Руве.
Она кивнула.
— Да, когда отец задерживал ежемесячное жалованье, если вам так нравится это называть. Мадам Руве, случайно, не сообщила вам о роде моих занятий?
— Нет.
— Тогда, полагаю, она выдала вам то же, что и всегда: бездельник, никчемный человек. Ну, если вы предпочитаете так думать…
— Оставьте. Чем вы занимаетесь?
— Я работаю в благотворительном фонде, который оказывает помощь африканским странам, главным образом франкоязычному населению. В Африке много проблем. Последние две недели я работал в Республике Чад. Там началась эпидемия.
— О-о.
— А вы, наверное, думали, что я ездил на сафари. На мое так называемое жалованье содержится приют для голодающих детей — от голода у многих из них наблюдается задержка умственного развития. Если детей не удается вылечить на месте, мы забираем их в Швейцарию и устраиваем в специализированные клиники. Конечно, это капля в море, и деньги, которые я получаю от отца — получал, — всего лишь молекула в этом море. Теперь и того не будет: полагаю, отец написал завещание в пользу экономки.
— Простите, — извинилась Флавия, — со слов мадам Руве у меня сложилось неверное впечатление.
— Хорошо, что вы по крайней мере не стали скрывать этого. Спасибо. Ваши извинения принимаются. Я бы вообще не стал поднимать эту тему, если бы…
— … не опасались, что мадам Руве наведет нас на мысль, будто вы сами способны организовать убийство отца с целью завладения его состоянием.
Эллман кивнул.
— Если хотите, можете взглянуть на отметку в моем паспорте. Деревня, где я пробыл последние две недели, находится в такой глуши, что я просто физически не мог обернуться туда и обратно раньше, чем за пять дней. Но и без того у меня железное алиби: отец просто не располагал такой суммой денег, ради которой стоило бы убивать.
— Я вам верю, — сказала Флавия, немного смягчившись. — А что вам известно о финансовом положении отца?
— Ничего. Да мне и неинтересно это знать.
— В его квартире мы обнаружили банковское уведомление и чековую книжку. На счет вашего отца ежемесячно поступала крупная сумма денег. Вам известно, откуда приходили деньги?
Эллман вздохнул.
— Я действительно ничего не знаю и не хочу знать. Но если вам это поможет: в прошлом году он задержал перевод, и когда я напомнил ему об этом, обещал выслать деньги на следующий день. На следующий день я позвонил, и мадам Руве сказала, что отец уехал в командировку. Но деньги все-таки пришли и с тех пор всегда поступали регулярно. Больше мне нечего рассказать. Мы почти не общались, только по необходимости… Мы неважно ладили, — добавил он, помолчав. — Можно даже сказать, ненавидели друг друга. Он был жестоким, низким человеком — жалкое маленькое чудовище. У него даже не хватило духу стать большим чудовищем. Своей жестокостью и пренебрежением он убил мать, я вспоминаю свое детство как сплошной непрекращающийся кошмар. Он высасывал из людей все соки. Он мне отвратителен.
— Это не мешало вам просить у него деньги, а ему — давать их.
— Что не мешало ему меня ненавидеть.
— Но если он был таким негодяем, то почему давал вам деньги?
Эллман улыбнулся, и Флавия с ужасом увидела, что он испытывает огромное удовольствие при этом воспоминании.
— Потому что я шантажировал его, — ответил он. — Швейцарцы — страшные бюрократы, а отец при получении гражданства утаил некоторые факты своей биографии. Например, свое настоящее имя. Если бы об этом стало известно в соответствующих органах, он мог лишиться гражданства, работы и даже попасть в тюрьму. Узнав об этом, я предложил ему финансировать мою благотворительную деятельность. В порядке компенсации за молчание.
— Вы могли так поступить с родным отцом?
— Да, — с легкостью согласился он. — А что тут такого?
— А почему он сменил имя?
— Ах, это — ничего криминального, он никого не убил и не ограбил. Во всяком случае, я так думаю.
По его тону Флавия поняла, что он интересовался этим вопросом. Неудивительно: люди хотят знать правду о своих родителях независимо от того, хорошие они или плохие.
— Отец хотел устроиться на работу. Настоящего Эллмана убили на войне. Кажется, они были друзьями с самого детства, хотя мне трудно поверить, что у отца могли быть друзья. В молодости отец слыл весельчаком и бездельником, а Эллман много учился и работал. Пока мой отец пил и гонялся за юбками, Эллман окончил университет и получил ученую степень. На войне его убили, и тогда отец, перебравшись в сорок восьмом году в Швейцарию, присвоил себе его имя и ученую степень, благодаря чему получил высокооплачиваемую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39