– Да-а… Вот оно, значит, как получается… На юге их лупят, а они здеся шевелятся.
– Как это – шевелятся? – подался влеред Матюхин.
– Не спеши. Когда-никогда, а расковать нужно. По газетке вижу – наши. Рискну. – Он развернулся к Андрею и, навалившись на столик, доверительно зашептал: – Сматываются эсэсовцы. Видать, на юг подаются.
– Отец, ты не путаешь? Партизаны бы узнали…
– Фиг с редькой они такое узнают. Откуда им? Железнодорожники и то не знают. И я в аккурат только вчера догадался. Второй день по три, а то и по пять эшелонов уходят.
– Слушай, мы же второй день здесь, и мы бы услышали.
– Ха! Партизаны не узнали, а они б услышали! Ведь они как поступили? Ден пять назад, в ночи, прибыл на станцию вроде ремонтный поезд, это мне стрелочник знакомый, за семенами ко мне приходил, рассказал. И за ночь выложили в лес ветку километра на два. Сверху сеткой замаскировали. Вот. И уже третий день, как темнота начинается, на станцию подается два, а то и три эшелона порожняка. Стоят себе на запасном пути. Потом на рассвете приходят эсэсманы, все прочесывают наскрозь, всех разгоняют и эшелон – на ветку. Там и грузят. И танки, и машины, и пушки.
– А стреляют зачем?
– Как это зачем? Они же раньше каждый день занимались. То одни, то другие. Люди окружающие и привыкли – стреляют, ну и пускай стреляют, хай они сказятся. И никому до них дела нет.
– Понятно. А почему же считаете, что они уходят, может, наоборот, пополнение получают?
– А они, значит, как грузятся? Еду я вчера утречком, везу зеленя, приказали к рассвету подать две подводы, в эшелон выходит. Как бы на дорогу. Эсэсовцы – народ балованный, им все свеженькое. Ну вот, везу, а мне вперерез, по лесной дороге, целая экспедиция. Один танк второй тянет, а к ним еще две машины с орудиями прицеплены. Ползет прямо к ветке. Я остановился, вроде хомут на второй подводе поправляю, – это я за первую прячусь, – и гляжу. Вот та экспедиция по такой пологой настилушке и поехала прямо, видать, на платформы. А вскорости еще одна такая петрушка тянется. Сдал я свои зеленя и поехал не на огород, а прямо в деревню, вроде к начальству, а сам зашел к стрелочнику, он тоже в деревне живет. «Куда это, – говорю, – фрицы налаживаются?» – «Машины, – спрашивает, – что ли?» – «Да, – говорю, – и машины…» – «Кто ж их знает, – отвечает, – должно, на ремонт, а лес, – говорит, – прямо в Германию адресуем. Как всегда». И ведь верно! Второй уж год он с этой станции пиломатериалы в Германию возит. У нас тут в округе несколько лесопилок, и все работают. Все вроде верно. А я проверил: «А танки, – говорю, – тоже в Германию?» – «Да ты что, – говорит, – заболел? Уши у тебя заложило? Они ж как всегда ревут. И я, – говорит, – ни разу танков на платформе не видел». Вот поехал я домой, слушаю, как локомотив подали, как второй эшелон втянули, и опять танки зарычали, опять стрельба. И тут меня и осенило. Вот, думаю, значит, как получается. Они танки досками или там бруском обкладывают, и ни один черт не догадается, что под теми пиломатериалами. Драпают эсэсчики, драпают. Но ночью я, однако, сомневался: намедни бой до нас донесся, даже «катюши» играли, немцы их ужасно боятся. Думаю, плохи у нас дела, если наши не наступают, а немцы не только воюют, но еще и танки свои перебрасывают. Значит, им здесь непротив кого воевать. А газетку прочел, понял: вот почему их туда гонят. На юге у них дела плохие.
– А вы что, ничего и не знали о нашем наступлении на юге?
– Откуда ж узнаешь, милый человек? Мы ж тут как медведи в берлоге на переломе зимы – хоть вой, хоть молчи, никто ничего не услышит и не узнает. Ежели вперед – там солдатня немецкая, хоть что, да проговорится. Ежели назад – там партизаны, нет-нет да листовку кинут или газетку передадут, а то кто завернет, как в прежние времена, политинформацию сделает. А здесь мы как бы посредине. Никому до нас дела нет.
– Понятно… Партизанам о своих догадках сообщили?
Старик приподнялся от стола, выпрямился и удивленно посмотрел на Андрея.
– Ты что ж думаешь, милый человек, партизаны наподобия грибов? Раз лес, значит, и партизаны? Кому я сообщу? Да хоть бы и сообщил, так, думаешь, они мне поверят?
– Что, из веры вышел?
– Окончательно! Одно то, что партизаны сына моего старшего, полицейского, застрелили, второе, они знают, что дочка моя замужем за полицаем, а третье – я ведь и сам у немцев в начальниках хожу – вишь, какие огороды для панов развел? А ведь работает здесь кто? Бабы! Особенно те, у кого мужья или там сыновья в Красной Армии или неизвестно где. А неизвестно где, по нашим понятиям, значит, в партизанах. Так что ж ты думаешь, если я их тут гоняю, так они за меня свечку ставить будут? Или своим не шепнут, какой я их гонитель являюсь? Шепнут! Вот почему партизанские разведчики ко мне и не ходят.
– Ну а если наши придут? – несколько обалдело спросил Андрей. Он не знал – верить Егору или не верить.
– А чего мне их бояться? Разберутся!.. Одно то, что хоть я сын он мне, а я его… не очень и жалею. Неудачный он получился. В армии не служил. Все самогон да бабы. С него при наших никакого толку все равно бы не было. А второе, как я замечаю, зять у меня не такой уж и дурак. Так, по вопросикам, по заглядкам понимаю, он с партизанами снюхался. Опять-таки третье. Два сына у меня в армии, дочка, поскольку она фершал, тоже не минула. Наши зачтут. Да и я не такой уж дурак. Огородник. Травы знаю преотлично… Тут у нас ферма молочная была. Для госпиталей молоко поставляла. Ну, скажи, напал на скотину мор! Вздутие живота – и копыта на сторону. Вот ведь какое несчастье…
– Что ж это вы мне рассказываете? А вдруг я из полицейских?
– Не-ет… На тебя я поначалу погрешил маленько – взгляд у тебя тяжелый. Ты, видать, насмотрелся, хоть и молодой. Неулыбчивый у тебя взгляд. А вот у Николы-зимнего, сразу видно, свежий взгляд, легкий. Я, милый человек, как с германской вернулся, только хозяйства начал ставить – тут немецкая оккупация. Накрутился. Потом гражданская война. То одни, то другие. Потом польская оккупация. Ко всему приобвык и многое чего вижу. Так что ты насчет меня не сомневайся, но проверять проверяй. А вдруг я сбрешу? И еще я тебе скажу. Поостерегись. Тут дозоры с овчарками че-ерными так и шастали. Правда, вчера уж не было. Но, может, вернутся.
– Спасибо. Поостерегусь.
– Храни тебя бог, а все ж таки уходил бы… Зорька вон разгорелась, а начальничек мой немецкий хлопотун: не ровен час появится. Поскольку тебе меня проверить нужно, подавайся ты отсюда влево. Те, что здесь поблизости стояли, те все ушли. Теперь, надо думать, дальние поедут. Там у них дорога новая, вот они за дорогой и стоят. Начальничек мой вчера предупредил, что повезу дальше, чем обычно. И машина придет. Надо эсэсовцев витаминчиками снабжать. Надо… Может, они на юге перепреют, все земля богаче станет.
Они попрощались, и Егор попросил у Грудинина:
– Слышь, Никола-зимний. Оставил бы ты мне газетку, а? Ведь как-то на душе с нею радостней.
– Так мне не жалко… Только ж бумага…
– А бумаги я тебе дам. Дам, милый ты человек. Немецких газет, ясно, не дам. У них бумага тонкая, глянцевая, для курева неспособная. Я тебе старую газету дам. У меня в ей фото замотаны. Так я перемотаю.
Он полез под топчан, достал из сундучка сверток и перемотал газеты.
– Держи. Кончится война, приезжай. Разыскивай Егора Грубого. То я как раз и есть. Охота у нас сказочная! А я тебя По глазам остреньким вижу – ты охотой балуешься.
С Грудининым Егор попрощался за руку – признал своего.
Ночью капитан Маракуша провожал вторую группу в тыл врага. Ось ее движения должны были пересечь разведчики Матюхина, и Маракуша предупредил, что, если обе группы столкнутся, пусть самостоятельно разделят зону границами наблюдения.
Поставить задачу, проверить подготовку к переходу и сам переход поехал полковник Петров. Поэтому его встреча с майором Лебедевым оказалась мимолетной. Полковник уже по дороге к машине рассказал о положении дел и приказал сидеть у телефонов, знакомясь с новой документацией.
Донесения с передовой, процеженные офицерами разведок полков и дивизий, приходили покойные, деловитые. Наблюдатели отметили сигналы группы Матюхина, и Лебедев почувствовал себя спокойней. Однако разговор с Кашириным не позволял удовлетвориться только донесениями. И он, пользуясь относительным бездельем, вызвал к телефону командиров полковых разведывательных взводов тех дивизий, на стыке которых уходил в тыл Матюхин.
Как и предполагал Лебедев, все оказалось серьезней. Полковые наблюдатели докладывали командирам взводов о движении отдельных групп противника на луговине: солдаты развернутым строем двигались к дальнему лесу, слышался собачий лай. Но офицеры разведки в полку не посчитали эти события достойными внимания. Противник и раньше занимался боевой подготовкой, и раньше в его ближнем тылу случались взрывы собачьего лая.
Лебедев поблагодарил командиров взводов и связался с артиллеристами. Те, со своей мощной техникой, могли сообщить дополнительные данные. Но оказалось, что такие мелочные цели, как отдельные группы противника, их в данной ситуации не интересовали, – бить по ним далеко, точности попадания не жди, а снаряды приказано экономить. Майор попросил артиллеристов уточнить непосредственно на НП интересующие его вопросы и занялся документами. К утру приехал полковник Петров и спросил так, словно Лебедев не был в госпитале, а все время оставался в штабе:
– Что от Матюхина?
Лебедев доложил и не удивился поведению полковника: все правильно. Раз на рабочем месте, значит, должен работать.
– Хорошо. Я немного отдохну, а вы подежурьте.
– Как с остальными?
– Нормально. Маракуша – толковый офицер. Переход организовал умело, воспользовался болотом, наделали фашин с помощью саперов и переползли… Да… Вот что самое главное – от недосыпа голова звенит, начинаю забывать. Сегодня забросили к партизанам взвод из дивизии Лунина. Самолет вернулся, пилоты доложили, что все в порядке – сдали с рук на руки. Высадились глубоко в тылу. Но от аэродрома разведчиков перебросят прямо к ближним партизанам. Вместе с ними наши должны будут пощупать противника с тыла, с запада и в случае нужды организовать диверсии. Связь с этой группой держим по радио. Радисты стоят вот здесь, – полковник показал на карте точку. – Километра два западнее Радова. Днем не забудьте проехать к радистам и проверить, как идут дела. Слепить за этой группой будете лично. А мы с Маракушей в эти дни займемся еще одной группой.
Они попрощались.
Позвонили артиллеристы и стали подробно докладывать о выполнении его просьбы. Сведения подтвердились. Противник вел прочесывание местности, используя собак. И это погасило радостное настроение. Майор уткнулся в карту, раздумывая, чем можно помочь разведчикам, над которыми нависла беда.
Зазуммерил телефон, и Лебедев снял трубку с досадой: мешают думать.
– Майор Лебедев, – буркнул он в трубку.
– А-а! Явился герой ночных сражений, – зарокотал командармовский голос. – Шею не совсем свернули? Нет? А надо бы, чтоб понимал – лихость в таком возрасте, а тем более в таком чине до добра не доводит. Ну ладно, ладно, не сопи. Главное, живой и при деле. Так вот, как там с вашими делами?
Лебедев доложил – четко, ясно, но отчужденно-деловито: он еще не знал, как оценивает его поведение командарм. Судя по голосу и грубоватым шуткам, все в порядке. Но… Но лучше не расслабляться.
– Вот что, майор. Матюхинским следопытам я ставил задачу лично. Но этого мало. Вместе с Добровольским мы дали им еще одно чрезвычайно важное задание. Какое – скажу при твоем личном докладе, но после того, как я тебя выпорю за твое мальчишество. А теперь я тебе даю личное задание: следи за ними. Кстати, ты в них уверен? Лично, я имею в виду?
– Товарищ первый, мои люди – с меня и спрос. Но скажу честно, всех не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20