А кроме всего прочего вы, наверное, заметили, что Брутон чертовски скучный и сонный город. Взвесил я все это, да и решил, что самое лучшее будет, если я осаду с вдовушки сниму. Хорошо ещё, что я могу отступить с оружием и всеми военными почестями.
— И вы поступили прекрасно, — сказал я, — спокойная и сонная жизнь не по вас. Но скажите, что вы думаете о нашем новом товарище?
— Клянусь верой! — сказал Саксон. — У нас скоро образуется целый конный полк, если мы будем принимать к себе всякого дворянина, нуждающегося в работе. А насчёт этого сэра Гервасия я думаю именно то, что сказал ему в глаза в гостинице. Он, по-видимому, гораздо мужественнее, чем это кажется с первого взгляда. Эти молодые дворяне от-чаянньж народ, и их хлебом не корми, а дай только подраться хорошенько. Если я боюсь чего, так это того, что у него нет настоящей закалки. Он испугается трудностей похода и может отступиться от дела. А потом у него внешность неподходящая; все эти святые пуритане возненавидят его за одну его внешность. Сам-то Монмауз легкомысленный человек, но как-никак, а на его военных советах, наверное, решающий голос будут иметь пуритане… Да поглядите сами на него, как он сидит на своём красивом сером жеребце и поглядывает на нас. Шляпа у него набекрень, грудь открытая, без лат, хлыст прицеплен к верхней пуговице камзола, одной рукой он подбоченился, а ругательств у него на языке больше, чем лент на одежде. А затем смотрите-ка, как он поглядывает на крестьян… Вот если он хочет сразиться за этих фанатиков, ему придётся переменить манеры… Эге! Слышите! Никак сэр Гервасий уже впутался в историю!
Действительно, Рувим и сэр Гервасий остановились и ожидали, пока мы к ним приблизимся. Но едва они остановились, как толпа крестьян, шедшая рядом с ними, остановилась и окружила их. В толпе слышался глухой ропот, мы видели угрожающие движения руками.
Другие крестьяне, увидя, что происходит что-то неладное, поспешили к товарищам, стоявшим около сэра Гервасия и Рувима.
Мы дали шпоры лошадям и, пробившись через толпу, которая с каждым мгновением становилась все более многочисленной и опасной, добрались до наших приятелей, которые были теснимы со всех сторон. Рувим держался рукой за рукоять сабли, а сэр Гервасий беззаботно ковырял зубы зубочисткой и глядел на гневную толпу с видом добродушного презрения.
— Облить эту компанию одним-двумя флаконами духов было бы совсем нелишне, жаль, что у меня нет пульверизатора, — сказал он мне спокойно.
— Держитесь наготове, но к оружию пока не прибегайте, — скомандовал Саксон. — Какого черта взбесились эти свиньи? Явно, что они замышляют недоброе. Эй, приятели, чего вы разорались?
Этот окрик Саксона имел следствием то, что толпа подняла страшный крик и гам. Вокруг нас толпились люди, мелькали злобные лица, сверкали злые глаза, там и сям блестело оружие, откуда-то появившееся. Сперва в этом рёве ничего нельзя было разобрать, но вскоре стали раздаваться явственные восклицания:
— Долой папистов!
— Долой идолопоклонников!
— Поразим сих еретиков окаянных!
— Долой их!
— Убивайте этих филистимлян, гордящихся своими конями!
Над нашими головами просвистел сперва один камень, а затем другой. В видах самозащиты мы обнажили сабли.
И вот через толпу пробился высокий пастор, которого мы заметили ещё прежде, и начал успокаивать толпу. Благодаря величественной осанке и громовому голосу это ему удалось. Когда крики утихли, пастор обратился к нам и вопросил:
— Кто вы такие? Стоите ли вы здесь за дело Господа или же поклоняетесь Ваалу? Кто не с нами, тот против нас.
— Что вы разумеете под Господом и под Ваалом, преподобный сэр? — спросил сэр Гервасий Джером. — Мне кажется, мы объяснимся гораздо скорее, если вы перестанете говорить по-еврейски и изъяснитесь с нами на простом английском языке.
Пастор, покраснев от гнева, ответил:
— Теперь не время для легкомысленных слов. Если вы хотите сберечь свои шкуры, то отвечайте, за кого вы сражаетесь: за кровавого узурпатора Иакова Стюарта или же за его высокопротестантское величество короля Монмауза?
— Как! Он уже успел стать королём?! — воскликнул Саксон. — Узнайте же в таком случае, что мы являемся четырьмя недостойными сосудами, едущими предложить свои услуги делу протестантизма.
— Врёт он, добрый мистер Петтигрью, подло лжёт! — воскликнул здоровый мужик, стоявший недалеко от пастора. — Разве добрые протестанты надевают на себя такие шутовские одеяния? Глядите-ка…
И, указывая на сэра Гервасия, здоровенный мужик продолжал:
— Это явный амалекитянин, что явствует из его одежды. Одет он как подобает жениху римской блудницы. Мы должны поразить их копием.
— Благодарю вас, уважаемый друг, — произнёс сэр Гервасий. — если бы вы стояли ближе ко мне, я поблагодарил бы вас ещё чувствительнее за мнение, высказанное вами обо мне.
— Ну, а чем же вы докажете, что вы нг состоите в услужении у узурпатора и не направляетесь вперёд для утеснения верных? — спросил снова пуританский священник.
— Но я уже вам объяснил, милый человек, — нетерпеливо ответил Саксон, — что мы едем из Гэмпшира для того, чтобы сражаться с Иаковом Стюартом. Ведь мы же едем с вами в лагерь Монмауза, каких вам ещё надо доказательств?
— Кто вас знает? Может быть, вы лжёте, чтобы освободиться от нас, — ответил пастор, посоветовавшись шёпотом с двумя крестьянами, которые играли, по-видимому, роль вождей. — Мы вам предлагаем следующее: идите вместе с нами, но наперёд отдайте нам ваши сабли, пистолеты и прочие телесные орудия.
— Но я уже вам объяснил, милый человек, — сказал наш руководитель, — кавалер, охраняющий свою честь, не может отказаться от своего оружия и свободы. Кларк, становитесь рядом и рубите первого мерзавца, который к нам сунется.
Толпа подняла бешеный крик. В воздухе взвились дубины, засверкали острия кос, но священник снова успокоил свою паству и обратился ко мне.
— Кажется, я не ослышался? — сказал он. — Вас зовут Кларк?
— Да.
— А ваше христианское имя?
— Михей.
— Место жительства?
— Хэвант.
Пастор говорил шёпотом с крестьянином, стоявшим с ним рядом. Это был человек с седой бородой, лицо у него было суровое, жёсткое. Одет он был в чёрную клеёнчатую куртку.
Поговорив с этим человеком, пастор снова обратился ко мне:
— Если вы действительно Михей Кларк из Хэванта, то вы можете мне назвать по имени опытного воина, который долго сражался в Германии и должен был прибыть с вами в лагерь верных.
— А это вот он самый, — ответил я, — зовут его Децимус Саксон.
— Верно ведь, верно, мистер Питтергрью, — воскликнул старый крестьянин, — Дик Румбальд это самое имя и называл. Он сказал, что с ним приедет или сам старик Кларк, или его сын. Ну, а кто это такие?
— А это мистер Рувим Локарби тоже из Хэванта, а рядом сэр Гервасий Джером. Оба они едут охотниками служить герцогу Монмаузу.
— В таком случае рад встрече с вами, — сердечно сказал храбрый священник. И затем, обращаясь к толпе, он крикнул:
— Друзья, за этих господ я отвечаю! Они на стороне честных людей и идут защищать святое дело.
Едва пастор произнёс эти слова, как бешенство толпы сменилось неописуемым восторгом. Крестьяне ликовали и осыпали нас преувеличенными похвалами и лестью. Теснясь около нас, они гладили наши сапоги, держали нас за камзолы, жали нам руки и призывали на нас благословение. Пастору с великим трудом удалось освободить нас от любезностей толпы, и крестьяне снова двинулись в путь. Мы ехали посреди них, причём пастор шёл между мной и Саксоном. Рувим немедленно же сострил, что пастор по своей фигуре является самым подходящим посредником между мной и Саксоном. И действительно, он был выше меня ростом, но не так широкоплеч, как я. Саксон, наоборот, был ростом выше пастора, но в плечах пастор был шире искателя приключений. Лицо у пастора было длинное, худое, со впалыми щеками, брови были густые, щетинистые, глаза сидели глубоко в орбитах и имели грустное выражение, но, когда пастором овладевал религиозный порыв, эти меланхолические глаза начинали блестеть и становились дикими.
— Зовут меня, джентльмены, Иисус Петтигрью, — произнёс он, — я недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете голосом и мышцею своей. Сие моё верное стадо я веду на запад, дабы они были готовы к жатве в час, когда всевышнему угодно будет собрать своих верных людей.
— А почему вы не поставили этих людей в строй? Они должны идти стройными колоннами, — сказал Саксон, — они бредут врассыпную вроде гусей, когда их на Михайлов день гонят на ярмарку. Неужели вы не опасаетесь? Не написано ли, что пагуба приходит внезапно? Придёт враг, поразит, и не будет избавления.
— Да, друг мой, но ведь написано также: «Возложи на Господа все упование твоё, ибо человеческое разумение тщетно». И потом, я не мог поставить моих людей в боевой порядок, мы могли бы таким образом привлечь к себе внимание конницы Иакова Стюарта, с которой мы могли встретиться. Моё желание заключается в том, чтобы довести моё стадо до лагеря благополучно. Там им дадут вооружение, а то очень уж шансы неравные.
— Правда, сэр, вы решили очень умно, — мрачно произнёс Саксон, — вы правы: если конница налетит на этих добрых людей, то пастырь останется без паствы.
— Ну нет, это невозможно! — с жаром сказал мистер Петтигрью. — Скажите лучше, что и пастырь, и паства благополучно совершат свой тернистый путь мученичества и достигнут Нового Иерусалима. Знай, друг, что я пришёл от Монмауза для того, чтобы привести к его знамёнам всех этих людей. Я получил от него — то есть не от него, а от мистера Фергюсона — повеление поджидать вас и ещё нескольких верных, которые должны прийти к нам с востока. Вы по какому пути ехали?
— Через Солсберийскую равнину и Брутен.
— Наших никого не видали?
— Никого, — ответил Саксон, — в Солсбери мы встретили Голубую гвардию, а затем эта же гвардия или, может быть, какой-нибудь другой конный полк встретился нам уже на этой стороне степи, около деревни Мира.
Иисус Петтигрью покачал головой и сказал:
— Вот как! Орлы уже слетаются! Это люди в пышных одеждах. У них, как у древних ассириян, кони и колесницы, коими они похваляются, но напрасна их похвальба. Ангел Господен дохнет на них ночью. Господь в праведном гневе своём поразит их, и сила их, и мощь всеконечно сокрушатся.
— Аминь! Аминь! — крикнули несколько крестьян, слышавшие слова пастора.
— Гордые возвысили рог свой, мистер Петтигрью, — вымолвил седобородый пуританин, — они высоко поставили светильники свои, светильники греховного обряда и поклоннического богослужения. Но светильники сии будут низвержены руками верных.
Мужчина с красным лицом, принадлежавший судя по одежде к классу свободных земледельцев, добавил:
— Увы, эти светильники, на вид столь пышные, издают только копоть и гарь, оскорбляющую ноздри христиан. Так было и в древности, когда старый Нолль взял в руки свои щипцы и снял с этих светильников нагар. Где щипцы сии? Друзья мои, это мечи верных.
Мрачный смех большинства одобрил эту благочестивую выходку товарища.
Пастор воскликнул:
— Да, брат Сандкрофт, в речах твоих скрывается сладость, подобная небесной манне. Путь наш долог и утомителен. Облегчим же его песнею хвалы. Где брат Зитльвет, глас коего подобен кимвалу и гуслям?
— Не ищите его, мой благочестивый мистер Петтигрью! — ответил Саксон. — Иногда мне самому приходилось возвышать свой голос перед Господом, и я начну.
И без дальнейших сговоров Саксон громовым басом затянул гимн, который дружно был подхвачен пастором и крестьянами. Вот этот гимн:
Господь — мой шлем. Господь — мой щит,
Господь со мной — прочь шлем пернатый!
Пусть в битве Бог меня хранит.
Не нужны мне стальные латы!
Бог вам помощник! Боритесь смело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— И вы поступили прекрасно, — сказал я, — спокойная и сонная жизнь не по вас. Но скажите, что вы думаете о нашем новом товарище?
— Клянусь верой! — сказал Саксон. — У нас скоро образуется целый конный полк, если мы будем принимать к себе всякого дворянина, нуждающегося в работе. А насчёт этого сэра Гервасия я думаю именно то, что сказал ему в глаза в гостинице. Он, по-видимому, гораздо мужественнее, чем это кажется с первого взгляда. Эти молодые дворяне от-чаянньж народ, и их хлебом не корми, а дай только подраться хорошенько. Если я боюсь чего, так это того, что у него нет настоящей закалки. Он испугается трудностей похода и может отступиться от дела. А потом у него внешность неподходящая; все эти святые пуритане возненавидят его за одну его внешность. Сам-то Монмауз легкомысленный человек, но как-никак, а на его военных советах, наверное, решающий голос будут иметь пуритане… Да поглядите сами на него, как он сидит на своём красивом сером жеребце и поглядывает на нас. Шляпа у него набекрень, грудь открытая, без лат, хлыст прицеплен к верхней пуговице камзола, одной рукой он подбоченился, а ругательств у него на языке больше, чем лент на одежде. А затем смотрите-ка, как он поглядывает на крестьян… Вот если он хочет сразиться за этих фанатиков, ему придётся переменить манеры… Эге! Слышите! Никак сэр Гервасий уже впутался в историю!
Действительно, Рувим и сэр Гервасий остановились и ожидали, пока мы к ним приблизимся. Но едва они остановились, как толпа крестьян, шедшая рядом с ними, остановилась и окружила их. В толпе слышался глухой ропот, мы видели угрожающие движения руками.
Другие крестьяне, увидя, что происходит что-то неладное, поспешили к товарищам, стоявшим около сэра Гервасия и Рувима.
Мы дали шпоры лошадям и, пробившись через толпу, которая с каждым мгновением становилась все более многочисленной и опасной, добрались до наших приятелей, которые были теснимы со всех сторон. Рувим держался рукой за рукоять сабли, а сэр Гервасий беззаботно ковырял зубы зубочисткой и глядел на гневную толпу с видом добродушного презрения.
— Облить эту компанию одним-двумя флаконами духов было бы совсем нелишне, жаль, что у меня нет пульверизатора, — сказал он мне спокойно.
— Держитесь наготове, но к оружию пока не прибегайте, — скомандовал Саксон. — Какого черта взбесились эти свиньи? Явно, что они замышляют недоброе. Эй, приятели, чего вы разорались?
Этот окрик Саксона имел следствием то, что толпа подняла страшный крик и гам. Вокруг нас толпились люди, мелькали злобные лица, сверкали злые глаза, там и сям блестело оружие, откуда-то появившееся. Сперва в этом рёве ничего нельзя было разобрать, но вскоре стали раздаваться явственные восклицания:
— Долой папистов!
— Долой идолопоклонников!
— Поразим сих еретиков окаянных!
— Долой их!
— Убивайте этих филистимлян, гордящихся своими конями!
Над нашими головами просвистел сперва один камень, а затем другой. В видах самозащиты мы обнажили сабли.
И вот через толпу пробился высокий пастор, которого мы заметили ещё прежде, и начал успокаивать толпу. Благодаря величественной осанке и громовому голосу это ему удалось. Когда крики утихли, пастор обратился к нам и вопросил:
— Кто вы такие? Стоите ли вы здесь за дело Господа или же поклоняетесь Ваалу? Кто не с нами, тот против нас.
— Что вы разумеете под Господом и под Ваалом, преподобный сэр? — спросил сэр Гервасий Джером. — Мне кажется, мы объяснимся гораздо скорее, если вы перестанете говорить по-еврейски и изъяснитесь с нами на простом английском языке.
Пастор, покраснев от гнева, ответил:
— Теперь не время для легкомысленных слов. Если вы хотите сберечь свои шкуры, то отвечайте, за кого вы сражаетесь: за кровавого узурпатора Иакова Стюарта или же за его высокопротестантское величество короля Монмауза?
— Как! Он уже успел стать королём?! — воскликнул Саксон. — Узнайте же в таком случае, что мы являемся четырьмя недостойными сосудами, едущими предложить свои услуги делу протестантизма.
— Врёт он, добрый мистер Петтигрью, подло лжёт! — воскликнул здоровый мужик, стоявший недалеко от пастора. — Разве добрые протестанты надевают на себя такие шутовские одеяния? Глядите-ка…
И, указывая на сэра Гервасия, здоровенный мужик продолжал:
— Это явный амалекитянин, что явствует из его одежды. Одет он как подобает жениху римской блудницы. Мы должны поразить их копием.
— Благодарю вас, уважаемый друг, — произнёс сэр Гервасий. — если бы вы стояли ближе ко мне, я поблагодарил бы вас ещё чувствительнее за мнение, высказанное вами обо мне.
— Ну, а чем же вы докажете, что вы нг состоите в услужении у узурпатора и не направляетесь вперёд для утеснения верных? — спросил снова пуританский священник.
— Но я уже вам объяснил, милый человек, — нетерпеливо ответил Саксон, — что мы едем из Гэмпшира для того, чтобы сражаться с Иаковом Стюартом. Ведь мы же едем с вами в лагерь Монмауза, каких вам ещё надо доказательств?
— Кто вас знает? Может быть, вы лжёте, чтобы освободиться от нас, — ответил пастор, посоветовавшись шёпотом с двумя крестьянами, которые играли, по-видимому, роль вождей. — Мы вам предлагаем следующее: идите вместе с нами, но наперёд отдайте нам ваши сабли, пистолеты и прочие телесные орудия.
— Но я уже вам объяснил, милый человек, — сказал наш руководитель, — кавалер, охраняющий свою честь, не может отказаться от своего оружия и свободы. Кларк, становитесь рядом и рубите первого мерзавца, который к нам сунется.
Толпа подняла бешеный крик. В воздухе взвились дубины, засверкали острия кос, но священник снова успокоил свою паству и обратился ко мне.
— Кажется, я не ослышался? — сказал он. — Вас зовут Кларк?
— Да.
— А ваше христианское имя?
— Михей.
— Место жительства?
— Хэвант.
Пастор говорил шёпотом с крестьянином, стоявшим с ним рядом. Это был человек с седой бородой, лицо у него было суровое, жёсткое. Одет он был в чёрную клеёнчатую куртку.
Поговорив с этим человеком, пастор снова обратился ко мне:
— Если вы действительно Михей Кларк из Хэванта, то вы можете мне назвать по имени опытного воина, который долго сражался в Германии и должен был прибыть с вами в лагерь верных.
— А это вот он самый, — ответил я, — зовут его Децимус Саксон.
— Верно ведь, верно, мистер Питтергрью, — воскликнул старый крестьянин, — Дик Румбальд это самое имя и называл. Он сказал, что с ним приедет или сам старик Кларк, или его сын. Ну, а кто это такие?
— А это мистер Рувим Локарби тоже из Хэванта, а рядом сэр Гервасий Джером. Оба они едут охотниками служить герцогу Монмаузу.
— В таком случае рад встрече с вами, — сердечно сказал храбрый священник. И затем, обращаясь к толпе, он крикнул:
— Друзья, за этих господ я отвечаю! Они на стороне честных людей и идут защищать святое дело.
Едва пастор произнёс эти слова, как бешенство толпы сменилось неописуемым восторгом. Крестьяне ликовали и осыпали нас преувеличенными похвалами и лестью. Теснясь около нас, они гладили наши сапоги, держали нас за камзолы, жали нам руки и призывали на нас благословение. Пастору с великим трудом удалось освободить нас от любезностей толпы, и крестьяне снова двинулись в путь. Мы ехали посреди них, причём пастор шёл между мной и Саксоном. Рувим немедленно же сострил, что пастор по своей фигуре является самым подходящим посредником между мной и Саксоном. И действительно, он был выше меня ростом, но не так широкоплеч, как я. Саксон, наоборот, был ростом выше пастора, но в плечах пастор был шире искателя приключений. Лицо у пастора было длинное, худое, со впалыми щеками, брови были густые, щетинистые, глаза сидели глубоко в орбитах и имели грустное выражение, но, когда пастором овладевал религиозный порыв, эти меланхолические глаза начинали блестеть и становились дикими.
— Зовут меня, джентльмены, Иисус Петтигрью, — произнёс он, — я недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете голосом и мышцею своей. Сие моё верное стадо я веду на запад, дабы они были готовы к жатве в час, когда всевышнему угодно будет собрать своих верных людей.
— А почему вы не поставили этих людей в строй? Они должны идти стройными колоннами, — сказал Саксон, — они бредут врассыпную вроде гусей, когда их на Михайлов день гонят на ярмарку. Неужели вы не опасаетесь? Не написано ли, что пагуба приходит внезапно? Придёт враг, поразит, и не будет избавления.
— Да, друг мой, но ведь написано также: «Возложи на Господа все упование твоё, ибо человеческое разумение тщетно». И потом, я не мог поставить моих людей в боевой порядок, мы могли бы таким образом привлечь к себе внимание конницы Иакова Стюарта, с которой мы могли встретиться. Моё желание заключается в том, чтобы довести моё стадо до лагеря благополучно. Там им дадут вооружение, а то очень уж шансы неравные.
— Правда, сэр, вы решили очень умно, — мрачно произнёс Саксон, — вы правы: если конница налетит на этих добрых людей, то пастырь останется без паствы.
— Ну нет, это невозможно! — с жаром сказал мистер Петтигрью. — Скажите лучше, что и пастырь, и паства благополучно совершат свой тернистый путь мученичества и достигнут Нового Иерусалима. Знай, друг, что я пришёл от Монмауза для того, чтобы привести к его знамёнам всех этих людей. Я получил от него — то есть не от него, а от мистера Фергюсона — повеление поджидать вас и ещё нескольких верных, которые должны прийти к нам с востока. Вы по какому пути ехали?
— Через Солсберийскую равнину и Брутен.
— Наших никого не видали?
— Никого, — ответил Саксон, — в Солсбери мы встретили Голубую гвардию, а затем эта же гвардия или, может быть, какой-нибудь другой конный полк встретился нам уже на этой стороне степи, около деревни Мира.
Иисус Петтигрью покачал головой и сказал:
— Вот как! Орлы уже слетаются! Это люди в пышных одеждах. У них, как у древних ассириян, кони и колесницы, коими они похваляются, но напрасна их похвальба. Ангел Господен дохнет на них ночью. Господь в праведном гневе своём поразит их, и сила их, и мощь всеконечно сокрушатся.
— Аминь! Аминь! — крикнули несколько крестьян, слышавшие слова пастора.
— Гордые возвысили рог свой, мистер Петтигрью, — вымолвил седобородый пуританин, — они высоко поставили светильники свои, светильники греховного обряда и поклоннического богослужения. Но светильники сии будут низвержены руками верных.
Мужчина с красным лицом, принадлежавший судя по одежде к классу свободных земледельцев, добавил:
— Увы, эти светильники, на вид столь пышные, издают только копоть и гарь, оскорбляющую ноздри христиан. Так было и в древности, когда старый Нолль взял в руки свои щипцы и снял с этих светильников нагар. Где щипцы сии? Друзья мои, это мечи верных.
Мрачный смех большинства одобрил эту благочестивую выходку товарища.
Пастор воскликнул:
— Да, брат Сандкрофт, в речах твоих скрывается сладость, подобная небесной манне. Путь наш долог и утомителен. Облегчим же его песнею хвалы. Где брат Зитльвет, глас коего подобен кимвалу и гуслям?
— Не ищите его, мой благочестивый мистер Петтигрью! — ответил Саксон. — Иногда мне самому приходилось возвышать свой голос перед Господом, и я начну.
И без дальнейших сговоров Саксон громовым басом затянул гимн, который дружно был подхвачен пастором и крестьянами. Вот этот гимн:
Господь — мой шлем. Господь — мой щит,
Господь со мной — прочь шлем пернатый!
Пусть в битве Бог меня хранит.
Не нужны мне стальные латы!
Бог вам помощник! Боритесь смело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85